Только вперед - Раевский Борис Маркович - Страница 60

— Ой, — радостно вскрикнула Клавдия Тимофеевна. — Иван Сергеевич? Да как же это я вас не узнала?! Ведь мы же однажды виделись. И не так давно…

— Да, всего лет пять-шесть назад, — улыбнулся Галузин.

Пассажиры засмеялись.

Клавдия Тимофеевна, взволнованная и радостная, сразу же стала рассказывать Ивану Сергеевичу о Лене, а потом и о себе.

— Я ведь в Ленинграде всю блокаду прожила, — доверительно говорила она. — Наш завод на оборону работал — я и днем, и ночью из цеха не уходила. Бывало, и спишь в цеху, на мешках. Благо теплее, чем дома, и далеко ходить на работу не надо. А потом наш дом бомбой разрушило. Совсем я на завод переселилась.

Но все-таки в конце концов слегла! Ну, все, думаю. А оказалось, — не так. Вывезли меня на «Большую землю», в Вологду, а тут и блокаду прорвали.

Слаба я была — ужас. Ни рукой, ни ногой двинуть не могла. Но в Вологде к ленинградцам, как к родным, отнеслись.

И кормили нас, и одевали.

Я в совершенно чужой семье жила. Они за мной так ухаживали — век не забуду! Роднее родных стали.

Клавдия Тимофеевна вздохнула:

— Сильно беспокоюсь я за Леню. Как он, инвалид, живет? Один-то? Вот окрепла немного и решила ехать. Только зябну я очень, после ленинградских холодов-то. Так мои новые друзья вологодские платок шерстяной мне достали. Видите? — она ласково погладила ладонью свой клетчатый платок.

— А сынишка их, школьник, вот этот чемодан деревянный смастерил. Я говорю: «Мне не нужно, у меня кожаный есть!» Он чуть не плачет: бери — и все. А бабушка напекла всякой всячины столько, что тут и деревянный чемоданчик пригодился…

Клавдия Тимофеевна негромко засмеялась и вытерла платком слезинку.

— Старость, наверно, — виновато сказала она Галузину и, сердясь на себя за неуместные слезы, продолжала: — А в общем, я уже здорова. Приеду к Лене, — работать поступлю. Я, признаться, не очень-то одобряю его плаванье. Мальчишеское дело! Уж если любишь воду, — строй корабли. Но все-таки он молодец!

Клавдия Тимофеевна сказала это с гордостью, но тотчас лицо ее стало озабоченным.

— Однако как теперь Леня жить будет, — ума не приложу, — вздохнула она. — Его ведь от воды не оторвешь… Он и без руки готов плавать.

— Ничего, Клавдия Тимофеевна, ничего! — успокаивал ее Галузин. — Все впереди. Не так-то просто выбить нас из седла!

Он встал и привычно провел рукой по губе, словно подкручивая несуществующие усы.

— Итак, Клавдия Тимофеевна, — снова торжественно сказал Галузин, — через четыре часа мы с вами сходим с поезда. Я тоже еду к чемпиону СССР, рекордсмену мира, а короче говоря, к вашему племяннику.

Рано утром по еще спящим улицам приволжского города шли Кочетов и Галузин с маленькими чемоданчиками в руках. В них лежали спортивные костюмы и полотенца. Тренер и ученик спешили в бассейн. Сегодня Леонид впервые после полуторагодичного перерыва начнет тренировки в бассейне.

Как-то встретит его вода?

Долго не мог отважиться Кочетов на этот шаг. Может быть, прошло бы еще немало времени до первого заплыва, но приезд Ивана Сергеевича ускорил дело…

Галузин и Клавдия Тимофеевна высадились из поезда поздно вечером. Пока разыскали дом, где жил Леонид, наступила ночь.

Едва только кончились первые объятия, Галузин спросил:

— Ну, а бассейн тут работает? Плаваем? Но Клавдия Тимофеевна, не дав Леониду ответить, замахала руками:

— Безобразники! Не успела приехать, — здрасьте! Опять — бассейн, тренировка, этот… баттерфляй! Прекратить! Немедленно!

Она уже ознакомилась с кухней, критически осмотрела Ленину керосинку и электроплитку и поставила на огонь чайник.

Сперва Леонид, потом тетушка, потом Иван Сергеевич рассказали о своей жизни за последние полтора года.

… — Выписался я недели две назад из госпиталя, пораскинул мозгами и решил махнуть сюда, — закончил срой рассказ Иван Сергеевич. — Буду с тобой жить. Если, конечно, не прогонишь….

— Правильно! — воскликнул Леонид. — Очень хорошо!

Он осекся.

— А жена?

Галузин встал, подошел к своему чемодану:

— Нет больше моей Настеньки…

Вынул из чемодана портрет в деревянной рамке:

— Вот все, что осталось…

На фотографии улыбалась, вскинув красивые, вразлет, «соболиные» брови, молодая женщина. Леонид видел ее однажды, когда был в гостях у Галузина перед самой войной. Правда, в тот вечер Настасья Васильевна больше пропадала на кухне. Но Леонид и тогда еще обратил внимание на ее длинные, изогнутые брови.

— В феврале сорок второго… От дистрофии[18] — сказал Галузин. — Так-то вот… И Настеньки нет. И детей нет… Одно только… — Он вынул из чемодана тетрадь в коричневом коленкоровом переплете.

— Это что? — спросил Леонид.

— Рукопись. Мои мемуары, — сказал Галузин.

— Мемуары?! — Леонид удивился. Он и не знал, что «казак» пишет книгу. Вот так штука!

Заснули они уже под утро: Клавдия Тимофеевна — на единственной кровати, а мужчины — на полу.

Утром Галузин сразу же решительно заявил, что снова берет на себя обязанности тренера.

Кочетов посмотрел на него удивленно:

— Вы всерьез?

— Вполне…

— Смешно, — покачал головой Леонид — Неужели вы всерьез можете сейчас думать о настоящих систематических тренировках? Баттерфляй, соревнования, рекорды… Мне кажется, — все это было когда-то давным-давно… Война ведь! Мои товарищи кровь проливают, жизнь отдают… Да что там!.. А вы — тренировки! Смешно!

Галузин встал. Не вынимая трубки изо рта, прошелся по комнате.

— Нет, не смешно! — отчеканил он. — Не смешно! — Иван Сергеевич резко повернулся к Леониду. — Я тоже воевал. И никакими «страшными» словами меня не запугаешь.

Да, тысячи сейчас гибнут на фронтах. Но жизнь… Жизнь продолжается. Если бы ты мог сейчас драться, я первый сказал бы: иди на фронт! Бассейн подождет. Но ты — инвалид! Честно воевал. Что ж теперь? Сидеть и вздыхать?.. Пойми, Леня, — голос Галузина смягчился. — Научись смотреть вперед, далеко вперед. Война кончится. Не сегодня, так завтра — кончится. А жизнь останется. И спорт останется… И стране еще очень нужны будут хорошие спортсмены.

Галузин взглянул на часы, заторопился: он хотел нынче побегать по городу, поискать себе работу.

— Обдумай все это, Леня, не горячись, — на прощанье сказал он.

Вечером Галузин вернулся усталый; он побывал в горкоме физкультуры, в спортобществах, на стадионе, в бассейне. Старого тренера, мастера спорта везде встречали приветливо, но разводили руками: все должности инструкторов, тренеров, к сожалению, заняты.

— Пойду на завод, — сказал Галузин. — Вспомню старое, рабочие руки сейчас, ох, как нужны!

Свой спор с Леонидом он не возобновлял.

А на следующее утро Галузин сказал Леониду:

— Пойдем…

Вдвоем они вышли в сад, маленький сад при доме, с двумя старыми березами и буйно разросшимися кустами шиповника.

— Покажи, чем ты тут занимался? — знакомым четким «тренерским» голосом приказал Галузин.

Попыхивая трубкой, он стоял, прислонясь к березе, и внимательно следил за Леонидом. А тот бегал, прыгал, приседал, наносил обеими руками быстрые боксерские удары воображаемому противнику. Все внимание Ивана Сергеевича было устремлено на правую руку Кочетова. Да, конечно, это были не те стремительные, эластичные движения, которые до войны вызывали восхищение зрителей. К тому же пальцы — сжаты в кулак.

Но все могло быть хуже. Галузин из рассказов Гаева знал, в каком плачевном состоянии была рука Леонида после ранения, и сразу увидел, что ученик не потерял эти полтора года даром.

— Стоп! — крикнул он. — Пойдем в бассейн!

— Иван Сергеевич! — взмолился Кочетов. — Я еще ни разу не плавал!

— Плохо! — сердито засопел трубкой Галузин. — Слушай мой приказ: завтра — первый заплыв!

— Иван Сергеевич! Но я же…

— Разговорчики! — оборвал Галузин.

Всю ночь Леонид не спал. Чувствовал он себя, как перед крупным соревнованием: нервы напряглись, голова никак не могла освободиться от навязчивых мыслей.