Сказки черепахи Кири-Бум - Бондаренко Владимир Никифорович - Страница 21

– Сама разве не можешь? – ответил, как всегда, Ивашка, а медведица приложила к уху ладонь и говорит:

– Ты вроде что-то сказал, сынок? Не расслышала я. Повтори.

Это Ивашке не тяжело, повторил он:

– Сама разве не можешь поесть себе принести чего-нибудь?

И опять медведица ладонь к уху приставила:

– Ах, батюшки, вот вижу: шевелятся у тебя губы, говоришь ты мне что-то, а что – понять не могу. Совсем туга на ухо стала, глухота меня одолела. Ты мне погромче кричи, сынок. Не слышу я.

И заорал Ивашка изо всей мочи:

– Сама разве не можешь на ужин себе принести чего-нибудь?

И покатилось по роще эхо, от дерева к дереву, от полянки к полянке: «Сама разве не можешь…» И сказала медведица Авдотья:

– Вот теперь хорошо. Теперь не только я, все услышали, что ты меня, старую, кормить не хочешь. Придут сейчас медведь Спиридон с медведем Лаврентием и поговорят с тобой.

А Ивашка знает, как медведи разговаривают: по-медвежьи, один возьмет за одно ухо, другой – за другое. И кто кого перетянет. Вскочил он и побежал в чащу. Немного погодя улей принес.

Поела медведица меду, попить ей захотелось. Кликнула она Ивашку:

– Сходи, сынок, к речке, принеси мне воды.

А у Ивашки, как всегда, ответ готов:

– Сама разве не можешь?

Приставила медведица ладонь к уху:

– Ты вроде что-то сказал, сынок? Повтори, не разобрала я.

– Сама, говорю, разве не можешь за водой сходить?

– Ну что ты будешь делать, – сокрушалась медве дица, – вот вижу: говоришь ты мне что-то, шевелятся у тебя губы, а что – никак понять не могу. Темно в голове, ну ничего не слышу. Ты мне погромче крикни, сынок.

И заорал Ивашка изо всей мочи:

– Сама разве не можешь за водой сходить!

И покатилось по роще эхо, от дерева к дереву, от полянки к полянке: «Сама разве не можешь…» И сказала медведица Авдотья:

– Вот теперь хорошо. Теперь не только я, все слышат, что ты мне, старой, воды ленишься принести. И вот сейчас придут медведь Спиридон с медведем Лаврентием и поговорят с тобой.

Вскочил он поскорее, за ведро и – к речке.

Так и пошло с той поры: станет медведица посылать куда Ивашку, начнет он отказываться, она сейчас же ладонь к уху:

– Глухота меня, сынок, одолела. Ты мне погромче кричи, чтобы не только я и другие слышали, как ты мать свою старую слушаешься. Придут тогда медведь Спиридон с медведем Лаврентием и поговорят с тобой.

Скажет она так, и бежит Ивашка, куда мать посылает, потому что он знает, как медведи разговаривают.

Поговорили они один раз с ним, а он потом с неделю к ушам притронуться не мог».

Вот какую сказку рассказала тогда черепаха Кири-Бум у сосны с кривым сучком. О ней она и напомнила ему теперь.

– Да, – говорил Ивашка и подкладывал черепахе малиновое варенье на блюдечко, – нелегко было матери со мной, я теперь понимаю это. И кто знает, сумела бы она со мной справиться, если бы вы все не помогли ей: медведи – силой, ты – сказками. Ох, ты и пробирала меня ими, вспомнить страшно.

Заячий плетень

Ивашка с черепахой уже ложились спать, когда в окошко постучали.

– Кто там? – спросил Ивашка.

Из-за окошка отозвались:

– Пусть Кири-Бум выйдет.

Вышла черепаха.

– Кто это тут спрашивает меня?

– Я, – вышел из темноты заяц. – Слышал я, завтра ты будешь рассказывать у березы последнюю сказку. Расскажи обо мне ее.

– Я уже рассказывала о зайцах.

– Ты вообще о зайцах рассказывала, а я не такой, как все.

– Чем же ты отличаешься?

– Я особенный: усы у меня рыжие. И сказка обо мне особая должна быть. Но почему бы, например, вот такую сказку не рассказать про меня?

Заяц подкрутил рыжие усы, подбоченился и начал бодрым голосом:

«Встретил медведь Зайца на полянке и говорит:

– Ты, оказывается, – вор. Жаловался мне Енот, что ты у него репку поворовываешь.

Сложил Заяц лапки на груди, попросил:

– Прости, Михайло Иваныч.

Поглядел на него медведь строго и говорит:

– Но ты, оказывается, не только вор, но и обидчик. Жаловалась мне Лиса: умывалась она у речки, а ты подкрался сзади и толкнул ее в воду.

И опять Заяц лапки на груди сложил:

– Прости, Михайло Иваныч.

И тогда загремел медведь на всю рощу могучим голосищем:

– Но ты, оказывается, не только вор, обидчик, но и грабитель. Жаловался мне волк: нес он барана по просеке, а ты остановил его с дубиной и отнял.

И пролепетал Заяц чуть слышно:

– Прости, Михайло Иваныч.

И не сдержался тут медведь, говорит:

– Эх, ты! Ну за что ты у меня прощение просишь? Я же тебя черню, поклеп возвожу на тебя, а ты мне «прости» говоришь.

И заиграли у Зайца озорные огоньки в глазах.

– А я и сейчас говорю: прости, Михайло Иваныч, что я не такой большой, как ты. Был бы я сильным, ахнул бы тебе по горбу, чтобы не шутил так зло над зайцами.

Сказал, прыгнул за куст и был таков».

Кончил заяц рассказывать сказку, подбоченился еще круче и спрашивает у черепахи:

– И ты думаешь, кто этот заяц был? Я!

– А откуда это видно?

– А тут не глядеть, соображать надо. Кто еще из зайцев, кроме меня, может сказать такое медведю? Никто.

И черепаха с ним согласилась:

– Верно, никто. Даже – ты… Нет, эту сказку я рассказывать не буду: не моя она. Я лучше расскажу свою. Хочешь послушать?

– Еще бы! Кому же это о себе сказку не хочется по слушать.

Черепаха присела на порог Ивашкиной берлоги и, пряча в глазах лукавую улыбку, повела рассказ свой:

«Построил себе Заяц дом и решил огородить плетнем его, да повыше решил плетень поставить, чтобы никто не видел, что у него во дворе делается.

И представилось Зайцу: выплел он плетень высокий, высокий. Идет вдоль него Медведь, шею вытягивает, на цыпочки привстает, хочется ему поглядеть, что там у Зайца во дворе делается, да не по росту заячий плетень ему, высок слишком.

Остановился Медведь и говорит:

– Отгораживаешься? От меня отгораживаешься?

Представил это Заяц, и рыжие усы его опустились книзу, и он сразу же решил:

– Нет, выплету я плетень вокруг своего дома чуть пониже, чтобы Медведь видел, что у меня во дворе делается, а Волк и остальные – нет.

И представилось Зайцу: выплел он плетень чуть пониже. Идет вдоль него Медведь и все видит, что у Зайца во дворе делается, а Волк тянет шею, хочется и ему посмотреть, да не может – слишком высок плетень для него.

Остановился тогда Волк и говорит:

– Медведю, значит, можно во двор к тебе глядеть, а мне нельзя?

Ох, как представил это Заяц, так и опустились его рыжие усы книзу, и он тут же сразу и решил:

– Нет, выплету я свой плетень еще чуть ниже, что-бы Медведь с Волком видели, что у меня во дворе делается, а Лиса и остальные все – никто.

И представилось Зайцу: выплел он себе плетень еще чуть ниже. Идут вдоль него Медведь с Волком и все видят, что у Зайца во дворе делается, а Лиса силится посмотреть, да не может – слишком высок плетень для нее.

Остановилась Лиса и говорит:

– Медведю с Волком, значит, можно глядеть во двор к тебе, а мне нельзя?

Ох, как представил это Заяц, так и опустились его рыжие усы книзу, и он тут же сразу и решил:

– Нет, выплету я свой плетень еще ниже, чтобы Медведь, Волк и Лиса видели, что у меня во дворе делается, а остальные все – никто.

И представилось Зайцу: выплел он себе плетень еще ниже. Идут вдоль него Медведь, Волк и Лиса и всё видят, что у Зайца во дворе делается, а Мышка бежит вдоль плетня, подпрыгивает. Хочется и ей поглядеть, что же там у Зайца во дворе делается, да не может – слишком высок заячий плетень для нее.

Присела тогда Мышка у плетня и говорит:

– А, если я маленькая, слабенькая, то от меня отгораживается даже Заяц.

Представил себе это Заяц, и стыдно ему стало перед Мышкой, вроде только от нее одной и отгородился он. Махнул лапой: