Один в толпе - Боковен Джорджия - Страница 41

Отложив газету, Коул взглянул на часы у кассы. Его выступление начиналось через десять минут. Он заметил спешившую к кухне Холли и решительно пошел ей навстречу.

– Мне надо выполнять заказ, – произнесла она торопливо.

– Это может и подождать.

Она сделала попытку его обойти.

– Не может. Они и так уже давно ждут.

– Я займу всего минуту. – Он буквально вытащил ее в коридор. – Вот. – Он протянул ей желтую гвоздику.

Она посмотрела сначала на цветок, потом на него.

– Что это?

– Я хочу, чтобы ты привыкала получать от меня подарки.

После недолгой, но напряженной паузы она спросила:

– Это значит, что ты остаешься?

– Пока ты меня не выгонишь.

– Я подумала, что я, наверное...

– Что? Испугала меня до полусмерти? Она взяла гвоздику и сунула ее в петлицу.

– Что-то вроде этого.

– Я не знаю, что именно произошло между нами сегодня, Холли, не знаю, значит ли это что-нибудь. – Он дотронулся рукой до ее плеча. Она вздрогнула. – Но я бы очень хотел остаться на некоторое время, чтобы это понять.

Прежде чем ответить, она отступила на шаг в сторону.

– Вот как?! Будешь разбираться, – взорвалась она. – Это что, игра такая? Ты что думаешь, мой дом – это приют для усталых путников, где можно найти кров и компанию, так сказать, обрести то, чего не хватает мятежной душе? А потом можно спокойно собрать вещички и как ни в чем не бывало двинуться дальше, так, что ли?

Вот она снова нападает на него, и опять в тот момент, когда он решил, что у них все потихонечку налаживается. Непостижимо!

– Ты что, действительно считаешь, что я на такое способен?

– А почему нет? Ты ведь всего-навсего бродячий музыкант. – Она вдруг замолчала, поняв, как оскорбительно прозвучали ее слова, а потом сказала спокойнее: – Ты едешь туда, где может быть работа, мечтаешь о том, что тебя заметят, и тогда у тебя будет собственный автобус и ты сможешь гастролировать там, где хочешь. В этом нет ничего плохого. Я верю в мечты, понимаю мечтателей, но это твои мечты, и ко мне они никакого отношения не имеют. Меня однажды уже бросили. И я не хочу, чтобы это повторилось.

– Ну что мне надо сделать, чтобы ты наконец перестала видеть во мне Троя Мартина?

– Да мы бы с тобой вообще не вели этого разговора, если бы ты сегодня в неудачный момент не застал меня. – Теперь она говорила с ним до отвращения спокойно, как учительница с нерадивым учеником. – Мне было приятно тебя слушать, и я излишне расслабилась. Что мое, то мое. Ты здесь ни при чем. Обещаю, больше это не повторится.

– Так что же получается? Я могу здесь жить, но личные чувства должен держать при себе?

– Черт подери! Ты говоришь так, будто есть какой-то выбор! – Голос у нее сорвался, она запнулась и откашлялась. – Я не могу позволить себе рассчитывать на тебя, Нил. Если бы речь шла только обо мне одной, я бы рискнуть могла. – Она нервно провела ладонью по лицу, потом взглянула за дверь и закончила шепотом: – Но ведь я не одна, и ты это знаешь.

– То есть ты полагаешь так: я могу у тебя жить, ремонтировать дом, платить тебе немного и быть твоим другом только тогда, когда ты этого пожелаешь? – Они ходили вокруг друг друга, словно исполняя какой-то старинный танец – шаг вперед, три шага назад. – Ничего не выйдет, Холли. Я не позволю держать себя на расстоянии вытянутой руки. То, что произошло между нами днем, произошло не потому, что у нас был приступ жалости к себе, и не потому, что пошел дождь, а потому, что мы оба питаем друг к другу не то чтобы дружеские чувства. Ну, разумеется, и не враждебные. Впрочем, не притворяйся, ты меня прекрасно понимаешь.

Она вздернула подбородок:

– Не смей так говорить. Ничего не было. Ты все выдумал. Этим ты все равно ничего не добьешься.

– Трой вел себя подобным образом? – Ему надо было быть как можно осторожнее в выражениях, чтобы потом не раскаиваться. – Нам надо поговорить, Холли, о многом поговорить. И за завтраком, и во время грозы, и на закате.

– Мама всегда предупреждала меня, что поэтов надо остерегаться.

Он облегченно улыбнулся. Кажется, ее воинственный пыл угас.

– Да, и почему же?

– Потому что рано или поздно поэты разбивают чужое сердце, – сказала она тихо, – или оставляют в нем незаживающую рану.

– Похоже, твоя мама сама была в душе поэтом.

– Она многое пережила и знала, о чем говорит.

– Я не могу обещать, что никогда не причиню тебе боли, – сказал он. – В моей жизни много такого, над чем я не властен.

Она не потребовала никаких объяснений и вдруг заявила ни с того ни с сего:

– Наверное, не следовало бы в этом признаваться, но твой фруктовый салат, несомненно, пошел мне на пользу.

Это была капитуляция. Белый флаг выброшен, подъемный мост спущен, ворота открыты. Она снова впускала его в свою жизнь.

– Скорее всего период токсикоза заканчивается, но я все равно доволен.

– Опять читал? – спросила она.

– Я как раз дошел до середины. Там есть кое-что интересное. Я бы тебе это пересказал, но боюсь упустить что-нибудь важное.

– А почему ты решил, что я не читала этой книги?

– Если и читала, то многое проглядела. Я натыкался на кучу склеенных страниц.

– Ну ладно, признаюсь, от корки до корки я ее не прорабатывала. – Она шагнула к нему и чмокнула его в щеку. – Дружба?

Он пристально посмотрел на нее и слегка коснулся губами уголка ее рта.

– Дружба, – ответил он.

Она тихонько прижала палец к губам.

– Ты даже не представляешь себе, что делаешь.

В коридор заглянула высокая блондинка в форме официантки.

– Ты что, хочешь, чтобы я вместо тебя обслуживала столик на шестерых?

– Иду, иду, – ответила Холли. А Коулу сказала: – Об этом мы поговорим позже. – Перед тем, как войти в зал, она обернулась и добавила: – Чуть было не забыла... поблагодарить тебя за цветок.

Глава 17

Рэнди вошел в стеклянные двери офиса компании «Вебстер энтерпрайсиз». Здесь многое изменилось с того времени, как уехал Коул, кое-что – к лучшему. Дениз по-прежнему была секретаршей отца, но в приемной появилась и новенькая. Бухгалтерия переехала в комнату, которую раньше занимала Джэнет, а она заняла Другой кабинет – с окнами на запад, на Тихий океан. Команда молодых и энергичных ребят, разбиравших письма, которые фанаты писали Коулу, и выпускавших раз в квартал журнал, расходившийся к полумиллиону подписчиков, переехала вниз, в холл, и главный офис стал тих, как понедельничная церковь.

Рэнди не знал, как относиться ко всем этим переменам. Бывает, что начинаешь по чему-то тосковать, только когда это уходит навсегда.

Отдав в бухгалтерию пачку чеков, Рэнди заглянул к Фрэнку – сказать, что утром звонил Бадди, получивший весточку от Коула. Фрэнка не было, не было на месте и Дениз. Рэнди хотел было написать записку, но потом решил зайти в кабинет и подождать там.

Увидев заваленный бумагами стол отца, Рэнди искренне удивился. Фрэнк всегда отличался удивительной пунктуальностью и методичностью. По углам лежали кипы газет, казалось, будто Фрэнка не было здесь по меньшей мере месяц. Но такого быть не могло. Отец был вполне способен забыть про чей-то день рождения, но про работу – никогда. Если он днем сидел дома, ожидая звонка Коула, значит, в офис ехал вечером.

Вошла Джэнет.

– Ну и беспорядок, правда? Он обернулся к ней:

– Что здесь происходит?

– Сейчас столько дел, что Фрэнк просто не успевает со всем разобраться.

– Да уж! – присвистнул Рэнди, подошел к столу, открыл папку с бумагами.

Джэнет заглянула через его плечо.

– Это письмо от центра по усыновлению сирот, хотят, чтобы Коул принял участие в их рекламной кампании. Они, представь себе, убеждены, что если на плакатах будет Коул, то все их финансовые проблемы решатся сами собой.

Рэнди проглядел письмо, полученное неделю назад.

– Они представляют дело так, будто от согласия Коула зависит жизнь сотен малюток. – Он обернулся к Джэнет: – Молодцы ребята! Если Коул откажется, то будет выглядеть черствым и эгоистичным подонком.