Лила, оборотень - Бигл Питер Сойер - Страница 6

По всей утренней улице заливались трубным лаем собаки. Уворачиваясь от мягких кулачков, Фаррелл смотрел, как они, путаясь в волочащихся поводках, приближаются аллюром, слишком быстрым для их коротких ножек. По большей части это были мелкие, забалованные песики, перекормленные, одышливые и далеко не юные. Владельцы песиков выкрикивали вдали их недостойные мужчин имена, но они отважно ковыляли навстречу собственной смерти, вылаивая обещания, далеко превосходящие размерами их самих, и ни один из них не оглянулся назад.

Волчица подняла багровую по самые глаза морду. Песики начали запинаться, ибо им ведом был запах убийцы, и они при всей их глупости и близорукости умели понять, кто перед ними стоит. Однако им ведом был также запах любви, а сами они были все до единого джентльмены.

Она убила первых двух, приблизившихся к ней, – шпица и кокер-спаниеля – дважды лязгнув челюстями. Но полакомиться не успела, поскольку на нее вскарабкались три пекинеса, даром, что им пришлось для этого залезть друг другу на спину. Лила молча крутнулась, и пекинесы разлетелись в стороны, скулящие, но невредимые. Впрочем, стоило ей отвернуться, как вся троица снова оказалась тут как тут, только теперь к ним присоединилась пара доблестных пуделей. Одного из них Лила прикончила, обернувшись еще раз.

Роби отцепился от Фаррелла и припал к столбу светофора – Роби рвало. Но уже подбегали новые люди: средних лет чернокожий мужчина, плачущий; полноватый юноша в пластиковом пальто и домашних шлепанцах, взвизгивающий: «О, Господи, она же их ест, посмотрите, она их по-настоящему ест!»; две тощих, лишенных возраста девушки в слаксах, обе с пышными бежевыми начесами. Все они отчаянно окликали своих, не обращающих никакого внимания на оклики кобельков, все вцеплялись в Фаррелла и орали ему в лицо каждый свое. Начали останавливаться проезжающие машины.

Небо стало уже прозрачным и холодным, бледно-золотым на востоке, но Лиле было не до неба. Со всех сторон облепленная роем песиков, она металась, поднималась на дыбы, кружила на месте, огрызаясь окровавленной пастью. Песики были в ужасе, но дела своего не бросали. Запах любви говорил им, что они – желанные гости, как бы невежливо не обращалась с ними хозяйка. Лила встряхнулась, и пара визжащих таксиков, путаясь в двойной створке подкатилась по тротуару к ногам Фаррелла. Кое-как встав, они немедленно ринулись обратно в водоворот. Одного из них Лила цапнула, разодрав почти пополам, но второй продолжал лезть на нее сзади, волоча за собой истекающего кровью товарища. На Фаррелла напал смех.

Чернокожий спросил:

– По-вашему, это смешно? – и ударил его.

Фаррелл осел на землю, продолжая смеяться. Чернокожий смущенно склонился над ним и, предлагая платок, сказал:

– Простите, мне не стоило этого делать, но ваша собака убила мою.

– Она мне не собака, – ответил Фаррелл. Он отклонился в сторону, пропуская между собой и негром еще одного человека и, лишь пропустив, увидел, что это управляющий, обеими руками сжимающий револьвер. Никто не замечал его, пока он не выстрелил, но Фаррелл успел толкнуть одну из пышноволосых девушек, и она налетела на управляющего как раз в тот миг, когда раздался выстрел. Серебряная пуля разбила стекло запаркованной на ночь машины.

Управляющий выстрелил снова, пока эхо первого выстрела еще хлопалось о дома. На этот раз завизжал щпиц, и какая-то женщина вскрикнула:

– О Господи, он убил Борджи!

Толпа подалась назад, рассыпаясь на отдельные составляющие, будто таблетка в телерекламе. Притормозившие из любопытства автомобили при виде револьвера прибавили скорость, и лица, выглядывавшие из окон, тоже исчезли. Не считая Фаррелла, те немногие, что еще оставались на улице, держались от управляющего на расстоянии в полквартала. Небо светлело неудержимо.

– Ради Бога, не позволяйте ему! – крикнула та же женщина, надежно укрывшаяся в дверном проеме. Но двое прятавшихся с нею мужчин замахали на нее руками, говоря:

– Все путем, он знает, где в этой штуке чего нажимать. Валяй, приятель!

Выстрелы наконец напугали песиков, и те начали разбегаться от Лилы. Лила припала к земле, окруженная еще дергающимися комочками шерсти, оскалив зубы и поблескивая глазами, в которых черного стало уже больше, чем зеленого. Фарреллу бросилась в глаза торчащая из под нее клетчатая тряпица, бывшая прежде собачьим пальтецом. Управляющий, ссутулясь и не отрывая косящих глаз от револьверного дула, с нелепой тщательностью прицеливался, не обращая внимания на мужчин, криками призывавших его стрелять. Он находился слишком далеко от волчицы, чтобы та успела достать его прежде, чем он израсходует последнюю серебряную пулю, хотя он наверняка умер бы раньше, чем оборотень. Пока он целился, губы его шевелились.

Фарреллу хватило бы двух широких шагов, чтобы оказаться за спиной управляющего. Впоследствии он говорил себе, что испугался револьвера – думать так было легче, чем вспоминать, что он испытывал, глядя на Лилу. Она раз за разом облизывала темные челюсти, и даже изготовляясь к прыжку, подняла к пасти окровавленную лапу. Фаррелл думал о том, как она пробежит на мягких лапах по спальне, как дохнет ему в лицо. Управляющий всхрапнул, и Фаррелл закрыл глаза. Но и закрыв, все еще ждал от себя хоть каких-то действий.

Затем он услышал голос, не узнать которого было нельзя – голос миссис Браун.

– Не сметь!

Она стояла между Лилой и управляющим: в одной туфельке да и та без каблука, в разорванном на плече вязаном платье, с усталым и покрытым пятнами грязи лицом. Тем не менее она наставила на ошалелого управляющего указательный палец, и управляющий отпрянул на шаг, словно у нее тоже был в руке револьвер.

– Леди, это волчица, – нервно запротестовал он. – Леди, вы, пожалуйста, отойдите, отойдите в сторону. Это волчица, я ее сейчас пристрелю.

– Я хотела бы видеть разрешение на этот револьвер, – миссис Браун протянула к управляющему руку. Управляющий заморгал, бормоча нечто отчаянное. Миссис Браун продолжала: – Известно ли вам, что в нашем штате вас могут на двадцать лет посадить в тюрьму за тайное ношение оружия? Вы знаете, чему равен штраф за владение револьвером без лицензии? Он равен Пяти. Тысячам. Долларов.

С другой стороны улицы ей что-то кричали, но она обернулась к твари, рычащей среди мертвых псов.

– Пойдем, Лила, – сказала она. – Пойдем домой, с Берникой. Попьем чаю, поговорим. Ты знаешь, сколько времени мы уже толком не разговаривали? Когда ты была маленькой, у нас были такие хорошие, долгие разговоры, а теперь они почему-то прекратились.

Волчица перестала рычать, но еще ниже припала к земле, и уши ее оставались прижатыми к шее.

– Пойдем, маленькая, – продолжала миссис Браун. – Послушай, знаешь что? – ты позвонишь на работу, скажешь, что заболела, и поживешь у меня несколько дней. Отдохнешь как следует, может быть, мы даже поищем тебе нового доктора, как по-твоему? От Шехтмана проку мало, он мне никогда не нравился. Пойдем домой, солнышко. Мама с тобой, Берника все понимает.

Протягивая руку, она сделала шаг к примолкшей волчице. Управляющий испустил отчаянный бессловесный вопль и прыгнул вперед, неуклюже отпихнув миссис Браун в сторону. Он держал револьвер нацеленным прямо на Лилу и подвывал:

– Моя собака, моя собака!

Когда раздался выстрел, Лила была уже в воздухе, тень ее метнулась за ней по земле, ибо солнце наконец-то взошло. Она рухнула прямо на пару мертвых пекинесов. Их кровь обрызгала ей грудь и белое горло.

Миссис Браун, заверещав, словно звонок, извещающий о начале обеденного перерыва, отшвырнула управляющего на проезжую часть улицы и распростерлась поверх Лилы, полностью скрыв ее от Фаррелла.

– Лила, Лила, – причитала она, – бедная деточка, тебе не на что было надеяться. Они убили тебя, потому что ты не похожа на них, они убивают всех, кто от них отличается.

Фаррелл подошел и склонился над ней, но она, не глядя, отпихнула его к стене.

– Лила, Лила, бедняжка, несчастная крошка, может быть, так и лучше, может быть, ты теперь счастлива. Тебе не на что было надеяться, бедная Лила.