Клуб грязных девчонок - Валдес-Родригес Алиса - Страница 41

Любить меня? Я покосилась на Уснейвис – дна прикрывала глаза, как обычно делают люди, не желающие видеть последствий жуткой дорожной аварии. Ей любопытно, но не хочется знать, что получится дальше.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Иисус. – Его товарищи рассмеялись, хотя и непонятно чему. – Нет, не Иисус. Тито. Да, Тито Рохас. – Снова смех. – Нет, Амаури. – На этот раз никто не рассмеялся.

– Откуда ты?

– Из Санто-Доминго.

– Чем занимаешься?

– Limpieza.[127]

Он уборщик. Это вполне достойно.

– Ну так позвони мне. – Пол качнулся у меня под ногами, и, чтобы не упасть, я ухватилась за его руку. Оказывается, я напилась. Ткнула в него пальцем и сказала: – Сегодня. – И, уже уходя, добавила: – Я тебя тоже люблю.

Его товарищи изогнули брови. Амаури смотрел на меня озадаченно.

– Вот видишь, – сказала я Уснейвис, – он вовсе не наркоторговец, a limpieza, – и показала ей язык.

– Его зовут Амаури? – спросила Уснейвис с видом всезнающей мисс. – Я кивнула. – Он из Санто-Доминго. – Я опять кивнула. – Он не рассказывал тебе про своих детей? – Я покачала головой. Не понимаю, когда она шутит, а когда говорит серьезно. Уснейвис рассмеялась: – Ay, mi'ja, тебе еще многое неведомо о латиноамериканках.

– Что ты хочешь сказать?

– Na. Olvidalo.[128]

– Ты считаешь, что я не латиноамериканка. Почему? Потому что я белая. Полагаешь, чтобы стать латиноамериканкой, надо вырасти в трущобах?

– Формально латиноамериканка. Но и с белой стороны у тебя очень много выпирает.

– Ты, наверное, забыла: моя белая сторона и есть латиноамериканская. Мы самых разных цветов.

– Давай без дискуссий – не принимайся за свою очередную писульку. – Уснейвис демонстративно кивнула. – Я не в настроении. И к тому же ты прекрасно понимаешь, что я хотела сказать.

– Заткнись.

– Como quieras, mi'ja.[129]

Ни о чем подобном я не собиралась заговаривать в этот вечер.

– Он обещал позвонить мне сегодня, – похвасталась я. – Как только приду домой. Я хочу его. После всего, что сегодня случилось, я заслужила его. Отведать, съесть и выбросить. Вот так себя ведут. И с этого момента я буду тоже так поступать.

Уснейвис пожала плечами:

– Никак не могу тебе помешать. Только предупреждаю: будь осмотрительна. Да, осторожна. Я давно знакома с его семьей. Этот тип в жизни не держал в руках швабры. Ты уж поверь мне, sucia: Ese tipo no sirve pa'na.

Приблизительный перевод: этот хмырь ни на что не годен.

Так уж и ни на что?

А я считаю, что мне превосходно подходит.

Амаури, как и обещал, позвонил сразу, как только я вернулась домой. Спросил адрес. И вопреки здравому смыслу я ему дала.

– Быть там через пятнадцать минут, – проговорил он на ломаном английском. – Быть готова мне, крошка.

Я повесила трубку и, ошарашенная, сидела на своем бауровском диване с цветочной обивкой, который отхватила на мебельном складе в подвале магазина «Джордан Марш». На моем стеклянном журнальном столике пестрела груда фотографий – воспоминания о наших деньках с Эдом. Я уничтожила все. Что это такое? Мы в прошлом году на выставке Ботеро на Манхэттене? На фиг! Мы катаемся на лыжах в Нью-Хэмпшире? На фиг! Эд в поварском колпаке улыбается над сковородкой сгоревшей лазаньи, отдававшей на вкус жидкостью для мытья посуды, – его единственная попытка хоть что-то приготовить? На фиг! Я поскуливала, и мне вторил с компакт-диска плач Анны Габриэль, пока мой гериатрический верхний сосед не начал молотить кулаком в пол.

Разрывая фотографии, я съела две пинты мороженого, меня стошнило, съела еще, выпила две бутылки пива, меня снова стошнило, после чего я запила третьей. А потом разревелась как дура. Как дура, потому что чего тут реветь, если освободилась от тупого, уродливого техасца, за которого непонятно почему раньше цеплялась. Так кубинцы постоянно говорят о своей Кубе. Хотя Кубы, о которой они вспоминают, давно не существует. Люди оплакивают мечту, а не человека или реальную вещь. Потерю того человека, каким он казался, но не был на самом деле. Нет на свете Санта-Клауса. И нет больше Эда, который станет учить моего сына расстегивать штанишки.

Пятнадцать минут? Я закопала скрюченные пальцы ног в плюшевый голубой ковер и послала воздушный поцелуй кошке Фатсо, которая спала в огромном окне в форме полумесяца. Она не обратила на меня внимания. Я повторила поцелуй, но громче – целовала, целовала, целовала, пока кошка не проснулась. Фатсо зевнула, блеснув клыками, подняла свое большое округлое тело, спрыгнула вниз и, пошатываясь, направилась на своих красивых лапках ко мне. Я виновата, что она такая толстая. Только я даю кошке по четыре банки консервов в день. Так я проявляю свою любовь. А она свою – тем, что трется о мои голени, а когда уходит, оставляет на них клочки белой шерсти. Я почесала ее между ушей, пока она не замурлыкала.

– Хорошо, хорошо, толстушка. – Я вынула из шкафчика корм с ароматом лососины и вскрыла крышку. Фатсо учуяла запах и стала выделывать отчаянные мяукающие круги. Настоящая кошка по Павлову. Я бросила ей несколько кусочков, и она прыгала как могла – отнюдь не резво для кошки. Ела с удовольствием и одновременно мурлыкала: «Что это такое мы глотаем?»

Я встала и почувствовала, что все еще не протрезвела. Ухватилась за белые перила и стала спускаться на средний уровень квартиры, где располагались кухня, столовая и ванная.

Квартира что надо. Высокие потолки, современная, модная. Но крайней мере у меня есть хоть это, раз я сама такая толстая, страшная и совсем без жениха.

Все открыто, воздушно, масса света, очень художественно. Это Уснейвис уговорила меня переехать сюда, а я все сомневалась: казалось, мне не осилить такую квартиру. Сказала мне что-то вроде: «Перестань жаться и валять дурака. Ты прекрасно все осилишь. У тебя полно доходов».

И была права. Я никак не привыкну к тому, что у меня достаточно денег. Более чем достаточно. Из памяти не исчезают дни, когда отец давал мне деньги на обед, вынимая из кармана скомканный, влажный комок, вздыхал и при этом приговаривал: «Только не думай, что я их печатаю». Мне приходилось просить его – представляете? – каждое утро. Он просто забывал о таких вещах. Papi – хороший отец, но профессор. А профессора редко думают о быте. Хотя это тоже не правило. Просто нам всегда не хватало денег.

Хорошо, хорошо, больше не буду о Papi. Простите. И вот теперь, когда у меня достаточно денег, я не очень соображаю, что с ними делать. Разве что припасать на случай неминуемого голода? Столовый гарнитур. Это Уснейвис заставила меня купить его. И спальный тоже. «Нечего тянуть – живи сейчас».

Я взялась за стену, чтобы не потерять равновесия, и «пошла», точнее сказать, поковыляла к ванне. Кошачий туалет снова запачкан. Надо что-то делать. Нельзя принимать мужчину, если в квартире грязный кошачий туалет. Наверное, весь дом провонял кискиными какашками в сером ящичке. Я-то привыкла – принюхалась. Но мне хотелось произвести хорошее впечатление на моего наркоторговца.

Наркоторговца?

Господи, Лорен, что ты творишь?

Я пустила в ванну горячую воду. Если по правде, то горячей она станет минут через пять. У меня хорошая квартира – только что отремонтированная, но, как все в этом сверхдорогом айсберге города, со старыми трубами. Всегда негодными у людей с таким доходом, как у меня. Понимаю, что зарабатываю больше многих других, но Бостон – недешевый город: жить в нем гораздо дороже, чем в других местах, даже в Сан-Франциско. Поэтому, даже если заработок возрастает до шестизначного числа, человек живет как только что получивший диплом выпускник.

Надо возвращаться в Новый Орлеан, где все имеет какой-то смысл: влажность, ураганы, «Невил бразерз», «Кафе дю Монд», раки, похороны под джаз. А здесь меня преследуют одни несчастья. Я схватила маленький красный совок и выбросила в унитаз дерьмо Фатсо. Шлеп, шлеп, шлеп. Я слишком люблю эту кошку, хотя из-за нее масса хлопот. Интересно, ценит ли она это? Фатсо катается на банном коврике и оставляет на нем свою шерсть – первом замечательном коврике, купленном мною в магазине товаров для ванн и спален на Ньюберри-стрит. Замечательная красная вещица. А я его промываю после Фатсо, и все. Каждые два-три дня. И пылесосить приходится так же часто. Вот потому-то я не чувствую себя вполне преуспевающей женщиной, каковой меня считают. Преуспевающие женщины держат в доме кошек – верно. Но они умеют справляться с их шерстью, а не бродят в ее облаках. Они не пропитались грязью, как свиньи. Третьего дня я пошла в «Брэд энд Серкус», чтобы купить из еды то, что мне кажется полезным и что укротит мой неестественный аппетит, и женщина в очереди стала фыркать, а потом спросила, не держу ли я кошку. Я ответила «да», и она объяснила, что догадалась по шерсти на куртке. «Вам не приходило в голову пользоваться щеткой из корпии?» – спросила она и поморщилась. Что я, совсем уж того, если незнакомая дама позволяет себе говорить мне в лицо подобные вещи?