Лестница в Эдем - Емец Дмитрий Александрович - Страница 30

– Приблизительно, – сказал Меф, отодвигаясь от кипящего сахарной слюной шоколадного юноши.

– Значит, не знаешь! Порой заведомо более слабый артефакт может оказаться полезнее сильного. Кинжал слабее арбалета, но если ты катаешься с противником по земле, полезнее иметь кинжал, чем арбалет. Согласен?

– Допустим.

– Твой меч – бывший меч Древнира – артефакт переменной силы. Он может быть очень могучим, но бывают часы и дни, когда силы его иссякают. Таковы все артефакты, изначально сотворенные не во зле. Клинок же Гопзика выкован в Тартаре. Он не знает ни приливов, ни отливов, ни сомнений.

– Плевать!

– Плевать будут верблюды! Я докажу тебе, Буслаев, что ты самонадеянный дурак! Ты даже сам себя не понимаешь! Где тебе понять стража!

– Докажи!

– Даже доказывать ничего не буду. Когда назначен бой?

Меф, не до конца доверявший Прасковье, помедлил. Новая наследница мрака расхохоталась, и Буслаева вновь накрыло волной ее эмоций.

– Да не нужен мне твой ответ! Я сама высчитала: 29 ноября! Думаешь, мне сказал об этом Гопзий! Как бы не так! Он хитер как лис и лишнего никогда не сболтнет… 29 ноября – дата максимального ослабления твоего оружия. В этот день сил в твоем мече будет меньше, чем в любой музейной железке! Вот тебе и ответ, кто из вас двоих станет трупом!

Меф вопросительно взглянул на Дафну, но она стояла к нему спиной, и он видел лишь два светлых ее хвоста, невесомо приподнимавшихся точно крылья.

– Это что, правда? – спросил он озадаченно.

– Правда – категория света. Мрак имеет дело с фактами, – чужим голосом сказал Ромасюсик. Он даже скулить перестал. Так и стоял с выпученными засахаренными глазами. Видимо, Прасковья сжала его сознание, точно в тисках.

– Разумеется. Фактами проще манипулировать. Чем больше знаешь, тем меньше понимаешь, – сказала Дафна, не оборачиваясь. – Где тот светлый, которого вы якобы схватили? – напомнила она.

Прасковья дернула худым плечом. Момент нанести удар настал.

– Можете забрать.

– Откуда?

– Он в морозильной камере.

В руках у Дафны что-то негодующе мявкнуло. Не заметив, она стиснула загривок кота.

– Где?

– Говорят тебе: в морозилке! Хочешь – забирай. Не хочешь – пускай валяется. Мне места не жалко, – нетерпеливо повторила Прасковья.

Меф метнулся к двери. Как найти кухню, он примерно представлял. Буслаев дернул дверцу морозильника, и тотчас на него глыбой льда вывалился окоченевший Антигон, похожий на рыбину в глубокой заморозке.

Выпуклые глаза его были покрыты изморозью, но губы медленно шевелились. Меф прислушался и, к своему удивлению, обнаружил, что Антигон очень медленно и заторможенно, со скоростью примерно десять звуков в минуту поет песню: «Солдатушки, бравы ребятушки!»

Рядом вынырнула физиономия Ромасюсика. Возясь с Антигоном, Меф не заметил, что на кухне он уже не один.

– Что вы с ним сделали?

– Хотели кое-что узнать, но не успели. Этот болван Ромасюсик сдуру запер его в холодильнике, – поведал он самокритично.– Прежде чем мы опомнились, он увидел банку с прокисшим вареньем и впал не то в кому, не то в запой. Чтобы он не пел песен и не буянил, мы зашвырнули его в морозильник. И что у вас в Эдеме, все такие?

– Это кикимор, – сдержанно ответила Даф.

Оправдываться и растолковывать Прасковье, что кикиморы не имеют отношения к Эдему, она считала бесполезным. Есть вещи, которые не понимаешь, а есть вещи, которые не желаешь понять. Объяснить первые еще можно – было бы желание, объяснять же вторые – напрасная трата времени и сил.

Ромасюсик, немного пришедший в себя, стоял и тихо потел шоколадом, ногтем соскабливая выступающую глазурь. Мефодий взял пьяненького Антигона и взвалил его на плечо. Разогнуть его без предварительной разморозки оказалось невозможным.

Прасковья равнодушно наблюдала, как влажные капли с носа постепенно оттаивающего Антигона, срываясь, падают на кафель.

– Больше ничего не скажу, Буслаев. Убирайся! Сам решай, с кем тебе быть. Только знай: хоть ты и задрал голову к звездам, но все равно остался прежним!.. Охрана, наши гости уходят! Проводите их! – приказала она губами Ромасюсика.

Немые стражи сомкнулись за ними. Один из них попытался подтолкнуть Дафну в спину, но сидевший на плече Депресняк сделал быстрое движение лапой, и запястье стража прочертили четыре борозды. Тартарианец даже не вздрогнул. Он медленно поднял руку и, с тайной угрозой глядя на Дафну, слизнул кровь. Дафна поспешно нагнала Мефодия. С ним рядом она чувствовала себя спокойнее.

Уже в лифте, когда двери его закрылись, Мефодий повернулся к Дафне:

– Думаешь, Прасковья сказала правду про 29 ноября?

– Если люди прочитывают фазы Луны, почему девушка, воспитанная Лигулом в Тартаре, не может просчитать фазы усиления и ослабления твоего меча? Думаю, для того, кто имеет дар, это не задача, – резонно сказала Дафна.

У Мефа на языке завертелся вопрос: почему Арей согласился на 29-е? Неужели не учел? Или не знал? Однако озвучивать свои подозрения не стал, а, напротив, надежно укрыл опасения под пестрыми обрывками суетных дневных мыслей, точно Арей и его, Мефа, отношение к нему до сих пор были тем огороженным участком души, куда он упорно не пускал своего стража-хранителя.

Вместо этого Меф сказал:

– Слушай, я тут все думаю об этих стражах с вырезанными языками. Это ведь те, кто вякнул что-то на Лигула или на Кводнона. Ведь так?

Даф подтвердила, что да, не исключено.

– Но почему тогда свет их не защитил? Они же, получается, наши союзники? – озадачился Меф.

Дафна невесело улыбнулась. Порой Буслаев задавал вопросы, поразительные по своей наивности.

– Ты их видел? Ну, скажем, того, которого поцарапал мой кот? – спросила она.

– Да. По-моему, у него не все дома.

– И что, много у него общего со светом?

Меф молчал, ожидая, пока откроются двери лифта.

– Вот ты сам себе и ответил, – закончила Даф. – Не всякий, вякнувший что-то на мрак, становится светом. Иначе всякий бандит, ткнувший ножом другого бандита, назывался бы борцом с преступностью.

Сказала она это невесело, вспоминая о темных перьях в собственных своих крыльях.

Неосторожно поворачиваясь в тесной кабине, Меф сильно приложил Антигона носом об стенку.

– Ну наконец! А то служишь-служишь, и никакой… ик!.. ласки! – внятно произнес Антигон.

Язык его отмерзал значительно быстрее, чем туловище.

– Знаешь, – задумчиво сказала Дафна. – Сегодня я стала гораздо лучше относиться к Прасковье. Даже несмотря на эту отвратительную сцену…

– Потому что она предупредила о Гопзии?

Меф вышел из подъезда и задрал голову, желая убедиться, что Прасковья, стремясь попрощаться с ними, не вышвырнет из окна, например, диван. Ну или Ромасюсика.

– Нет. Когда заметила, как Прасковья двигается. Порывисто, неспокойно. Волосы часто поправляет. Губы у нее покусанные. Она как нервный ребенок хватается за одну игрушку, за другую, за третью, но ничем не может себя занять и ужасно страдает.

– И какая игрушка ей теперь нужна? Спровадить Ромасюсика, а меня определить вместо него? – недоверчиво спросил Буслаев.

– Да. Сейчас ей кажется, что, может, именно ты – та игрушка, получив которую она успокоится. Тем более что это пока единственное, что от нее ускользает и чего не может дать ей всесильный дядюшка Лигул. Это глупость, конечно, но страдания настоящие, неподдельные…

– Что-то я не заметил особенных страданий. Кикимора умыкнула и в холодильник сунула. Ломает своему болтуну пальцы из-за всякой ерунды. Старуху-гадалку из-за нее спровадили на тот свет, – проворчал Меф.

Даф не спорила.

– Да, все верно. Но когда-то на лекциях нам говорили, что, если свету и мраку показать одну и ту же изгаженную, залитую кислотой картину, мрак увидит следы кислоты, свет же то, что от картины еще сохранилось и что можно восстановить.

Послышался визг тормозов. Выскочившее из ниоткуда желтое такси врезалось в землю в нескольких метрах от ног Мефа. Вскопало газон, покачнулось и с грохотом, с угрозой просадить рессоры, завалилось на колеса. За тот час, что Меф был у Прасковьи, Мамай ухитрился утратить заднюю левую дверь и вышибить лобовое стекло.