Лестница в Эдем - Емец Дмитрий Александрович - Страница 38

Дафна подняла с пола меч, которым Арей последние полтора часа, по его собственным словам, выколачивал из Мефа лишнюю дурь. Ради эксперимента Дафна взмахнула мечом пару раз, пытаясь повторить движения барона мрака, но у нее внезапно заболела голова. Дафна торопливо отбросила меч и принялась тереть костяшками пальцев виски.

Меч хранил дух Арея – беспощадный к себе и другим, мертвенный и ироничный. Даже странно было, что дерево сумело пропитаться им и удержать в себе. Но смогло и удержало.

Думая об Арее, Дафна представляла себе огромного викинга, в спине у которого торчит нож. Рукой до ножа не дотянешься – вытащить его нельзя. И вот викинг поворачивается, даже рычит, но только и может, что скрести себе пальцами плечо – нож все равно торчит где-то сзади.

Мефодий лежал на матах, отвернувшись к стене, и тяжело дышал. На нем была серая тонкая майка с двумя ясно проступавшими подтеками пота на спине. Меф потел полосками, как тигр.

Арей только что ушел, отшвырнув меч и напоследок обозвав Мефа «террористом-смертником» и «куском бездарной протоплазмы». Дверь, которую он открыл ногой, все никак не могла успокоиться и дрожала от обиды.

Дафне хотелось ободрить Мефа, как-то показать ему, что она с ним и он не одинок. При этом она прекрасно понимала, что рассуждения в стиле: «Ты хорошо сражался! Один раз ты его почти достал! А что перед этим сорок четыре раза тобой вытерли пол – это все мелочи! С кем не бывает!» – успеха иметь не будут.

Зная это, Дафна решила о схватке вообще не говорить, а подобно степному певцу акыну выдавать сплошной поток сознания в надежде, что отвлечет Мефа от унылых мыслей.

– Смотри, что я недавно заметила. Есть, допустим, узкая дорога. По ней навстречу друг другу идут два незнакомых молодых человека. Когда расстояние будет метров в пять, оба непременно плюнут в сторону. Причем первым почему-то плюнет тот, кто слабее. Сильный может этого и не сделать. Но если силы примерно равны или неопределимы, тогда плюнут оба, – сказала Дафна.

Меф не отозвался. Он продолжал лежать, отвернувшись к стене, и Дафна видела только его собранные в хвост светлые волосы.

– Я вот шла и думала, что означают эти плевки? Вызов? Независимость? Демонстрацию презрения? Может, это кипение мужества, вызывающее непонятное пока науке выделение слюны? Ты как думаешь? – продолжала она.

Мефодий никак не думал. Во всяком случае, вслух.

«И что я о такой чуши заговорила? Ну да все равно! Я от тебя не отстану!» – решила Дафна.

– Я понимаю, что тема тупая, странноватая, но все же любопытно. Или вот еще есть какие глубокомысленные личности. Эти плюют, сидя перед домом на лавочке, или просто когда ждут кого-то, или от скуки. Свесят голову вниз, локтями на колени обопрутся и трудятся. Мелкие, полусухие плевки-крапины. Их обычно бывает безумное количество. Две-три сотни рядом.

«Сейчас он мне скажет: ты что, считала?» – забеспокоилась Даф, однако Меф молчал, как партизан на допросе.

– Нет, я, конечно, не считала, но примерно столько. Просто на глаз можно определить, – на всякий случай добавила Даф. – Интересно, а эти вторые плевки что выражают? Ритуал брачного ухаживания у народов Крайнего Севера, проживающих на крайнем юге?

«Ну все… Еще одно темное перо мне обеспечено. За праздную болтовню и осуждение», – подумала она параллельно.

Меф не отозвался и на это. Тогда Дафна забежала с другой стороны, присела на корточки и внезапно обнаружила, что глаза у Мефа закрыты. Буслаев спал, утопая щекой в промятом мате. Дафна впервые видела человека, который вырубился почти мгновенно. Даже не убрал неудобно лежавший под самым коленом деревянный меч.

Дафна вытянула его и, поразмыслив, укрыла Мефа кожаной курткой Улиты, висевшей чуть в стороне, на скамейке для пресса. Пресс, быть может, ведьма и не качала, но к скамейке регулярно подходила и порой трогала ее глубокомысленно пальцем.

Сделав это, Дафна присела рядом и, достав флейту, принялась тихо, почти беззвучно играть. Она часто так делала. Никогда маголодии света так хорошо не проникают в сознание, как в часы сна, когда личное Я, тяжелое, эгоистичное, увязшее в пустых заботах, не так сильно давит, плюща человека, как собственный вес – выброшенную на песок медузу.

Услышав звуки флейты, Депресняк вначале взвился на полметра, а затем, щуря глаза, стал подползать к Даф на животе, точно охотился за голубем. К маголодиям света он относился противоречиво. То, что было в нем от райской кошечки, – заставляло его приближаться и тереться о ногу Дафны. Другая же половина, адская и враждебная, – напротив, вынуждала Депресняка выгибать спину, шипеть, отскакивать и скалить острые мелкие зубы. Если в эти минуты понаблюдать за Депресняком со стороны, можно было решить, что у котика серьезные проблемы с головой.

Дафна еще играла, когда дверь скрипнула и кто-то вошел. Продолжая рождать тихие, едва слышные звуки, Дафна спиной ощутила, что кто-то стоит и смотрит на нее. Взгляд был настороженный, недоверчивый, но вместе с тем будто и ищущий. Так волки издали смотрят лютой зимой на печной дым и светящиеся окна деревни. Жадно нюхают воздух и тоскливо поскуливают, разрываемые смутной и непонятной им внутренней противоречивостью.

Понимая, что если оглянется, то спугнет, Дафна не оборачивалась и играла еще довольно долго, пока демонстративный кашель не заставил ее опустить флейту.

Она увидела Улиту, которая, прислонившись плечом к стене, ожесточенно терла переносицу.

– Что ты тут делаешь? Зомбируешь Мефчика? – поинтересовалась ведьма нарочито наждачным голосом, который заставил сердце Дафны дрогнуть от радости. – Да не, я ничё! Зомбируй себе! У нас типа свобода агитации!

– Ага, – легко согласилась Дафна.

Ей было важно не то, что говорит Улита, но что она чувствует. Ведьма подозрительно посмотрела на нее и, широко шагая, подошла к матам.

– Где тут моя куртяха? О, уже у Буслаева! Надеюсь, карманы проверять не надо? – Ведьма схватила куртку за ворот, чтобы сдернуть ее с Мефа, но, пожалев, убрала руку.

– Ишь ты, как дрыхнет, суслик! Укатал собачку доктор Павлов! А я сейчас с Ареем говорила! Между нами, он на тебя бочку катит, – наябедничала она.

– На меня? – не поверила Даф. – За что?

– Говорит, что из-за тебя у Мефа пропал гнев. И что если он дальше будет сражаться без гнева, одной техникой, то Гопзий его, конечно, убьет.

– Разве не Арей когда-то говорил, что настоящему бойцу гнев не нужен? – спросила Дафна, у которой была цепкая память.

Улита замотала головой.

– Не, ты его неправильно поняла. Тогда он имел в виду дешевую базарную истерику, которой люди разогревают себя, чтобы с криком «Порешу!» поразмахивать розочкой. Для серьезного боя дешевая истерика, конечно, не катит. Такого дармового завода хватит самое большее секунд на сорок, после чего товарищ непременно перегорит и потеряет волю к победе. После истерики всегда наступают эмоциональные откаты. Воля бойца провисает, мозг затуманивается молочной кислотой, нервная энергия расходуется – и все. Перед тобой потенциальный труп, который стоит на ногах только потому, что не знает, в какую сторону падать. Правильный же гнев – это уверенность в своей правоте, воля к победе, спокойная, выдержанная, даже где-то холодная. Без нее в бой лучше вообще не вступать. Особенно с бойцами уровня Гопзия.

Дафна посмотрела на Мефа. Спящий с приоткрытым ртом, он был похож на младенца.

– Арей бредит! – сказала она спокойно. – Гнев Мефодию не нужен. Он и так слишком часто бывает злюкой.

– Это еще почему?

– Потому что таить в себе гнев «холодный» или «горячий» – все равно что день за днем бережливо собирать в коробочку тухлятину, чтобы больше воняло. Возможно, гнев сберегает тело, но не сберегает эйдос. А тело все равно рано или поздно станет глиной. Конечно, нет смысла торопить этот момент, но и бегать от него тоже глупо.

– Хочешь сказать, что вы, светленькие, вообще не признаете гнева? – удивилась Улита.