Только вперед - Раевский Борис Маркович - Страница 59

«Надо?» — спрашивал себя Леонид. И твердо отвечал: «Да, надо».

И все-таки под разными предлогами оттягивал первую встречу с водой.

«Глупо, — внушал он себе. — Это малодушие. Если хочешь знать правду, товарищ Кочетов, — это просто трусость. Да, да, трусость!»

Но он ничего не мог поделать с собой. Где-то в глубине уже прочно гнездился страх; липкий, как плесень, обволакивающий душу страх.

«А почему, собственно, я — инвалид — должен заниматься спортом? — сердито доказывал сам себе Кочетов. — Правильно сказал профессор Рыбников: без плаванья не умирают. Я уже свое отплавал. Пусть теперь другие, молодые…»

Но он понимал: все это отговорки.

«Неужели боюсь?»

«Да, боюсь».

…Часто его разбирали тяжелые сомнения: а не глупо ли, не позорно ли сейчас, в дни войны, думать о плавании?

«Это мелко и эгоистично, — размышлял он. — Мои товарищи, гибнут в боях, а я, в тылу, забочусь о тренировках».

«Но я же работаю, все силы отдаю на помощь фронту, — возражал он самому себе, — почему же в, свободное время не заняться своей рукой, плаваньем?»

Из этих противоречий Леонид никак не мог выпутаться.

Поезд тарахтел на стыках, останавливался у перронов и снова мчался, врезываясь светящейся грудью в вечернюю тьму.

Пассажиры читали сводки Совинформбюро, обсуждали положение на фронтах. Некоторые азартно сражались в домино, другие спали, пили чай, разговаривали.

Только маленькая пожилая женщина в клетчатом шерстяном платке, наброшенном на плечи, сидела молча. Вид у нее был усталый и болезненный. Лишь изредка женщина оживлялась, глаза ее загорались и блестели совсем по-молодому. Она ехала уже часа три, но, хотя в вагоне было жарко, не снимала ни меховой шапочки, ни шерстяного платка, ни пальто.

Возле нее под лавкой стояли две плетеные корзинки и маленький деревянный чемоданчик, странно выглядевший рядом с большим красивым кожаным чемоданом с блестящими металлическими замками.

Сосед этой пожилой женщины, одноногий солдат, на следующей станции собирался сходить. Он то и дело вглядывался в темноту за окном и нетерпеливо одергивал гимнастерку, на которой звенели блестящие медали.

— Домой еду! — громко сообщал он всему вагону. — Теперь опять поработаю!

Пассажиры улыбались солдату и сочувственно поглядывали на его обрубок ноги.

— Вот и мой недавно вернулся! — неторопливо сказал высокий суровый старик. — Плотничает по-прежнему, хотя шесть дыр в нем фашисты просверлили. И какой плотник — даже из Денисовки, за тридцать верст, к нему заказчики приезжают!

— Вот я и говорю! — вдруг вставила молчаливая женщина в клетчатом шерстяном платке. — Все люди работают. Дома ставят, детей учат, машины делают, а мой все плавает, все плавает.

— Так ведь и моряки нужны! — сказал солдат. — Бить врага надо не только на суше, но и в воздухе; и на воде!

— Вот я и говорю: и плотники, конечно, нужны, и моряки! — женщина засунула под шапочку выбившуюся прядь волос.

— А мой-то все плавает! — неожиданно закончила она.

Общий разговор на миг прервался. Пассажиры с любопытством поглядывали на женщину, ожидая, что она объяснит свои непонятные слова. Но та, сокрушенно вздохнув, больше ничего не прибавила.

Тут на верхней полке кто-то шумно завозился. Через минуту оттуда свесились ноги в начищенных до блеска сапогах, и вскоре вниз соскочил высокий пожилой мужчина в темном френче.

Тело у него было могучее, с выпуклой грудью и широкими плечами. Держался он прямо, будто в строю.

«Офицер в отставке», — подумал солдат и оправил гимнастерку, загнав все складки на спину.

«Видать, боевой», — с уважением отметил он про себя, увидев на френче этого человека две алые и несколько золотых ленточек — знаки ранений.

— Кто это здесь «все плавает»? — улыбаясь, спросил мужчина.

Он зажал во рту огромную черную трубку, набитую табаком, и, не разжигая, посасывал ее. Курить в вагоне запрещалось, а выходить в тамбур мужчина не хотел: его, очевидно, очень заинтересовал разговор.

— Вот эта гражданочка! — пошутил одноногий солдат.

Слова эти, видимо, разочаровали мужчину. Слегка прихрамывая, он направился к тамбуру.

— Не, я — племянник мой, Леня, плавает! — спокойно сказала женщина и, обращаясь к солдату, прибавила:

— Чемпион он у меня…

Трудно сказать, что так поразило мужчину в ее словах. Но он вдруг круто повернул обратно, подскочил к женщине и взволнованно спросил:

— Как вы сказали?

— Сущую правду сказала! — ответила женщина. — Чемпион…

— Да не то! — закричал мужчина. — Как племянника-то зовут?

— Обыкновенно зовут — Леонидом, — неторопливо ответила женщина.

— А фамилия? Фамилия?!

— А фамилия его — Кочетов!

Пожилой мужчина вдруг замолчал. Очевидно, забыв, что в вагоне. курить нельзя, он зажег трубку и сразу окутался клубами дыма. Так, молча, он простоял с минуту, в упор разглядывая женщину. Потом, слегка прихрамывая, быстро вышел из купе.

— Чудной какой-то! — сказал солдат.

А пожилой мужчина — Иван Сергеевич Галузин — стоял в это время в тамбуре, сопел трубкой и улыбался.

«Значит, с тетушкой Леонида нежданно-негаданно встретился! Здорово! — думал он. — Как же я ее сразу не узнал? А впрочем, не мудрено — сильно она состарилась, да и виделись-то мы один раз.

Однако куда она едет? И знает ли, что племянник — инвалид? Возможно, Леонид скрыл от нее свое увечье?»

Трубка его снова засопела.

Иван Сергеевич простоял в тамбуре еще несколько минут и наконец выработал план действий. Тут требуется дипломатия! Прежде всего надо узнать, куда она едет и известно ли ей о ранении племянника. А там видно будет.

Галузин выбил пепел из трубки и решительно направился в купе.

Войдя в него, он удивился. Клавдия Тимофеевна была теперь в центре общего внимания. Оказывается, солдат вспомнил, что до войны видел в журнале «Огонек» фотографию Леонида Кочетова и горячо доказывал тетушке, какой замечательный пловец ее племянник.

Она, конечно, и сама это знала. Но кому не приятно: услышать лишний раз хорошие слова о близком человеке? И тетушка делала вид, что все рассказываемое солдатом не известно ей.

К радости Клавдии Тимофеевны, вскоре оказалось, что один из игроков в домино тоже слышал о Кочетове и даже однажды видел, как он плавает.

Игрок бросил кости, подсел к ней и стал возбужденно рассказывать об этом заплыве. Но, очевидно от восторга, у него испарились слова. Захлебываясь и размахивая руками, он повторял только одну фразу:

— Ну и дал Кочетов! Вот это дал! Всем дал!

Но особенное удовольствие доставил тетушке Иван Сергеевич. Он сел на лавку, и уже по первым его коротким замечаниям пассажиры поняли, что имеют дело с авторитетным человеком.

— Не саженками, а баттерфляем! — поправил он солдата. — За 1 минуту 7,3 секунды, — уточнил он рассказ игрока в домино.

Клавдия Тимофеевна теперь глядела на Галузина с умилением.

— А вы моего Леню, случайно, не встречали? — спросила она.

— Встречал, и не раз встречал Леонида Михайловича! — ответил Галузин.

И то, что он назвал племянника по имени-отчеству, окончательно покорило Клавдию Тимофеевну.

А Галузин смотрел на нее и думал:

«Не узнает! Наверно, и я постарел. Война. Как-никак — девять ран!»

«А главное — я же без усов!» — вдруг догадался Галузин и провел пальцами по верхней губе: там, где прежде красовались длинные «казачьи» усы, теперь топорщились маленькие, только начавшие отрастать, колючие волоски.

В госпитале Ивану Сергеевичу, несмотря на его протесты, сбрили усы: один из осколков мины царапнул по губе, и усы мешали врачам лечить рану.

Галузин решил, что наступил самый удобный момент рассказать Клавдии Тимофеевне о себе. Он встал, протянул руку и торжественно сказал:

— Разрешите представиться — Иван Сергеевич Галузин — тренер вашего племянника, Леонида Кочетова — чемпиона СССР и рекордсмена мира по плаванию!