Зов сердца - Блейк Дженнифер - Страница 36

Рене не шелохнулся, не дрогнул ни единым мускулом и не отвел глаз от ее вызывающего взгляда.

— Это, конечно, вознаградило бы меня.

— Я думаю.

Ее веки смыкались от истомы, не совсем притворной, она следила за ним сквозь ресницы. Она не была уверена в том, чего, собственно, ожидала, во всяком случае, не этого ледяного равнодушия. Ею овладевало нетерпение. Когда он не ответил, она заговорила снова:

— Но, может быть, ты хочешь лишь того, что не можешь получить? Такие мужчины существуют, я слыхала; они не дорожат тем, что дается слишком легко.

У него вырвался смех, лишенный всякого веселья, он разомкнул ее руки и отвел от своей шеи.

— Если бы я думал, что ты не свернешься в клубок, словно кошка, увидевшая змею, я бы затащил тебя внутрь и снял с тебя все, до последнего лоскутка, а потом прошелся бы губами по твоей нежной коже с головы до пят. Я бы пробовал на вкус твои губы и грудь и упивался тобой. Я бы взял тебя с собой в мир радости и наслаждения и добрался бы до самой твоей сердцевинки, если бы думал, что ты мне позволишь. Но я так не думаю.

И потому не стану пытаться.

Ее охватила досада и странное болезненное сожаление. Она стиснула губы и отпрянула от него. Дернулась, освобождая запястья, и он отпустил их мгновенным, щедрым жестом, подчеркивая свое полное безразличие.

— Если бы ты попытался, — произнесла она со спокойной злостью, — я бы пришпилила твои глаза к своему лифу вместо пуговиц.

— Не сомневаюсь, — отозвался он. Он отвесил ей короткий поклон, потом откинул кожаный полог и нырнул в шалаш. Там, в темноте, он упал на одно колено и, сжав кулаки, колотил рукой об руку костяшками пальцев до тех пор, пока эта боль не пересилила раздиравшее его желание. От его рук еще исходил аромат роз.

Сирен стояла в нерешительности. Она не могла сейчас просто последовать за ним внутрь, не могла лежать рядом с ним, пытаясь сдержать неистовое стремление внутри и не выдать себя, не дать ему заметить это, если ночью они случайно коснутся друг друга. Но и вернуться к костру, делая вид, что ничего не случилось, что все осталось, как было, она тоже не смогла бы. Она медленно опустилась на песок, повернувшись спиной к шалашу. Она смотрела на темную, волнующуюся поверхность оды, вздрагивая от гулкого стука собственного сердца. Потом ей показалось, что стоит только уняться гулу барабана и жалобной песне индейского воина, созвучной смятению, как она сможет вернуться в то прошлое, когда она еще не вытащила из реки полузахлебнувшегося человека и экспедиция не покинула Новый Орлеан, до ночи, когда она вдруг обнаружила, что влюбилась развратника и никчемного человека по имени Рене Лемонье. Дикая и скорбная песня не кончалась. Она все еще звучала в ночи, когда, закоченев от холода, измученная своими терзаниями, Сирен пробралась в шалаш и устроилась возле Рене. Песня все звучала, проникая в лихорадочные сны Сирен.

Когда лагерь пробудился, на берегу обнаружилась груда товаров. К ней был приложен тщательно составленный счет, предназначенный для Сирен. На спокойной глади залива не осталось и следов «Полумесяца». Корабль отплыл с утренним приливом.

Пьер и Жан рано свернули стоянку. Они говорили, что хотят отправиться в путь прежде, чем уйдут чокто. Сейчас это было нетрудно. После вчерашнего гулянья и большого количества выпитого рома и тафии индейцы еле передвигались. Заставить их сняться с места до полудня могло бы лишь появление боевого отряда племени чикасо.

Нужно было попрощаться и выслушать напутствия, обменяться подарками и условиться о будущих встречах. Бретонам позволили отплыть лишь поздним утром. Они в последний раз помахали руками и направили свои пироги в заболоченную протоку, которая вела на север. Лодки были нагружены до предела. Казалось, что при каждом взмахе весла, при любом рывке вперед непременно придется вычерпывать воду. Но каким-то образом вода все время плескалась на волосок ниже борта. Они не вымокли, было лишь немного тесновато. Они плыли как прежде: Пьер, Сирен и Рене в передней лодке, а Гастон и Жан — за ними.

Течение, хотя и вялое в здешних долинах, находившихся ниже уровня моря, все же мешало им. На пение и разговоры не хватало сил, пока они продвигались по бесконечной протоке. Их весла согласно поднимались и опускались, погружаясь в мутную бурую воду, рассыпая яркие брызги. Взмахи следовали один за другим однообразно, неутомимо. Позади оставались мили пути.

В полдень они остановились перекусить в роще, но задерживаться не стали. Путь против течения займет больше времени, чем ушло на дорогу по течению вниз. Вскоре они снова спустили лодки на воду. Шли часы. По их следам вниз плыли водяные пузыри, позади них по воде огромным перевернутым клином медленно расходились волны и в конце концов набегали на берег. Они миновали болота и вошли в более узкий и извилистый рукав. Короткий зимний день угасал.

Именно в этот час, когда солнце только садится и дневной свет обретает печальный синеватый оттенок, позолоченный угасающими лучами, на берегу появился человек. Он вышел из зарослей вечнозеленого мирта, тянувшихся до самой воды, и призывно замахал руками. Прямо перед ним, на краю протоки, торчал нос его пироги, словно она затонула кормой. Еще удар весел — и стало ясно видно его лицо. Это был Туше.

После их последнего привала Рене сидел на носу пироги. Он оглянулся через плечо на Пьера, вопросительно вздернув бровь. В ответе сомневаться не приходилось. Вояжер никогда не бросит человека, попавшего в беду в глуши, как корабль на море не пройдет мимо потерпевшего крушение моряка, каким бы негодяем он ни оказался.

Обе лодки повернули к берегу. Туше звал их, говорил, как рад их видеть и как рассчитывает на них, проклиная свою долю и посылая благодарность своим святым. Его голос звучал над водой, тонкий, почти визгливый звук, который словно заставил замолчать все живое. Мерный спокойный плеск весел казался громким. Все застыло под закатными лучами, солнце скрылось за деревьями, тени на берегу стали глубже. Только Туше стоял, подбоченясь одной рукой, а другой манил их к себе.

— Мне это не нравится, — пробормотала Сирен почти про себя. Она перестала грести, положила весло на колени и обвела берег прищуренным взглядом.

Ничего не было видно. Лодки подходили ближе. Ближе. Нос передней пироги, той, где сидели Сирен, Рене и Пьер, коснулся песка. Рене спрыгнул, взбаламутив мелководье, и нагнулся, чтобы вытянуть пирогу дальше на берег. Другая лодка скользила вперед по инерции, Жан и Гастон держали весла на весу.

Именно в эту минуту из зарослей мирта стали по одному подниматься французские солдаты. На них были надеты неописуемые мундиры, выгоревшие под полутропическим солнцем, отчего они приобрели больше серый, чем голубой оттенок в тех местах, где не висели лохмотьями или не были частично заменены форменной одеждой солдат полудюжины других государств. Они малорослые, им не хватало дисциплины, о чем свидетельствовал их нестройный выход, но в руках они гордо держали заряженные мушкеты. Туше сделал широкий театральный жест.

— Смотрите, друзья мои, как вас встречают! Вы все арестованы по обвинению в контрабанде. Будьте так добры сойти на берег и сдаться. Даже прелестная Сирен.

Особенно прелестная Сирен!

Глава 10

Это была ловушка.

Если бы она захлопнулась за ними, их схватили бы как контрабандистов с поличным. Наказание за это было слишком ужасным, чтобы выдержать.

Сирен не раздумывая глубоко погрузила весло и уперлась им в илистое дно. Движение вперед замедлилось, лодка остановилась, дала задний ход. Она чувствовала, как Пьер тоже гребет назад мощными рывками, как лодка повинуется и снова отплывает от берега.

Рене стоял по лодыжки в воде между лодкой и солдатами: на его лице застыло сомнение. Сирен закричала прерывающимся от страха голосом:

— Прыгай! Прыгай в лодку!

— Вернитесь, — позвал он. — Все будет в порядке, обещаю.

Туше позади него обернулся к солдатам: