Батый - Ян Василий Григорьевич - Страница 45

Монголы о чем-то между собой переговаривались, показывая глазами на русских. Когда мужики стали выходить один за другим, монголы вскочили и выбежали из мазанки, хватая короткие копья с железными крюками.

– Эти крюки, чтобы нас с седла стаскивать! – сказал Кудряш.

Апоница взобрался на коня. Монголы тоже сели на маленьких заиндевевших коней и ждали.

– Идем, православные, – сказал Апоница, – глядите в оба. Они что-то задумали.

Мужики, проваливаясь по колено в снег, стали подыматься по откосу.

Выйдя из лога на равнину, мужики потянулись за Апоницей. Монголы остановились и закрутились на месте. Вдруг, припав к гриве коней, помчались на мужиков, пронеслись совсем близко и лихо повернули обратно. За ними волочился по снегу ошеломленный, сбитый с ног Ваула, захваченный двумя арканами.

– Выручайте, братки! – кричал Ваула.

Монголы удалялись вскачь.

– Пропал мужик! – воскликнул Звяга.

– Эх, беды я наделал, – простонал Савелий. – Зачем я завел вас сюда?!

Монголы остановились далеко на бугре. Они подняли Ваулу. Он зашагал за передним всадником с петлей на шее, а другие следовали за ним.

Уставший конь Апоницы плелся с трудом через сугробы. Мужики шагали хмурые, часто оглядываясь. И говорили, что теперь надо ждать больших бед и кровавых боев.

– Уж коли татары князя Феодора и послов перебили, то мира и дружбы от табунщиков не жди!

Глава четвертая

Метель над Орьгой

Желтый шатер с золотым драконом на шесте возвышался над татарским станом. Он был прикреплен волосяными арканами к кольям с медными головками. В шатре ежедневно совещались ханы, по вечерам там пировали. Бату-хана окружало много приспешников, охотников до арзы, хорзы,[138] кумыса и медовых напитков, привезенных рязанским посольством.

Хотя дни стояли морозные, но солнце, яркое и блистающее, слегка пригревало, и в лагере было весело, оживленно и шумно.

Кони паслись в широкой степи, никогда не знавшей ни серпа, ни косы. На необозримых равнинах Дикого поля повсюду подымались к небу дымки костров и виднелись круглые, похожие на шапки, черные с белым верхом юрты, привезенные ханами. Были и белые юрты, отнятые у разгромленных кипчаков.

От солнечных лучей снежная поверхность подтаяла и к ночи покрылась хрустящим настом. Когда с севера задул холодный режущий ветер, он погнал по степи горы мелкого оледенелого инея, который со звоном и шорохом катился по ледяной коре и густо засыпал жавшихся к кострам и юртам монгольских воинов. Ветер к ночи усилился и вскоре обратился в воющий ураган. Легкие юрты сотрясались. Многие были снесены. Ветер сорвал золотисто-желтый шатер Батыя и повалил его на ближайший костер. Слуги с трудом старались сложить полотнища шатра и прикрыть драгоценные вещи и золотой трон. Батый перешел в походную войлочную юрту, где дым от костра крутился по земле, забиваемый ветром из отверстия в крыше. Ледяной ветер проникал всюду, заносил юрты сугробами снега.

Привычные к монгольским буранам, воины расправляли обычно засученные рукава своих шуб и, разрыв снег, сворачивались в нем, как сурки. Лежа в снегу, они спокойно прислушивались к завываниям завирухи, затихающим человеческим голосам, к яростному свисту ветра.

На рассвете монголы стали вылезать из сугробов. Отряхивались и брели к юртам или в лога и овраги, отыскивая костры своих родичей. У костров они пили из деревянных мисок болтушку из муки и сала, заедая ее хрустящим жареным просом. Еды было мало. Воины говорили, что пора выступать в поход, так как уже приходили к концу награбленные у кипчаков запасы. Татары садились на коней и разъезжали по степи, отыскивая свои табуны, которые метель угнала неведомо куда.

Все посматривали на белую юрту Субудай-багатура. К ней были прикреплены девять бунчуков с конскими хвостами, принадлежащих главным туменам личного войска Бату-хана. Скоро ли эти бунчуки поплывут впереди войска, увлекая за собой десятки тысяч всадников, на север, в неведомую страну упрямых, неподатливых, озлобленных урусутов?

Из белой юрты вышли два монгола. Распутав узлы и поводья заиндевевших коней, они вскочили в седла и помчались в разные стороны. Только снежная пыль заклубилась за ними.

Затем вышел Бату-хан в шубе из белых песцов, крытой желтым китайским шелком. Нукеры личной охраны подвели Бату-хану вороного коня с белыми до колен ногами, подарок рязанского князя.

Бату-хан поехал в овраг, к небольшой белой юрте. Спрыгнув с коня, он скрылся за ковровым пологом. Два нукера с копьями встали на страже у двери. Другие отвели в сторону вороного коня и уселись на корточки, обмениваясь вполголоса короткими замечаниями:

– Кто здесь?

– «Седьмая звезда».

– Долго ли ждать?

– Совещание будет. Нойоны уже собрались.

– О чем, не знаешь?

– Может, о выступлении?

– Не пойдем ли назад?

– Молчи, или тебя придушат!

– Нельзя больше ждать. Кони объели траву.

– В земле урусутов погреемся.

– Сожжем их города.

– Коней накормим хлебом.

Прозвенели удары в медный щит. Нукеры считали:

– Девять! Гарди-Гель, это тебя!

Один из сидевших засучил правый рукав желтой нагольной шубы и приподнял полог двери. Он просунул голову в малахае внутрь юрты. Выслушав приказ, повернулся к нукерам:

– Ойе, Ору-Зан! Ослепительный требует привести немедленно шаманку Керинкей-Задан! Пойдем вместе. Я один с ней не справлюсь.

Плосколицый молодой нукер с приплюснутым носом замотал головой:

– Не пойду, Гарди-Гель! Она кусается.

– Иди, когда зовут. Сам ее укуси!

Ору-Зан встал. Шагая по колено в снегу, оба монгола направились к черной юрте под одиноким дубом. На нем оставалась половина желтых листьев, со звонким шорохом трепетавших от ветра.

Юрта не подавала признаков жизни, – веселый дым не вился над ней. До половины ее занесло снегом. Ору-Зан и Гарди-Гель окликнули несколько раз шаманку. Никто не отвечал. Они отгребли руками снег от дверцы юрты и откинули кошму, закрывавшую круглое решетчатое отверстие в середине крыши. Послышались глухие звуки, похожие на ворчание и лай. Подошли еще два монгола и открыли дверь. В юрте, под грудой войлоков и овчин, слышалась глухая ругань. Нукеры разбросали войлоки, из-под них показалась лохматая голова с черными блестящими глазами. Злой голос прохрипел:

– Вы откуда приползли, желтые ребята, у которых спереди слезами да слюнями проедено, у которых сзади солнцем да ветром опалено? Как ваше глупое имя? Кому нужда, кому дело?

Старший нукер, зная обычаи вежливого обхождения, ответил не сердясь:

– К кому у нас нужда, к кому дело, к тому мы и пришли с просьбой и поклоном. Ослепительный прислал нас, крошечных и маленьких, к тебе, великой шамание, разговаривающей с онгонами, к тебе, всеведущей Керинкей-Задан. Зовет он тебя немедленно в свой шатер по важному делу, по тяжкой заботе.

Из-под войлоков вылезла худая старуха и уселась на корточках, обняв руками колени:

– Пожравшие мясо своего покойного отца, глупые желтые дураки! Кто же так зовет? Юрту трясет, войлоки с крыши стаскивает, на мороз слабую женщину выталкивает? Вы сперва огонь разведите, руки и ноги мне согрейте! Я три дня под войлоками лежу, вся застыла. Никто мне лепешки сухой не дал, похлебки мне не принес. Уходите отсюда, дикие невежи, пока я на вас не наслала тучу ворон с медными носами и железными лапами!..

Нукер стал высекать искры быстрыми ударами стального огнива. Другой подставил сухую бересту. Третий складывал ветки можжевельника посреди юрты, а четвертый, старший из них, Гарди-Гель, продолжал отворачивать войлоки и шкуры, так как шаманка упрямо лезла обратно в середину вороха.

Скоро береста и сучья загорелись и весело затрещали. Гарди-Гель, ухватив за руки Керинкей-Задан, тащил ее к костру. Смуглое лицо шаманки было вымазано красными и синими узорами. Седые волосы, заплетенные во множество косичек, мотались, как змеи. Она укусила Гарди-Геля за руку, и тот ее оставил. Тогда шаманка быстро напялила на себя шапку, украшенную головами птиц с длинными клювами и лисьими хвостами, на спину накинула медвежью шкуру, на грудь привесила медную тарелку, подпоясалась ремешком. На нем висели войлочные божки. Шаманка схватила большой бубен и колотушку, прицепила сумку, из которой торчали дудка, баранья лопатка и передняя нога козы.