Клуб грязных девчонок - Валдес-Родригес Алиса - Страница 30

Начальники Чака считают, что у него интеллект новорожденного хомячка. Но он обладает связями. И все, кто дорожит своей карьерой, не желают с ним связываться. Между прочим, Чак – крестный издателя. Сам он принадлежит старой семье из Новой Англии – из тех, что для разнообразия подаются в Вин, коль скоро стало скучно в Нантакете. Пообщавшись с ним пару лет, я поняла: это хитроумный способ сообщить, что человек произведен на свет состоящими в кровном родстве родителями. Я видела фотографии близких Чака: они все похожи друг на друга, включая его жену. Такие же квадратные головы, глаза бусинками и волосы цвета, который и цветом-то назвать нельзя, тощие тела в рубашках-распашонках и кардиганах. Однажды Чак без малейшего чувства юмора предложил мне подготовить материал о мексиканцах-иммигрантах, которые горбатились на табачных плантациях, а он заметил их по дороге в Беркшир (да, да, в центральном Массачусетсе есть табачные поля): «Надо влиться в их среду, пожить их жизнью, понять, что ими движет, что у них на уме. Выяснить, какие песни они поют по вечерам у костра». Похоже, Чак в самом деле полагал, что эти серые людишки из Закатекаса после дня изнурительного труда берутся за руки и поют «Кумбайя», как, бывало, он сам, когда подающим надежды подростком выезжал в летний англиканский лагерь.

Когда я вошла в кабинет, Чак сидел откинувшись на стуле, положив ноги на стол и прижимал к уху телефонную трубку. Он дальтоник, и его яркие носки отличались по цвету. На ногах дешевые кроссовки. Чак нервно и гнусно посмеивался, точно шестилетний мальчишка, который только что тайком бросил какую-то гадость в молоко соседу, – хи-хи-хи…

Я задержала взгляд на подставке с компакт-дисками. Там, среди прочих, часто мелькало название «Бостон попе». Как-то Чак заявил на полном серьезе, что Чак Локарт, дирижер «Бостон попе», – самый знаменитый человек в городе. Я улыбнулась: напоминать ему о всех спортсменах и поп-музыкантах – бесполезная трата времени. Он бы меня не понял.

В тот день, когда Курт Кобэйн вставил в рот ствол и сделал «бум», Чак спросил, кто это такой, только после того, как увидел статью в «Вашингтон пост». Если приходит очередной практикант, он каждый раз пытается убедить новенького написать статью о том, чего нет на свете, – о некоей организации ЛДВА, что, как полагает Чак, означает: «Лесбиянки до выпускного аттестата"». От этой идеи у него намокает исподнее, и он не способен от нее отрешиться. Сам некогда почерпнул из журнала «Дитейлз» – хотя все репортеры в один голос утверждают, что ничего подобного на свете не существует.

Кто такой Рикки Мартин, Чак выяснил только после того, как Кейт Локарт (кстати, похожий на Чака и на его жену) вырядился в кожаные штаны для обложки своего запоздалого латиноамериканского альбома. И теперь Чак запоздало распевает «Livin' la Vida Loca», но не способен произнести «vida», поэтому у него получается «Livin' Evita Loqua».

Чак перестал смеяться и, непрестанно кивая, миллион раз подряд повторил «угу». Кроме меня, его никто не видел. И я тоже старалась не смотреть – неприятное зрелище.

Я повернулась, не зная, остаться или выйти. Сделала несколько шагов к двери. Поглядела на факс в приемной, поздоровалась с секретарем. Пожевала губу. Посвистела. Посмотрела в угол, где сидели студенты Эмерсо-новского колледжа и Северо-Восточного университета. Предполагалось, что они должны разбирать почту и расшифровывать пленки. Но вместо этого ребята в основном звонили в другие города за счет безлимитного кредита газеты. Одна практикантка с носом-буравчиком, в длинной юбке, беспрестанно повторяла в трубку одно и то же. А затем сделала мне знак подойти. Я повиновалась, поскольку не оставалось ничего иного. Чак между тем снова захихикал – его ноги подергивались, словно короткие резиновые жгуты.

– Вы Николь Гарсиа? – спросила меня практикантка.

– Нет, я Лорен Фернандес. – Меня постоянно путают с еще одной в этом здании латиноамериканкой.

– Извините, – покраснела практикантка. – Но вы ведь говорите по-испански?

Я кивнула и смутилась. Но какая, в конце концов, это ложь?

Взяла трубку, приложила к уху и услышала гудки машин.

– «Бостон газетт».

– Мне, пожалуйста, Лорен Фернандес.

– Yo soy Лорен. – Я дала ему знать, что он нашел того, кого искал. Десятый класс, мистер Джеймс, испанский, первый этаж, школа Бенжамина Франклина, Карлтон-стрит, недалеко от поворота на Сент– Чарлз. Yo soy, tu eres, e'les, ella es, nosotrossomos, ellos son[101]. Прогулки после занятий с Бенджи и Санди в «Бургер-кинг», угоститься картошкой фри, поездки на рынок Эсп-ри, потратить все заработанные сидением с детьми деньги на пластиковые сумочки и полотняные тапочки в «Джак-се», посмотреть нареку. Заигрывание с креольскими мальчишками в шортах регби, потому что они такие забавные. Yo soy, tu eres, e'les… Какое там было еще слово? Vosotros?[102]Интересно, оно еще употребляется?

Человек на другом конце провода начал орать на меня скороговоркой по-испански. Я ухватила совсем немногое, но мне показалось, что ему не понравился материал о сексуальных нравах на параде в честь дня Пуэрто-Рико.

– Напишите письмо редактору, – предложила я и обернулась. Чак повесил трубку. Его привело в раздражение, что я не застыла на жестком стуле напротив его стола и не ждала мудрейших советов по нашим журналистским делам.

Чак поднялся и повернулся к двери, демонстрируя коллективу брюки цвета хаки на подтяжках. Именно так, милейшие дамы и господа, – на подтяжках. Всем своим видом начальник показывал, что мое место отнюдь не у телефона практикантки.

– Спешу изо всех сил, – пропела я, извинилась перед звонившим и, отдав трубку ошарашенной студентке, повернулась к Чаку. Тот приветствовал меня, засунув руки глубоко в карманы и раскачиваясь на месте.

– Какого рожна вы тут делаете? Треплетесь с Кастро?

Мне следовало бы рассмеяться. Но когда я пыталась смеяться над его шутками, это всегда выглядело таким вымученным, что Чак принимал обиженный вид. Наконец я прекратила всякие попытки – хотя бы ради того, чтобы не наживать новых морщинок у глаз.

– Садитесь, – предложил Чак. Стеклянный журнальный столик между моим стулом и его необъятным столом был завален журналами мод. В одном углу валялась «Нью-Йорк таймс», в другом – «Вашингтон пост». Такова уж манера второсортных редакторов планировать материал: извлекать мысли из других изданий. И если те утверждают, что новость «жареная», значит, она «жареная». Притом употреблять именно это словцо – «жареная».

Я заметила на столе Чака под пачкой газет номера «Плейбоя». Несколько номеров. Засаленные и потрепанные, словно их постоянно разглядывали. Я не хотела об этом думать.

– Чак, что это такое? – спросила я и показала пальцем.

Он стал еще нервознее, рассмеялся и дрожащей рукой перемешал предметы на столе.

– Ах это… Осталось от материала Боба о том огромном борце из Фрамингэма, о котором писал «Плейбой». Ничего особенного. А другие лежат после статьи Джейка о Нэнси Синатра. Так сказать, производственные отходы. Интересно… Прочитав статью, я задумался: неужели фотографии подлинные? Дама в ее возрасте! Господи, она, наверное, старше моей жены!

Я положила ногу на ногу и стала вспоминать всякие вкусненькие вещи в витринах магазина Кеннет Коул.

Сплела пальцы и, изучив кончики ногтей, решила, что они слишком отросли: необходимо сделать маникюр. Вздохнула и, стараясь казаться естественнее, выпрямилась на стуле.

– Ну, как дела? – спросил Чак. – Всем довольны?

В его устах это был не столько вопрос, сколько указание. Мне следовало радоваться. Все радовались в мирке Чака. Улыбались от несварения жизни, конфет, шампанского и вождения иностранной машины.

– Вот и славно, – кивнул Чак.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Мне в самом деле кажется, что он меня ненавидит. Затем Чак снова положил ноги в кроссовках на стол и закинул руки за голову. Несмотря на складки в уголках глаз, он все еще выглядел свежим, словно только что из теннисного клуба.