Огонь подобный солнцу - Бонд (1) Майкл - Страница 32

«Вот моя защита, моя неприступная крепость, мое убежище. Доберутся они до меня здесь? Или я в безопасности?»

Никого не было видно в галерее с колоннами, никто не загонял тихих овец на ночь в хлев. Ни огонька в маленьких окошках с толстыми стеклами; не звонил вечерний колокол на разрушенной колокольне. Вновь закричал петух, и его безумное пение эхом отозвалось в долине. Из каменной трубы на дальнем конце хлева появилось едва заметное облачко дыма и тут же рассеялось в тускневшем свете.

Скользя по каменистому скату, он скатился вниз и пересек скотный двор; тощие рыжие цыплята, как свита, семенили перед ним. Дверь в торце хлева была приоткрыта; из щели выбивался дымок, внутри что-то тускло мерцало. Он постучал. Послышался скрежет ножек стула о камень, затем – шарканье ног. В открытой двери показалась сморщенная старуха с мутными глазами и с пучками седых волос на подбородке. Перекрестясь, она отпрянула назад. На ней была черная рубаха, ее белые волосы, перевязанные закопченным платком, спускались на плечи. В костлявой руке она держала наполовину ощипанную курицу, голова курицы с остекленевшим, словно мраморным, выпученным глазом болталась из стороны в сторону. Коэн жестом попросил еды и ночлега. Тряся курицей, старуха попыталась закрыть дверь, но Коэн всунул ногу в щель и не давал двери закрыться. Снова перекрестившись, старуха отошла. Коэн посмотрел на себя: брюки в крови, руки и грудь измазаны грязью и изодраны колючками, в ботинках хлюпала кровь с дождевой водой. В это время послышались чьи-то неторопливые шаги, перед ним появился испачканный сажей сгорбленный человек. Коэн повторил свою просьбу.

«Сития», – прошептал горбун, показывая на запад в сторону долины. Коэн кивнул головой, показал рукой, на тучи и, порывшись в карманах, вытащил оттуда горсть монет. Горбун отошел.

– Падре? – спросил Коэн, посмотрев на церковь. Горбун провел его через двери в просторный неуютный баптистерий. Стоявший перед нефом дубовый стол украшала единственная свеча. Ее дрожащее пламя освещало тарелку, вилку, нож и белую салфетку. Ветерок из двери донес спертый запах ладана и вонь сырого камня и гнилого дерева.

Дощатая лестница за баптистерием, поднимаясь, вела из галереи к ряду пустых келий. В первой на деревянной койке лежали какие-то скрученные в мотки сухие колючки и покрытая каплями дождя икона. Он стал подниматься на второй ярус. Здесь ему встретился молодой священник с бородой в поношенной рясе, с висящим на груди серебряным крестом. В третий раз Коэн повторил свою просьбу. Священник нахмурился и покачал головой. Он что-то быстро заговорил, из чего Коэн понял только слово «Сития».

– Vroxi, – ответил Коэн, вспомнив, что именно так сказал пастух, показывая на небо. Вновь донесся крик петуха, приглушенный стенами церкви. Закатав штанину, Коэн показал священнику свою рану и достал из кармана монеты. Священник перекрестился.

«В трудное время, – шептал Коэн, – он укроет меня от беды в своем храме». Однако священник, непонимающе покачав головой, стал подниматься по лестнице. До Коэна долетели брошенные им через плечо слова «Сития» и «трианта хилиометра».

Волоча свою больную ногу, Коэн побрел по грязной дороге в темневшие горы. «Тридцать километров по дороге – это двадцать миль, а сколько через заросли? Господь – мой свет и мое спасение, кого мне бояться? Господь – утешение жизни, он укроет меня в своем храме, даже если против меня будет вестись война, я не оставлю веры. Сохрани мне жизнь и спаси меня – о Боже, избавь Израиль от страдания».

Луч света заскользил по склону, выхватывая из темноты отдельные кусты, словно часовых, уснувших на посту. Он кинулся прочь с дороги, свет скользнул над ним сзади, упал на дорогу, поднялся по дальнему склону и вернулся, освещая своей желтизной остроконечные листья. Послышался стук камней о металл.

Вспыхнув вновь, свет направился в его сторону. Донесся гул мотора и хруст щебня – машина, поднявшись на вершину гребня, покатилась вниз по дороге к церкви. Она была светлая и длинная, мотор удерживал ее при спуске. Вскоре она скрылась за бугром в долине, где стояла церковь. Воцарилась ночная тьма; он ждал, когда его глаза привыкнут к темноте, вздрогнув от робкого щебетания птицы.

Он сполз с дороги в кусты. Свет фар вновь пронзил темноту над горным хребтом, машина поехала медленнее, перед ней мелькали какие-то темные тени. Он прищурился, пытаясь разглядеть, что это. Это были мужские фигуры, бежавшие перед машиной. Нагнув головы, они внимательно разглядывали дорогу. Шатаясь, он поднялся, но тут же потерял сознание от резкой боли. Он очнулся и почувствовал, что лежит на колючках. «Земля, такая близкая, родная. И эти кусты – я не чувствую никакой боли. Так же будет и перед концом?»

На дороге послышались голоса, луч света снова запрыгал по кустам. «Они видят меня? Английский – они говорят по-английски! Помогите, спасите меня! Нет! Не шевелись!»

«Здесь!» Значит, кто-то идет. «Сэм!» – они зовут – «Сэм!» Они идут на помощь. Он вырвался из колючек и, шатаясь, встал на ноги.

– Сэм Коэн, ты здесь? – это был глухой мужской голос, казавшийся в ночи замогильным, как голос мертвеца. – Сэм, тебе нужна помощь! Мы здесь, чтобы спасти тебя!

«Господь, мое спасение, мой свет, моя крепость...» Поскользнувшись, он схватился за колючки. Свет на мгновение ослепил его; он упал, заслонив глаза руками, а из темноты вдруг раздался страшный грохот. Воздух словно раскалился от свиста и жужжания, летели комья земли, в ушах – звон пуль, ударяющихся о камни, треск разлетающихся в щепки ветвей, частые звонкие хлопки выстрелов, уносившиеся в горы.

– Это он! – раздался чей-то крик. – Вот он! Готов!

– Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь, – отозвался другой голос.

Какая тишина. Слышен шорох одежды о ветви. Луч света прощупывал темноту, словно медицинский зонд. «Спаси меня, ягненка, приготовленного в жертву». Каких невероятных усилий стоит проползти сквозь колючий кустарник. Каждый скрученный листик, каждый стебелек над головой ярко освещен.

Топот бегущих ног, хруст сучьев, голоса повсюду. Вот русло ручейка – высохшего, ползти, как загнанный зверь, по этой каменистой, шершавой земле. Голос ярдах в пятидесяти:

– Крови нет. Не видно крови.

– И здесь нет, – ответил другой голос. – Здесь тоже нет.

Опять послышался замогильный низкий бас, несколько дальше, но громче, словно шел со всех сторон:

– Разделитесь и прочешите как следует все вокруг. Он едва держался на ногах, как сказал священник. Мне нужно, чтобы вы его сейчас взяли.

«Спокойно, нужно двигаться, все просто. Руку – вперед, нащупать какой-нибудь камень или корень, чтобы уцепиться. Подтянуться, подтащить тяжелое тело, больную ногу. Теперь поменять руки. О Господи, вывихнутое плечо – тогда вытянуть другую руку и опять подтянуться». Голоса приближались. «Надо найти камень или хоть что-нибудь. Убить их. В кусты, на козью тропу. Они не заметят ее. Господи, шаги сзади».

– Ну и что там. Тони?

– Ничего, кроме старого оврага.

– Зиг умотал за собаками. Будет часам к двум.

– Откуда?

– Из Анкары самолетом. К утру все будет кончено.

– Не нашел следов крови?

– Черт. Нет. Наверное, промахнулся.

– Наверняка он упал после первого выстрела.

– Далеко было...

– Да. – Тихий смех. – Нужен прибор ночного видения. – Удаляясь, голоса затихали в овраге.

«Собаки? Собаки в два часа ночи? Все будет кончено к утру. Моя последняя ночь. Не останавливайся, трус несчастный. Жалкий, с трясущимися поджилками, наложивший в штаны сосунок. Как ты смеешь просить Бога о помощи?! Ты, lache-froussardpoltron-trouillard, не смеешь просить никого! Надейся только на себя». Он вдруг вспомнил хамоватую улыбку Алекса: «Либо твое тело – друг и помогает тебе, либо – наоборот». «Будь моим другом! Вынеси, спаси меня».

Козья тропа уводила его все дальше и дальше в заросли кустов. Маленький подъем, он ощутил на плечах легкое прикосновение капелек дождя. «Теперь собакам будет проще – влажный запах. Сзади в полумиле слышны голоса. Они ждут собак». Зажав зубами палку, чтобы не закричать от боли, он заставил себя бежать вниз по длинному, поросшему кустарником склону на север, к морю.