В лабиринте замершего города - Близнюк Семен - Страница 21

Днём Вашел превращался в настоящего дачника. Усердно копался в огороде, потом брал рюкзак и, прихватив удилища, отправлялся к речке. В кустарнике погуще он разворачивал антенну. Однажды услыхал: рядом хрустнула ветка. Упал плашмя, выхватил пистолет…. Из кустов испуганно шарахнулся заяц. Пот мелкими бисеринками покрыл его лоб. «Нервы начали пошаливать, что ли?» Иногда, казалось, ощущал физически, что они натянуты, как на цимбалах струны. Было от чего нервничать: накануне Фиала привёз на дачу объявление — сорвал его с забора на Староместской площади. Комендатура обещала 100 000 оккупационных марок тому, кто укажет местонахождение подпольных радиостанций, поможет в поимке радистов.

— Действуешь не ты один, — задумчиво заметил Фиала. — Но вести передачи теперь придётся в особенно короткие отрезки времени. А ваши передачи сейчас особенно нужны. Ведь каждая радиограмма приближает спасение Праги. Мы выделим охрану, когда будешь выходить на связь…

Вскоре в дачном посёлке появилось несколько молодых землемеров. Привезли с собой в тяжёлых сумках нехитрое оборудование. Объяснили жителям: управа проверяет границы участков землепользования…

Да, Отакар понимал, почему подпольщики отрывают из своих отрядов отважных парней для его охраны. Каждое слово, каждая фраза, переданные им отсюда в Центр, были на вес не одной жизни… И он не довольствовался только теми сведениями, которые ему доставляли чехословацкие патриоты. Наметив важные стратегические квадраты города, объезжал их сам и определял, где гитлеровцы готовят опорные узлы обороны.

Он научился теряться в толпе, не бросаясь в глаза. Волнистые волосы аккуратно причёсаны, чуть печальный взгляд из-под густых бровей — но кто сейчас, весел в Златой Праге? — чисто выбритый подбородок, тёмный галстук, всегда свежая рубашка — преуспевающий делец по лесоторговым операциям, осторожный и немногословный. Политика его не интересует, он нигде не вмешивается в острые беседы, никогда не заглядывает через плечо соседа в свежую газету. В общем — обыватель, и его хата с краю.

В один апрельский день гитлеровцы устроили пир во время чумы: солдаты получили увольнительные и шнапс, офацеры собрались за банкетными столами в варьете, а в кинотеатрах крутили хронику: на каждом экране бесновался, словно в предсмертной агонии, фюрер. Праздновали его день рождения.

Чехословацкие патриоты отметили этот день по-своему: возле Градец-Кралова взлетели на воздух склады авиабомб, а на подъездных путях к Праге исчез целый вагон с боеприпасами… Вашел тоже использовал фашистское гульбище: в самый полдень он передал в Центр очень важную радиограмму.

По мере того, как приближался фронт, обстановка в Праге накалялась, опасность во время сеансов возрастала. Но это был необходимый риск — Вашел не мог молчать, просто не имел права. И чувства иногда берут верх над разумом, особенно, если разведчик недавно был просто солдатом и истосковался по боевому делу. После того, что с ним произошло в один апрельский вечер, Вашел сам себя судил строже любых судей. И всё же тогда он не мог быть равнодушным — даже внешне… Блестящие логические построения с заранее обдуманными ходами и совершенно очевидным положительным исходом — удел профессиональных героев из детективных романов. Жизнь предлагает обстоятельства внезапные, как будто простые, да вот выпутаться из них удаётся не всегда и не всем…

В тот вечер Вашел возвращался трамваем на виллу. Ехал без пистолета — предпочитал совершать свои дневные рейсы без оружия. На задней площадке стояли два человека с мотками проволоки, тяжёлыми сумками — судя по всему, какие-то монтёры. Полупустой трамвай всползал на горку. Шепталась на скамейке молодая парочка, слева, у окна, уткнулся в журнал белесый господин. Возле вагоновожатого устроилась старушка — лицо было закутано в чёрный мохнатый платок, на коленях держала плетёнку и всё время терзала водителя расспросами — не пора ли ей сходить: приехала из села к дочке.

Но вот на остановке с передней площадки вошёл обер-лейтенант. Две ленточки над правым карманом мундира говорили о его ранениях. Обожжённые скулы подёргивались, глаза влажно блестели. Обер пьяно оглядывал вагон и почему-то уставился именно на старушку. Она, прижав корзинку к груди, съёжилась и замерла. Фашист начал тыкать в табличку над скамьёй и грязно ругаться.

А потом… Старушка упала, по разбитому лбу потекла струйка крови.

От внезапного толчка гитлеровца кинуло к двери: вагон затормозил. Водитель сквозь зубы, ни на кого не глядя, объявил:

— Авария. Трамвай дальше не пойдёт.

Словно по команде, парни-монтёры кинулись на обера, повисли на нём и, что-то яростно крича, пытались вытолкнуть его из вагона. Вашел видел все это, как в замедленной съёмке: вот водитель снимает никелированный рычаг, приготовившись вмешаться; вскочил белесый пан; парочка в углу насторожилась… Обер-лейтенант расстегнул кобуру… Парни были горячие, неопытные, гитлеровец — дюжий, понаторевший в драках. Размахивая пистолетом, крикнул:

— Перестреляю всех… Ложись!

И тут Вашел метнулся, перехватил руку офицера, — тот взвыл, уронил оружие. Отакар вывернул ему руку за плечо, подтолкнул его к двери. Подскочили монтёры. Спустя мгновение фашист брякнулся на мостовую. Тут же трамвай рванулся, как пришпоренный. Через несколько минут, остановив вагон, водитель скомандовал:

— А теперь — исчезайте!

Вашел не клял себя за неосторожность. Единственное, чем был обеспокоен, — приметил ли фашист его лицо. Улица была пустынна, но вскоре он услыхал за спиной шаги. По выработанной привычке свернул в подъезд и осторожно выглянул. За ним уцепился тот белесый пан, что сидел в трамвае.

«Этого ещё не хватало!» — подумал Вашел.

«Хвост» тащился следом упорно. Но господин всё время оглядывался — то ли тишина его пугала, то ли патруля высматривал. Уйти от него, наверное, труда не представляло. А где же гарантия, что шпик не составил уже для себя словесный портрет? Значит, пришёл тот «крайний случай», который он, Вашел, предусматривал, оговаривая с подпольщиками свои рейды.

— Ты желаешь встречи? Что ж, получишь все сполна,—прошептал про себя Вашел. Неподалёку был кабачок, в котором он нередко встречался с Фиалой и где гостили все свои. Будто не замечая за собой неясной тени, Вашел остановился у тусклого фонаря, мерцавшего над вывеской пивной «У дуба», на берегу Влтавы. Ещё раз оглянулся — и исчез за дверью.

— Людку, драгий! — шепнул он буфетчику, который возвышался за стойкой горой. — Увязалась «щука». Кажется, одна. В общем — это, по-моему, тот самый случай…

Тем временем шпик остановился у вывески, разглядел её и, мгновение помедлив, решил, было, ретироваться. Но распахнулась дверь — и перед ним выросла здоровая фигура.

— Какое счастье, пан, что вы остановились! Заходите, прошу вас. Не стесняйтесь, — ласково пропел буфетчик Людек и взял шпика за локоть.

Тот начал извиняться, уверяя, что очень спешит и остановился совершенно случайно. Но не успел опомниться, как очутился в пивной. Озираясь по сторонам, шпик лихорадочно нащупал в кармане оружие. Того, кого он преследовал, тут не оказалось. Несколько стариков, морщась, потягивали суррогатное пиво, покуривали трубки и весьма равнодушно отнеслись к появлению нового посетителя. А буфетчик все подталкивал господина к стойке, не отпуская его руку, опущенную в карман:

— Не обижайте, пан, не обижайте! Это ведь и для меня — счастье, и для вас — особенно. Я целый час ожидал, пока вы появитесь, потому что для ровного счёта нужен был двухсотый посетитель. А вы, значит, этот ровный счёт как раз мне и сделали. И вроде бы выиграли в «сазку». Бланка, подай пану выигрышный погар[27].

Такая же солидная жена Людека тащила на подносе высокую двухлитровую кружку.

У шпика со страху округлились глаза, и он начал что-то бормотать.

— Нельзя обижать нашего маленького Пепика, — мягко приговаривал буфетчик. — Нашего дорогого мальчика. Кто не выпьет до дна, на того Пепик обидится. А каково нам, его родителям, это переносить? Правда, Пепичек?