Лестница в Эдем - Емец Дмитрий Александрович - Страница 29

– Не надо! – неожиданно для себя произнес Меф.

Прасковья удивленно остановилась и вскинула на него глаза.

– Я не поняла! Ты мне что, приказываешь?

– Нет. Прошу.

– По-другому он не понимает! Раньше эта куча шоколада не боялась боли, но я пожелала, и теперь он ее боится! Смотри, как он потеет!.. Не умеешь уважать – учись хотя бы дрожать, раб!

– Проболтался я, так что ломать пальцы надо мне! А заодно прижечь язык! – сказал Меф, досадуя на себя, что послужил разносчиком сплетен, как последний из комиссионеров.

Прасковья внимательно смотрела на него. Казалось, в душе у нее совершается напряженная работа.

– Непонятный ты! Не пожелал стать наследником Лигула! Теперь жалеешь лживого раба. Стань он господином, он унижал бы нас в десятки раз больше, а то и прикончил бы. Он же нас ненавидит. И тебя, и меня… Мы оба это знаем.

Ромасюсик произнес это и тотчас замотал головой, изо всех сил показывая, что это неправда и на самом деле его просто зашкаливает от любви к человечеству.

– Пусть даже так, – согласился Меф. – Но кто сказал тебе, что именно ты тот скальпель, который должен вскрывать нарывы? Кто назначил тебя судьей? Ты сама?

Прасковья фыркнула.

– Ладно, спорить не буду… Только просто так я ошибок не прощаю и даром ничего не делаю! Что ты готов дать мне, если я пощажу его?

– А чего ты хочешь? – спросил Меф.

Прасковья улыбнулась. На меловом лице выделялись только алые губы.

– Махнемся не глядя? – предложила она, задорно поглядывая на Дафну.

– На тему? – напрягся Меф.

– Переходи ко мне в пажи! Работал на Арея – поработаешь на меня. А Дафночке мы подарим Ромасюсика! Она же у нас добренькая! Будет его жалеть, сдувать пылинки, не станет ломать пальчики! Глядишь – и Ромасюсик у нас перекуется, заиграет на дудочке и полетит на белых крылышках в Эдем!

Перспектива стать хозяином Ромасюсика Дафну не обрадовала, как не обрадовала она и самого шоколадного юношу, скорчившего жуткую рожу.

Меф молчал, глядя в пол. Мужчин он не боялся, а вот все эти женские штучки, когда на нервах играют как на гитаре, ужасно его раздражали.

Глаза у Прасковьи заблестели. Она все прекрасно поняла.

– Что, не согласен? Хорошо быть светленьким, когда все у тебя в порядке! Ну так и не учи, как мне поступать с моим рабом! Сама решу!– крикнула она, резко дергая Ромасюсику кисть.

Послышался хруст, и Ромасюсик заскулил.

– Ничего! У него за два часа все срастется! Но врать будет меньше!– с усилием выговорил он, растягивая губы, и тотчас, своим уже голосом, снова жалобно заскулил: – У-у-у! Рука!

Дафна поднесла к губам флейту, маголодией уменьшая его боль. На окне вспыхнула штора. Квартира мертвой гадалки отторгала светлую помощь. Один из немых стражей рванулся к Дафне, чтобы вырвать у нее флейту, но вместо флейты встретил меч Мефа, красноречиво коснувшийся его дарха. Страж зарычал, вырывая из небытия свой клинок.

– А ну хватит! Успокоились все! Живо! Идите за мной!

Лицо Прасковьи дернулось. Она резко повернулась и быстро зашагала куда-то, подав знак своим охранникам, Мефу и Дафне следовать за ней. Последним тащился Ромасюсик, бережно нянчивший свою кисть.

– Сколько ты сегодня наговорил – все мимо! Лучше бы молчал! – шепнула Мефу Дафна.

– Да она вся как открытая рана! Ей что ни скажи – она взрывается! – оправдываясь, пробурчал Буслаев.

Прасковья подошла к стене, дернула дверь, и внезапно все они, за исключением оставшейся снаружи охраны, оказались в тесной маленькой комнате.

Меф понял, что этот закуток – единственное, что осталось в квартире от прежней хозяйки. На стене – пыльный ковер. На столе – несколько бронзовых фигурок, торчащая в подушке большая цыганская игла и рассыпанная колода карт. С единственной пожелтевшей фотографии серьезно смотрели молодые мужчина и женщина. Между ними на стуле, держась за высокую спинку, стояла большеглазая девочка лет четырех в белом платье.

Что-то подсказало Дафне, что это и есть та гадалка, тело которой санитары вывезли после мимолетного визита Аиды Мамзелькиной. Странно устроена жизнь! Тот, кто был когда-то чистым и радостным ребенком, потом всю жизнь опутывает других сетями мрака, не понимая, что давно опутан ими сам. Страсти, как крючок на удочке, который вонзают человеку в кожу, а затем потихоньку тянут за леску. Порвать леску и освободиться можно, но проблема в том, что это безумно больно.

Прасковья опустилась на узкий диван и, беспомощно, точно жеребенок, поджав под себя правую ногу, снизу вверх посмотрела на Мефа. Сложно было поверить, что это она минуту назад безжалостно сломала Ромасюсику пальцы.

Дафне захотелось уронить Прасковье на голову Депресняка, но она успокоила себя мыслью, что котик может ушибиться. Она отошла к столу и принялась наглаживать кота с энергией школьного учителя физики, который пытается получить статическое электричество методом трения. Вот только, увы, с лысыми котами этот метод изначально заводит в тупик.

– У меня вчера был один мой поклонник! – промокнув рукавом сахарные слезы, поведал Ромасюсик.

Меф сильно озадачился, но, увидев, как растягиваются его губы, кивнул. Одновременно он обнаружил, что при упоминании о поклоннике Прасковьи в груди у него шевельнулся мерзкий собственнический червячок. Непонятно, когда он вообще успел туда пробраться.

– Странно, что Лигул не принимает никаких мер. Не присылает мне в коробке его головы, ну и так далее… – продолжала ворковать Прасковья. – Стражам не положено к кому-либо привязываться. Он говорит, что не спрашивал разрешения дядюшки и вообще плевал на него, но я ему не верю… Хотя он, конечно, такой, что может и не спросить. В смелости ему не откажешь.

– И как зовут твоего героического поклонника? – спросил Меф, усилием воли пытаясь раздавить ускользающего мысленного червячка.

– Гопзий Руриус Третий, – с удовольствием выговорила Прасковья.

Меф вздрогнул, не понимая, шутка это или нет.

– Аристократичное имя, не правда ли? Он очень гордится историей своего рода. Гопзия Руриуса Первого казнил Кводнон, когда тот пытался устроить переворот. Гопзий Руриус Второй пал, по слухам, от флейты самого Троила… Ну а Третий пока что жив и здоров. Вы с Гопзиком что, знакомы? Да-да, я называю его Гопзиком!

– Лично нет, – осторожно ответил Буслаев.

Прасковья с удовольствием откинулась на спинку дивана и, склонив голову набок, по-кошачьи уставилась на Мефа.

– Может, ты сядешь? А то ужасно раздражает, когда рядом торчит что-то крупное и врет, – картонным голосом сказал Ромасюсик.

– В каком смысле врет?

– Гопзик сказал мне про дуэль. Ты вызвал его, и довольно грубо. Он даже не ожидал от тебя такого хамского письма. Изначально Гопзик был настроен вполне дружелюбно. Ему неловко было отбирать у тебя меч, но приказ есть приказ.

– Меча я не отдам, – сухо сказал Меф.

Он не видел повода обсуждать одно и то же до бесконечности. От перестановки возражений суть отказа не меняется.

Прасковья вскочила с ногами на диван, оказавшись выше Мефа. Буслаева толкнуло тугой волной ее гнева. Он даже ощутил металлический привкус крови.

– Ну и дурак! Я знаю: мне должно быть все равно, но ты обречен! Ты смертник! Понимаешь? В большей степени, чем тогда в Тартаре, когда Лигул собирался накормить тобой яроса!

– Посмотрим, – сдержанно ответил Меф.

Тот, кто запаниковал раньше собственных похорон, не доживет и до них.

– Тут и смотреть ни на что не надо! Гопзий не просто один из лучших клинков мрака! Он умеет все просчитывать заранее!

– Можно приблизительно просчитать тактику боя и его стратегию, но не сам бой. Бой – это всегда импровизация, – уверенно сказал Меф.

Прасковья нетерпеливо дернула рукой, и между ними просунулась круглая голова Ромасюсика.

– Нечего озвучивать общие места! Гопзий просчитывает не это. Тебе известно, что такое совместимость артефактного оружия? – спросил Ромасюсик очень громко. Видимо, Прасковье казалось, что чем ближе рупор, тем весомее аргументы.