Клуб грязных девчонок - Валдес-Родригес Алиса - Страница 23

Ни мама, ни папа не учились в колледже. Они попали в Майами в восемнадцать лет, и им пришлось осваиваться на новом месте. Английский язык они так и не выучили. Их окружали иммигранты с Кубы, и в этом не было необходимости. Кроме того, все считали: рано или поздно наступит день, когда морские пехотинцы скинут этого hijo de puta[82] (в доме родителей имя Кастро произносить запрещалось), и все вернутся домой.

Даже обанкротившись, родители продолжали устраивать вечеринки для друзей и предлагали любому заглянувшему к ним бутылку изысканного вина и полный набор блюд, приготовленных постоянным поваром, содержать которого не могли. Они до сих пор ставят регулятор кондиционера на шестьдесят градусов, что по-настоящему холодно; все богатые кубинцы усаживаются у своих домов в свитерах и мохнатых тапочках, желая показать, как они богаты. Я советовала родителям выключить кондиционер и пользоваться вентиляторами или приобрести оконные кондиционеры и установить их в тех комнатах, где они чаще бывают, но родители и слушать не хотят. Это оскорбляет их – ведь они хотят морозить неожиданных гостей (а кубинцы имеют обыкновение появляться, словно чертик из коробочки). Таковы мои родители, и они понятия не имеют, как можно быть другими. Они просят взаймы, потому что необходимо оплатить громадный счет после приема множества гостей на старой, текущей из всех щелей яхте. Я как-то посоветовала маме продать ее, но она начала называть меня такими именами, какие обычно употребляет, когда очень недовольна людьми: Bueno cuero, cochina, estupida, imbecil, sinverguenza.[83]

Роберто все это знает и дает им взаймы, но будьте уверены, если родители не расплатятся, то первая за все получу я. Муж понимает мою ситуацию: я не унаследую ни цента. И от этого его власть надо мной усиливается. Он угрожает вышвырнуть меня вон, и то и дело так и поступает. Его любимое занятие – бросить мои вещи в чемодан, выставить меня за дверь и держать там, пока сыновья не начнут звать: «Мама! Мама!» – и скрести ногтями дверное стекло.

Роберто уже спустился вниз и о чем-то разговаривает с Вилмой. Шарон, наша няня-шведка, живет в гостевом домике и в свободное время занимается на заочных курсах. Она повела ребят в школу, потому что сегодня утром мне было совсем плохо. Добрая старая Вилма. Когда родители больше не могли ей платить, она переехала сюда и стала работать у нас. Вилма не знала никакой другой семьи, кроме нашей. Ей скоро шестьдесят, и она мне почти как мать. Мы, конечно, предложили ей гостевой домик, но она сказала, что предпочитает поселиться в маленькой задней спальне за кухней. Все, что есть у Вилмы, – ее старый телевизор. Вилма не позволяет, чтобы мы купили ей новый, и не хочет, чтобы я подключила ее к кабелю, хотя это не потребовало бы никаких дополнительных затрат. Библия на прикроватном столике, на стене четки и несколько почтовых открыток, которые она получила от дочери из Эль-Сальвадора, в шкафу висит несколько простеньких платьев. Вилма порадуется за нас, когда у меня родится дочь. Ей все равно, что мы евреи. Она любит нас. Мне кажется, Вилма догадывается о моей беременности – ведь это она убирает мусорную корзину из ванной, а в ней теперь не бывает «Тампакса», который я употребляла во время месячных. Вилма наблюдательна. Она советует мне не перенапрягаться и убеждает меня пить смесь, считая ее полезной для беременных: кукурузный крахмал, вода и корица. От одного запаха этой смеси меня начинает мутить.

Голос Роберто все бухает внизу – муж рассказывает, о чем пишут в газетах, – а Вилма пускает воду. Многие считают меня шумной – им стоило бы познакомиться с моим супругом. Я серьезно. Думаете, кубинцы – горластые люди? Послушайте кубинских евреев. Те lo juro. Я не сознавала, как мы орем, пока не попала в Бостоне в колледж, где едва слышала, о чем говорят. Мне показалось, что в этом снежном и холодном городе все беседуют шепотом. Майами – это вечный гомон и влажная жара. А в нашем доме шума было больше, чем в других. Я не представляла себе иной жизни.

Прежде чем спуститься вниз и позавтракать с мужем, пришлось ждать, пока не схлынет новая волна тошноты. Я села в шезлонг в углу хозяйской ванной, возле углубленной в пол чашки джакузи, постаралась сосредоточиться на последнем номере «Эллы» и не замечать, как начинают вращаться стены. Я испробовала все, даже повязывала на запястья хваленые «морские ленты». И немного удивляюсь, что Роберто не замечает, как мне не по себе. Он занят в большом процессе, который продлится до марта и отнимает все его силы. Напряжение убивает Роберто. Только бы он выиграл. А что, если проиграет?

Я попыталась углубиться в статью о том, как добавить романтичности в личные отношения. Признаться, я не понимаю, что происходит с нашими интимными отношениями. Когда-то они были пылкими – все продолжалось час и больше. А теперь все происходит быстрее и быстрее, словно мы можем обходиться друг без друга и производим автоматические движения, стараясь зачать ребенка. Я бы не отказалась от чего-то романтичного – свечей или негромкой музыки. Статья в «Элле» предлагала разные хитрости, в том числе любовные ноты и лепестки красной розы. Но Роберто расхохочется, если я попробую что-нибудь в этом роде.

Очередная беременность, я думаю, не придаст пикантности нашим отношениям. Роберто расстроен тем, что я прибавила в весе после прошлых родов – по пять несгоняемых фунтов на каждого сына. А теперь еще новый вес. Он очень часто дает мне понять, что не испытывает желания из-за моего объема. По-моему, мне ничего не светит, пока я не сумею натягивать на себя майку так, чтобы Роберто казалось, будто перед ним Сальма Хайек. Я не такая уж грузная. Мой врач, доктор Фиск, говорит, что у меня идеальный вес. Во мне пять футов пять дюймов, и при этом я вешу 145 фунтов. Я сказала доктору: Роберто хочет, чтобы я сбросила несколько фунтов, и она нахмурилась. Как-то раз доктор Фиск спросила меня про синяки на моей спине. Я ответила, что поскользнулась на льду. Посмотрев на меня долгим взглядом из-под очков, она поинтересовалась, не было ли на льду человеческих рук. Я не ответила, и доктор не настаивала.

Уставившись на фотографию Бенджамена Братта с его эспаньолкой в «мужском» разделе «Эллы», я ждала, когда мне полегчает. Почему все считают его таким красивым? Лично я предпочитаю Рассела Кроу. Вот настоящий мужчина – крепкий парень. А Братт, похоже, развалится, если его покрепче обнять. Я поднялась, но мне тут же пришлось сесть снова. Я словно оказалась на карусельке моих сыновей. Да, chica, надо учиться привыкать к состоянию беременности. Не лучше ли объявить, как обстоят дела, и покончить со своими мучениями? Очень трудно притворяться здоровой, когда рядом пятилетние сыновья, – поднимать их на руки, катать на спине, пока они ржут как caballo[84]. Иногда я очень устаю, кажется, что вот-вот умру. Если все время тошнит, не можешь нормально думать.

Я до безумия боюсь, chica. Вспоминаю схватки, роды, и это не доставляет мне удовольствия. Конечно, в тот раз были близнецы, они меня так разворотили, что я думала, не выживу, – все было такое красное и воспаленное; заживление оказалось болезненнее родов. Я тогда зареклась еще когда-нибудь рожать, и вот вам, пожалуйста. Наконец я поднялась и доплелась до своего шкафа, где в отдельном, украшенном цветами ящике держала вещи с прошлой беременности. В том числе книги: «Чего ожидать, когда вы вынашиваете ребенка», «Диета для приятной беременности», «Обеспечение колледжа 101 вашего ребенка», «Лучшие детские еврейские имена». Я ничего не выбрасывала на случай, если снова окажусь в положении. Здесь же лежали «морские ленты», хотя их следовало бы давно выкинуть.

Роберто не обнаружил моего тайника, потому что здесь очень много всяких восхитительных ящичков, а он не из тех, кто интересуется предметами с цветной бумагой. Роберто из тех, кто, раздевшись, оставит одежду на полу, потому что знает: за ним подберут.