Батый - Ян Василий Григорьевич - Страница 46

Делала она все это быстро, бормоча молитвы, приплясывая и напевая.

Нукеры у костра молча, со страхом косились на нее. Наконец Гарди-Гель решил, что приготовлений хватит, и встал:

– Теперь идем к Бату-хану.

– Я не пойду без главного шамана Бэки.

– Ору-Зан! Бери ее за локти, поведем великую с почтением к Бату-хану.

Четыре нукера подхватили шаманку и, подталкивая сзади коленями, быстро вышли из юрты.

Крепко придерживая вырывавшуюся шаманку, нукеры дотащили ее до юрты, где на страже стояли «непобедимые» Бату-хана. Керинкей-Задан вошла в дверцу с важностью, подобающей знаменитой предсказательнице, умеющей разговаривать со святыми онгонами, узнавать волю неба и предсказывать будущее.

В юрте собрались главные ханы. От костра веяло теплом. Позади огня, подобрав ноги в красных сафьяновых сапогах, сидел на ковре Бату-хан. Прищуренными глазами он рассматривал шаманку. Она остановилась при входе, склонилась, звеня и грохоча побрякушками, и пала ниц.

Затем со звоном и грохотом вскочила и подбежала к молодой ханше, которая испуганно отшатнулась к стенке. В знак высшего восхищения шаманка схватила ее за уши, понюхала обе щеки и вылизала языком уголки глаз. Погладила, поласкала и уселась рядом.

Шаманка уставилась безумным взглядом на Бату-хана:

– Ты – отрада всех людей, благороднейший и храбрейший Саин-хан! Ты – падение быстрого беркута! Ты – черно-пестрый барс, бродящий с рыканием на вершине снежной горы! Ты – одинокий сизый коршун, с клекотом носящийся над скалами! Ты – сердце всего народа! Скажи, зачем ты позвал меня? Все могу я, все для тебя сделаю!

Бату-хан ответил:

– Я призвал тебя, великая шаманка Керинкей-Задан! Ты носишь шапку, наводящую на народы ужас и тоску. Я видел сегодня сон.

– Рассказывай!..

– От него мой ум помутился и сердце расстроилось. Объясни мне сон, мой путь зависит от этого. Ты умеешь беседовать с грозными желтыми духами – онгонами семидесяти сторон вселенной. Призови их и спроси, что мне делать: идти ли мне сейчас, в эту метель, на север, в леса длиннобородых урусутов, или мне следует переждать? Или повернуть на юг и кочевать там в теплых долинах на берегах Синего моря? Идти ли мне на Рязань или на юг к городу Кивамень?[139]

Шаманка закатила глаза так, что были видны одни белки, и, раскачиваясь из стороны в сторону, завыла: «Аюн-ее! Аюн-ее!» Затем она вынула из сумки кожаный мешочек и посыпала из него на угли костра зеленый порошок. Заклубился голубой дымок, юрта наполнилась ароматом медовых степных трав.

– Рассказывай свой сон, а я призову семьдесят желтых онгонов и спрошу их: что тебе принесет счастье-удачу, а что – горе-слезы?

Бату-хан очнулся, наклонился к шаманке и заговорил вполголоса:

– Увидел я сон, будто макушку моей головы жжет, точно раскаленные угли упали на меня из серой тучи. От этого запрыгали мои легкие и сердце. Увидел я, что мое девятихвостое знамя покатилось и покривилось. Увидел я еще, будто злобные, красные, как мясо, враги-мангусы завладели всеми моими стадами и подданными. Увидел еще я, как они мучают моих верблюдов, как заставляют подыматься юрту за юртой и откочевывать в далекие места. Объясни мне, шаманка Керинкей-Задан, что этот сон значит, что мне хан-небо говорит.

Шаманка вскочила, подхватила свой бубен, забила в него и, закрыв им лицо, завыла, загукала, заголосила, подражая волку, медведю и сове. Она стала прыгать на месте, приплясывая, и вдруг, скача на одной ноге, выбежала из юрты. Нукеры бросились за ней. Она подбежала к одинокому дубу и с необычайной ловкостью влезла на его вершину. Там она продолжала кричать, ударяя в бубен и бросая на север, в сторону урусутов, кости, вынимая их из кожаной сумки. Потом она быстро соскользнула вниз и, так же вприпрыжку, пробежала по снегу и вернулась в юрту. Бату-хан стоял при входе, наблюдая за всем, что выделывала колдунья. Пропустив ее в юрту, он снова уселся на ковре.

Шаманка опустилась на колени, прикрыла лицо бубном и низким мужским голосом сказала:

– Я подымалась на верхушку дерева. Я была на небе под облаками. Я говорила молитвы. Онгоны вслед за мной пришли сюда. Вот они сейчас будут говорить и объяснять твой сон.

Другим, визгливым, голосом шаманка продолжала:

– Рожденный повелителем земли рязанской, молодой коназ, лучший из витязей, приезжал с поклоном к тебе, владыке всех народов, а сам он смотрел на все восемь сторон и пересчитывал твоих воинов. Он привез тебе подарки, двенадцать прекрасных коней, и среди них – черного коня, на котором могут ездить только желтые духи онгоны. Что ты сделал с этим красавцем конем?

Бату-хан зажмурил глаза, отмахнулся рукой и несколько раз покачал головой, точно хотел сказать: «Знаю, знаю, о чем ты будешь просить!» Он ответил:

– Что я сделал? Я убил коназа Рязани и буду ездить на его вороном коне.

Шаманка снова заговорила низким голосом:

– Объясни, великий желтый дух онгон, что означает сон Бату-хана? Не грозит ли он бедою? Не нужно ли совершить моление, чтобы отогнать ползущее к нам горе?

Шаманка переменила голос и тонким волчьим воем стала продолжать, как будто говорил другой небесный дух:

– Задуманный поход будет труден. Бородатые урусуты – сыновья рыже-красных, как сырое мясо, мангусов. Драться с ними опасно: на месте одной отрубленной головы вырастает две, вместо отрубленных двух голов вырастут сразу четыре. Без молитвы нельзя воевать с урусутами, надо принести в жертву девяносто девять черных животных: коней, быков, баранов и коз – черных без отметины. Надо первым зарезать черного коня, подаренного рязанским коназом… – Последние слова шаманка говорила все тише, и казалось, что они доносились с крыши юрты. Тут шаманка склонилась к земле и свалилась на бок.

В юрте было тихо. Все ждали, что скажет Бату-хан. Ослепительный, зажмурив глаза, говорил:

– Ты умная, как старый волк, ты хитрая, как побывавшая в капкане лисица! Может быть, ты мне скажешь, не лучше ли мне вовсе не идти на север, в леса и берлоги урусутов? Может быть, там все мое войско погибнет, съеденное рыже-красными урусутами? Может быть, мое девятихвостое знамя наклонится, как подрубленное, а мои монголы станут кандальниками других народов?

Шаманка молчала. Бату-хан продолжал:

– Мне многие, у кого душа трясется, как овечий хвост, говорят: «Зачем идти на урусутов? Там непроходимые старые леса, где бродят колдуны и им служат медведи. Лучше уйти в степи, к Синему морю, где ветер гонит волны серебристого ковыля, где пасутся стада белых быков, белых баранов, белых коз. Там кочевать привольно…» Не эти ли трусливые души научили тебя, Керинкей-Задан, твоим испуганным песням? Где мой учитель, Хаджи Рахим?

Из-за широких спин монгольских ханов поднялся факих, сухой, изможденный, с длинной седеющей бородой, в высоком колпаке дервиша.

Скрестив руки на животе, он тихо сказал:

– Внимание и повиновение! Я слушаю тебя, Бату-хан!

– Как поступал Искендер Двурогий, когда предпринимал поход? Искал ли он земли с хорошими пастбищами?

– Нет, джихангир, он искал только отряды своих врагов и обрушивался на них, как падающий с неба беркут.

– Съедал ли он перед боем своего лучшего вороного коня?

– Нет, джихангир! Своего любимого вороного жеребца Буцефала он водил с собой всюду в походах, даже когда Буцефал сделался старым.

– Спасибо тебе, мой мудрый и верный учитель, Хаджи Рахим. А что скажет мой боевой учитель, Субудай-багатур? Нужно ли нам идти на урусутов или отступить для отдыха к Синему морю?

Субудай-багатур, ворочая злым и недоверчивым глазом, сказал:

– Войско здесь застоялось. Запасы кончились. Метели усиливаются. Пора направиться быстро на города урусутов. Там можно откормить и людей, и коней. На вороном коне рязанского князя ты въедешь в город Рязань, хотя бы семьдесят семь тысяч мангусов старались тебе помешать. Шаманке Керинкей-Задан, чтоб она не голодала, подари привезенную рязанцами мороженую тушу черной свиньи, большую, как лошадь. Жертвы семидесяти семи желтым духам онгонам мы принесем в городе Ульдемире, захватив табуны урусутских коней. Пусть Керинкей-Задан старательно помолится, чтобы онгоны прекратили метель. Трудно идти в таком глубоком снегу. Если метель будет еще злиться девять дней, она засыплет нас снегом навсегда.