Хранительница Грез - Бондс Пэррис Эфтон - Страница 49

В начале века этот район населяли ремесленники. Дом Шевонны был выстроен в 1840-х годах в Георгианском стиле и почти не нуждался в реставрации. Скучая в поисках предмета для занятий, она нашла развлечение в области, которая всегда вызывала у нее живой интерес. Разве и отец, и мать, и даже Энни Трэмейн не проложили ей дорогу в политику?

И в самом деле, почему бы этим не заняться вплотную? Она никогда не останавливалась на полпути.

Т И выставила свою кандидатуру на выборах, претендуя на место в Государственном Парламенте от Консервативной партии, оппозиционной к партии ее отца.

Шевонна основательно взялась за дело, проводя кампанию, что заставляло ее мотаться из одной точки Нового Южного Уэльса в другую, колеся по всему штату. То старая повозка, то светло-коричневый мул служили ей средством передвижения в зависимости от того, по какой местности ей предстояло ехать.

Поначалу Шевонне казалось, что она продает себя, свое слово, свою честность — неприятное ощущение. За лето до наступления Нового 1904 года она объехала все Снежные и Голубые горы. Она моталась взад-вперед между Тасмановым морем и Большим Водоразделом по сухим, малонаселенным, бесплодным местам. Злые языки называли ее «бродягой Буша».

Она трясла окровавленные руки мясников в мясозаготовительной компании.

Она спускалась в рудники «Цинк Корпорейшн» — одного из поздних приобретений своего дедушки. Встречалась с горнорабочим, заплатившим за добычу слишком большую цену — три его родственника погибли в рудниках.

Она играла в покер с отставным генерал-майором в «Империал-Сервис-клаб». Она была первой женщиной, допущенной в клуб джентльменов, в нарушение традиций.

Она низко раскланивалась с матронами из Ньюкастла — уже не игра, а ритуал, требующий безупречного соблюдения этикета, нарядов и других аксессуаров леди.

Она очень многое узнала о людях за это время. Ее людях. Австралийцах. Необычайно скромных и страшных, если их задеть. Они были людьми трогательно прямыми и бесхитростными со свойственным уважением к женщине. К Шевонне же они и вовсе относились по-товарищески.

Ее люди были тверды, честолюбивы, прямы и открыты. Она знала об этих качествах и восхищалась ими, закрывая глаза на недостатки.

Она также открыла для себя, что теперь не смогла бы оставить политику, даже если бы и захотела. А в какой-то момент она захотела, но у нее был долг перед теми, кто уважал ее, оказал доверие и отдал свои голоса.

Поэтому никто особенно не удивился, когда она заняла свое кресло в парламенте — на памяти были деяния ее матери и Энни.

Во время праздника в честь своего избрания Шевонна унеслась мыслями далеко-далеко, не в силах присоединиться к радости людей, принимавших участие в ее избирательной кампании. Она механически улыбалась, когда две дюжины гостей в ее гостиной, личные друзья и группа поддержки, подняли бокалы и провозгласили: «За здравие!»

— Твои глаза не улыбаются, как прежде, Шевонна.

Она обернулась к матери, находившейся неподалеку. Шевонна знала, что Луиза очень тонко чувствует ее и что если она не выложит матери все начистоту, то будет последней дурой. Пока ее глаза рассеянно блуждали между присутствующими, она сказала низким голосом, почти прошептала:

— Я все еще люблю его, мама.

Мать не спросила, кого. Только тяжело вздохнула.

— Я любила Дэна, однако не думаю, что он любил меня тогда. И все же я была счастлива: он все-таки женился на мне.

Шевонна внимательно посмотрела на мать, та выглядела усталой. Во время избирательной кампании дочери она работала не покладая рук.

— Я завидую вашей любви к друг другу, мама. Мне кажется, что боги дают свое благословение лишь некоторым счастливцам.

— В эту самую минуту я ругаю Дэна самыми последними словами за то, что он здесь не присутствует, чтобы присоединиться к твоей и нашей радости, к нашей общей победе. Почему ты не хочешь помириться с ним, Шевонна? У него была тяжелая жизнь. Он не понимает, что…

— Мама, нет. Не сегодня. Давай оставим это. — Господи, какой же усталой она себя чувствовала. Она выиграла кампанию и теперь могла перевести дух. Быть может, цветок лотоса из древней легенды помог бы ей забыть Брендона? Но она знала, что это невозможно. Не в этой жизни.

Языки пламени бушевали в камине, создавая тепло и ощущение уюта в комнате, а на улице в это время бушевала зимняя июльская непогода: снег и ветер. Энни поставила босые ноги на скамеечку и, затянувшись черутом (сорт сигар с обрезанными концами.), вставленным в мундштук, выпустила подряд несколько колечек дыма.

— Замечательная штука, и очень здорово, что ты научил меня курить, Райан, мне следовало попробовать это раньше.

Он мягко улыбнулся, сидя в удобном кресле с подлокотниками напротив дивана, на котором сидела Энни.

— Ты прежде никогда не была такой.

— Теперь я делаю все больше и больше.

— Некоторые вещи ты делаешь правильно.

— Брендон… Я чувствую, что вдали от всех и всего он должен был за это время залечить свои сердечные раны. Он заслужил уважение своими революционными новшествами в овцеводстве. Я думаю, что он вполне готов принять в свои руки компанию.

Наконец она и в самом деле была счастлива, почти. Если бы можно было успешно обеспечить счастливое будущее Брендону, как и вести дела компании… Но уроки Нэн научили ее одному, что можно было выразить одной фразой:

— Ты не имеешь права вмешиваться в жизнь других людей, особенно тех, кого любишь больше всего.

Стрелки бровей Райана удивленно приподнялись. Как и его черная шевелюра, они уже были тронуты сединой.

— Ты думаешь, что это разумно? Вернуть Брендона сюда?

— А ты считаешь, что он один не сможет удержать «НСУ Трэйдерс»? Я заставила его поработать в каждом отделе. Он хорошо знает компанию как снаружи, так и изнутри. Почти так же хорошо, как и я.

— Я говорю вовсе не об «НСУ Трэйдерс», ты как всегда прежде всего думаешь о бизнесе, — мягко пожурил ее Райан. — Я говорю о Шевонне. Поставить Брендона во главе «НСУ Трэйдерс» означает — вернуть его в Сидней. И здесь их пути непременно пересекутся.

Она пожала плечами.

— Все равно когда-нибудь это должно случиться. Но только теперь они оба связаны своим положением и обязаны смотреть фактам в лицо.

У Энни было много причин, более чем достаточно, чтобы передать бразды правления компанией в другие руки. Она стала понимать, что жизнь проходит мимо, ей все чаще хотелось бежать во Время Грез.

Была и еще одна причина — Райан. Она смотрела на него сквозь табачный дым. Старше ее на четырнадцать лет — а ей уже стукнуло сорок пять — он не отличался особым здоровьем: все чаще кашлял и уже не был так энергичен при ходьбе. Когда-то здоровый ирландский цвет лица сменила серая бледность с болезненным румянцем.

— Женись на мне, Райан!

Он опустил спичку, которую было поднес к сигаре. Глаза сузились:

— Что?

У Энни в горле гулко застучал пульс. А что если он откажет ей?

— Ты сам сказал, что сейчас не самое время для воспоминаний. Я не согласилась выйти за тебя замуж, когда ты предложил мне, но не хочу, чтобы так продолжалось дальше. Я хочу исправить свою ошибку. Я хочу, чтобы ты женился на мне. Он раскурил сигару и сказал:

— Всю свою жизнь, Энни, ты контролировала каждый свой шаг. Контролировала всех и вся, кроме меня. И есть одна вещь, которую ты не заставишь меня сделать — жениться на тебе.

Сердце Энни сжалось от его язвительного тона. Слова вырвались под влиянием почти детской обиды:

— Но я же люблю тебя! Райан криво усмехнулся:

— Я знаю, и тоже люблю тебя. Каждой частицей своего тела. Всегда любил и буду любить до самого последнего вздоха.

— Тогда…

— Почему я не женюсь на тебе? — Он положил сигару на пепельницу. — Потому что не хочу, чтобы мной управляли. Они пытались делать это со мной в Ирландии. Вот почему я эмигрировал в Австралию. Вот зачем и существует Австралия, и вот зачем я это говорю. Думаю, что ты достаточно умна, чтобы понять это. Я ждал и надеялся, что когда-нибудь наступит этот день и ты захочешь выйти за меня замуж.