Лестница в Эдем - Емец Дмитрий Александрович - Страница 19

– Я склонен рассматривать оба варианта.

– Этот твой Арей – глупый солдафон! – продолжала кипеть Дафна. – Его девиз: если не хочешь, чтобы день прошел впустую, – отруби кому-нибудь голову. Путь самурая, мол, – это путь смерти, и всякая прочая мелкодемоническая лажа для зомбиков-самоучек!

– А разве путь света не такой?

– Даже близко не такой. Путь света – дарить жизнь, учить любви и истине. Если надо – погибнуть за это, спокойно, без сомнений и без ощущения совершения чего-либо героического. Но не стремиться к смерти как к цели и тем более не считать трупы, как это делает твой Арей, – произнесла Дафна убежденно.

Мефа поразило, что она даже не страховалась рунами, точно не опасалась, что здесь, в питерском особняке мрака, их подслушивают даже стены.

– А он их считает? – спросил Меф озабоченно и тотчас сам понял, что да, не исключено. Если Арей знал, сколько побед одержал Гопзий, значит, и число собственных побед было ему известно.

– Они все считают, – сказала Даф. – Это только кажется, что у мрака романтика. На самом деле – это подлейшая и скучнейшая из всех бухгалтерий. Все эйдосы в дархе у каждого стража десятки раз пересчитаны и учтены. Что такое, допустим, «трехсотэйдосный» страж? Что-то гордое и сильное? Ничуть! Это страж, отнявший жизнь у трех сотен людей, в том числе у стариков, женщин, детей, и мучающий их непрерывно в вечности.

– Думаешь, я сам этого не понимаю? – спросил Меф.

– Что толку от твоего понимания, если ты знаешь, а все равно позволяешь ловить себя на «слабо»? А если Арей велит тебе перебежать шоссе с завязанными глазами – побежишь? – отрезала Даф.

– Да нет. Я бы не побежал! Ни за что!.. Пусть ищет другого камикадзе. А сколько там полос? Движение сильное? – машинально прикинул Меф.

– Тьфу ты! – рассердилась Даф. – Правду про вас Шмыгалка говорила: «Если хочешь, чтоб побольше людей через покрашенный забор перелезло, повесь табличку: „Перелезать запрещено!“

Вспомнив о чем-то, она озабоченно добавила:

– Я, кажется, слышала об этом Гопзии от кого-то из наших.

– И?..

– Что «и»?

– Он хороший боец? – жадно спросил Меф, уже заведший себе внутреннюю папочку под названием «Гопзий», в которую собирались все возможные сведения.

– Да вроде как трусом его никто не называл. Гопзия считают одним из фаворитов Лигула. Он один из «рубак», но Арей его не любит за то, что он принимает от Лигула подачки. Но Гопзию на мнение Арея плевать. Арей – воин по своей сути. Он дерется просто потому, что иначе не может. Гопзий же, он больше как скучный профессиональный боксер, который поначалу всегда долго ломается, чтобы получить гонорар побольше. Потом кривляется перед камерой, прыгает, разминается, позволяет массировать себе плечи и все такое… Затем, правда, дерется, и дерется хорошо. Вот Лигул и приманил его твоим мечом.

– Интересно, что заставляет таких, как Гопзий, рисковать головой? Неужели одна только выгода? – задумчиво спросил Меф.

– Я тоже об этом как-то размышляла. Для «светлого» бойца – это необходимость благой жертвы, преодоление себя, потребность спасти кого-то, защитить. Если он при этом останется в тени – даже лучше. В транспорте «светлый» сколько угодно позволит топтаться у себя на пальцах и даже измазать мороженым свою куртку. Еще и сам попросит прощения, что испортил чужое мороженое. Для «темного» – это азарт, вызов, потребность стать первым, подмять других, поплясать на костях и всякое такое. Жажда броского поступка и скрытое желание смерти тоже не исключены.

– Про скрытое желание смерти – это ты про Арея? – напрягся Меф.

– Возможно. Да только Арей не хуже меня знает, что смерти в значении черной пустоты нет. Для темного стража смерть – слияние с мраком. Одна бессмысленная, непрерывная, неисчерпаемая и необъяснимая мука. Знаешь простое правило? Не всякий копающий ловчую яму и устанавливающий на дне деревянный кол желает в нее провалиться. Но всякий копающий проваливается.

Меф и Дафна спустились вниз. Не зная дома, они с непривычки заблудились в лабиринте комнат и лестницу, мраморным завитком спускавшуюся вниз, нашли не сразу.

Улиту они обнаружили внизу, в столовой. Секретарша в одиночестве сидела за длинным, накрытым белой скатертью столом и разрывала руками холодную, в белых пятнышках жира, индейку.

– Привет нокаутированным! – приветствовала она Мефа. – Отгадай, кто тебя вчера наверх отволок? Думаешь, Арей или светлая? Держи карман шире и двумя руками! Я!!!

Мефу не хотелось вспоминать о своем ночном унижении.

– Ты уже завтракаешь? – спросил он.

Улита перестала жевать и бросила в него ножкой индейки.

– Обижаешь! Пока что ужинаю! Время завтрака еще не наступило, – сказала она.

Меф легко увернулся от ножки, попутно отметив, что у него слегка закружилась голова. Похоже, без легкого сотрясения мозга все же не обошлось. Он знал, что Улита любит ужинать долго и упорно, до победного конца. Первый ужин был у нее часов в шесть вечера. Второй в полночь, когда скрипуче били часы. И, наконец, последний плавно соприкасался с ранним завтраком, в свою очередь перетекающим в целую серию обедов.

– Присоединяйся! Тренировка у тебя через час, так что поесть успеешь! И ты, светлая, тоже садись! Не маячь! – сказала Улита, взглядом придвигая Дафне стул и решительно толкая ее стулом под колени. – Я наконец поставила себе диагноз! – продолжала ведьма, вновь начиная заниматься индейкой. – В классическом случае (не в таком запущенном, как у меня!) бывает «утробобесие», а бывает «гортанобесие». «Утробобесие» – это когда ты готов есть постоянно, но что попало. Каша так каша, суп так суп – лишь бы натрескаться побольше. А «гортанобесие» – это когда можешь три дня голодать, если тебе не дадут чего-то определенного. Ну там устриц, солененького огурчика, ветчинки или каких-нибудь муравьиных пупков.

Дафна усомнилась, что у муравьев есть пупки, однако в дебри биологии решила не вдаваться.

– А у тебя что – «утробо» или «гортано»? – спросила она.

Секретарша вздохнула.

– У меня хуже. У меня улитобесие. Это когда хочется есть много, постоянно, но всякий раз чего-то определенного. Сейчас вот, к слову сказать, хочется индейки, так что я вам ее не дам. Самой мало. А вот лаваш можете взять. Ну или там хлеба… – она махнула рукой на большое блюдо.

На столе зазвонил деревянный, под старину, телефон. Улита лениво взяла трубку.

– Да, привет, Ромочка!.. И тебе!.. Ну почему, ты тоже сокровище! В каком смысле? Ну, во всех делах, где работают языком, а не лопатой, ты незаменим!.. Да, здесь! Сейчас позову! – проворковала она, без предупреждения швыряя трубкой в Мефа.

Даф заметила, что у Улиты выработалась уже привычка бросать, а не протягивать. Даже если человек стоял от нее на расстоянии полуметра, ведьма себя особенно не утруждала.

На этот раз Меф чудом успел уклониться, и увесистая трубка, пролетая, чиркнула его по скуле. Погрозив Улите кулаком, Меф подтянул к себе трубку за провод.

Меф не сразу осознал, что Ромочка и Ромасюсик – это один и тот же персонаж. Точнее, он осознал это, когда услышал в трубке марципановый голос:

– Прашечка хочет с тобой увидеться!

– А памятник с лошадкой она уже посмотрела? – с досадой спросил Меф.

Ему стало ясно, что Ромасюсик его одурачил: позвонил Улите, зная, что сам он на звонок не ответит.

– До памятника с лошадкой пока не добрались. У нас тут образовалось одно дельце. Так ты придешь? Что мне передать Праше, если я случайно ее увижу… Ой! Ухо! – Ромасюсик пискнул жалобно и печально.

Меф догадался, что провравшийся шоколадный юноша случайно увидел Прасковью раньше, чем смел надеяться. Когда железные пальцы очередной наследницы Тартара выпустили его ухо, Ромасюсик с новыми силами кинулся умолять Мефа немедленно приехать.

Слова извергались из него водопадом. Буслаев даже трубку от уха отнял, чтобы его не захлестнуло.

Есть такой тип поддакивающих женщин. Не душечка, а универсальная подлиза, которая, чтобы войти в контакт, раз по семь повторяет каждое слово собеседника. Улыбается при этом нежно и неискренно. Ромасюсик не был такой женщиной. Он вообще не был женщиной, если на то пошло. Но стоило послушать его или посмотреть на него хотя бы минуту, как такая женщина непременно вспоминалась.