Лестница в Эдем - Емец Дмитрий Александрович - Страница 20

– Что, достали тебя? А ты спроси у нее: «Прасковьюшка! Ты умеешь рисовать фломастерами свинью неблагодарную?» – толкая Буслаева ногой, жизнерадостно посоветовала Улита.

Меф скорчил Улите рожу. Голос Ромасюсика звучал то вкрадчиво, то визгливо, то умоляюще. Мефу чудилось, что шоколадный юноша бегает у него вокруг головы как паучок, обвивая ее словесной паутиной.

Не выдержав, он решительно потряс трубку, точно надеялся вытряхнуть из нее Ромасюсика со всей его болтовней. Выждав секунд пять, Меф вновь поднес трубку к уху и, твердо зная, что Прасковья прекрасно его слышит, хотя и дает ответ через другого, негромко окликнул:

– Прасковья! Ау!

На том конце провода моментально воцарилась тишина. Ромасюсик поспешно закрутил вербальный кран и притих, как зайчик.

– Прасковья! – настойчиво повторил Меф. – У меня совершенно нет времени! Давай так: ты соберешься с мыслями и четко сформулируешь, чего тебе надо, а я не менее четко отвечу, почему я не могу тебе этого дать! И на этом все! Точка!

После короткой паузы Меф услышал в трубке непонятный дребезжащий звук и догадался, что Прасковья разбила что-то о стену. Волна боли, ненависти, смятения на миг затопила сознание Мефа. Он поспешно коснулся спасительной руки Даф, она слегка пожала его ладонь, и волна отхлынула.

В динамике что-то хлюпнуло, и вновь воцарилась тишина.

– Что там у вас такое? – спросил Меф машинально.

На ответ он не рассчитывал.

– Ай донт ноу, – услышал он озадаченный голос Ромасюсика.

– Как не знаешь?

– Да так – не знаю. Она в другую комнату выбежала, – более-менее нормально произнес Ромасюсик. Он даже не кривлялся. Видно, случившееся потрясло и его. – В общем, как хочешь, но на твоем месте я бы пришел. Один или с этой твоей душехранительницей. Не пожалеешь! – добавил Ромасюсик.

– Почему?

– Ну хотя бы потому, что Праша тут светлого зацапала. Пока он еще жив. Так что передать: придешь?

Меф насторожился. Что-то подсказывало ему, что шоколадный юноша разнообразия ради сказал правду.

– Теперь приду. Но если окажется, что ты обманул…

– То мне в очередной раз ничего не будет! Ну все, покусики! Гуд бай, май лав! Целую в клювик, жду в гости! – вновь стал придуриваться Ромасюсик и бойко продиктовал адрес.

– «Каменноостровский» – сколько «н»? – спросил Меф, ища глазами ручку.

– Для таксиста это непринципиально. Скажи ему хоть четыре, только номер дома не перепутай! – сказал Ромасюсик и внезапно дал отбой.

Меф даже озадачился. Это был первый случай в мировой истории, когда шоколадный юноша первым прекратил разговор.

– Загадочная эта Прасковья! Она почему-то совершенно не умеет воспринимать слово «нет», – пробормотал Меф, возвращая Улите трубку.

– А что тебя удивляет? – сказала ведьма, грустно обсасывая крылышко. – Лигул вырастил Прашечку в Тартаре. Что такое «нельзя», она хотела бы понять, но пока не в состоянии. Слово новое, буковок много, значение туманное. Ну а Праша аутистка, глубинная такая, замкнутая. Рвущаяся наружу из своих недр, но совершенно себя не осознающая. Вроде наивной дикарки, которая ножом разжимает в метро зубы какому-нибудь дяде, потому что ей хочется посмотреть, какого цвета была жвачка, которую он засунул в рот. Ты ей нравишься, Буслаев, вот только она не знает, как это показать. То ли тебе голову отрезать, то ли себе голову отрезать, то ли еще кому-нибудь голову отрезать… Другому же стилю общения ее в Тартаре не научили.

Мефодий с тревогой оглянулся на Дафну. Слова Улиты впервые заставили его задуматься, что, возможно, он судил о Прасковье слишком поспешно.

Даф, как всегда, была само благоразумие.

– Вообще, да. Мерить всех по себе – все равно как черпать бесконечность чайной ложкой, – согласилась она. – Для выросшей в Тартаре в Прасковье еще очень и очень много человеческого, здорового и нормального! Если она уцелела там, где уцелеть нельзя, невозможно представить, какой яркостью обладал бы ее эйдос в нормальных условиях. Любой другой давно стал бы монстром от той же доли вседозволенности.

Меф озабоченно взглянул на часы, соображая, успеют ли они заскочить к Прасковье до начала тренировки.

– Улита! Если мы не вернемся вовремя, предупредишь Арея, что я опоздаю?

– Даже кончиком языка не пошевелю, – заявила ведьма.

– Почему?

– Потому что не поможет. Сегодня ночью, когда я несла тебя на ручках, как жених невесту, Арей сказал мне вот что: «Когда очнется, передай господину Буслаеву, что мое время стоит дорого. Наши занятия переходят на коммерческую схему оплаты. Сто пятьдесят отжиманий за три минуты опоздания. А там пусть считает сам, если у него с арифметикой хорошо».

Глава 7

Молочный зуб

Входя на кухню, Эдя зацепил макушкой круглую лампу-шар и проворчал, что вот, некому ее перевесить. Хотя дело-то плевое – провод укоротить.

– Кто у нас в доме мужчина? – поинтересовалась Зозо.

Лицо у нее было немного мятое со сна, с розовой складкой на щеке от смявшейся наволочки.

Эдя на всякий случай оглянулся, но никаких мужчин поблизости не обнаружил и понял, что наезд был на него.

– Не надо подлых намеков! И вообще, когда тебя впервые в жизни называют в транспорте «мужчина» вместо «молодой человек» – это царапает по ушам ржавым гвоздем. Хотя, конечно, я и раньше смутно догадывался, что я не девочка.

– У меня было хуже, – печально призналась Зозо. – Вчера какой-то пьянчужка налетел на меня в метро и орет: «Мать, ну что встала? Подвинься! Ты не у себя в селе!»

– Два пинка в одном флаконе – это сильно. Ты не выцарапала ему глаза? – удивился Эдя.

– Нет, только подвинулась. Я была в глубоком шоке… Кстати, ты помнишь, что сегодня суббота?

– Это ты насчет своего влюбленного майонеза? Да, я предупредил приятеля. Он уже морально готов, – с таинственной ухмылкой заверил ее Эдя.

– Леонид не майонез. Он говорил, что в детстве в футбол играл. Вратарем был, – попыталась заступиться Зозо.

Эдя не растерялся.

– Ну и что? В любительском футболе на ворота обычно самых толстых и медлительных ставят. Они больше места занимают, и вероятность, что в них попадет мяч, довольно высокая. В профессиональном – да, там вратари хорошие, ну да это другое дело.

– А, чего? Извини, ты что-то бормотал невнятное… Я не расслышала, – с зевком сказала Зозо, надеясь своей глухотой пресечь разошедшегося брата.

– Ты тоже извини! – не обиделся Эдя. – Да, кстати, я твой мобильник нечаянно разбил. Сел на него.

Зозо сорвалась со стула.

– Что-о-о???

– Шутка. Но смотри: ушки сразу прочистились. Глазки зажглись. До чего, оказывается, просто вылечить твой слух! – обрадовался Эдя.

В задумчивости он открыл холодильник, обозревая пустые полки. Нашел кастрюльку с двухдневным супом. Понюхал, поднес к окну, чтобы посмотреть на свет, и решил оставить сестре.

– Ладно! На работе поем, – решил он.

Быстро собравшись, Эдя отчалил. Зозо несколько минут просидела на стуле, морально раскачиваясь, а затем решительно встала и отправилась к зеркалу приводить себя в порядок.

– Сегодня или никогда! Никогда или сегодня! – гипнотически повторяла она, обновляя в памяти образ своего избранника.

Она была уже почти готова, когда позвонил Бурлаков и еще раз напомнил про молочный зуб ее сына.