Хищные вещи века - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 16

– Можно, – сказал я. Мне никуда не хотелось идти, хотелось немного посидеть в прохладе.

– Я вижу, вам не очень-то хочется, – сказала она.

– Откровенно говоря, я предпочел бы немножко посидеть.

– А тогда сделайте, чтобы было весело.

Я подумал и рассказал про коммивояжера на верхней полке. Ей понравилось, хотя соли она, по-моему, не уловила. Я ввел поправку и рассказал про президента и старую деву. Она долго хохотала, дрыгая чудными длинными ногами. Тогда я хватил бренди и рассказал про вдову, у которой на стенке росли грибы. Она сползла на пол и чуть не опрокинула поднос. Я поднял ее под мышки, водворил в кресло и выдал свою коронную историю про пьяного межпланетника и девочку из колледжа. Тут прибежала тетя Вайна и испуганно спросила, что делается с Вузи, не щекочу ли я ее. Я налил тете Вайне бренди и, обращаясь персонально к ней, рассказал про ирландца, который пожелал быть садовником. Вузи совсем зашлась, а тетя Вайна, грустно улыбнувшись, поведала, что генерал-полковник Туур любил рассказывать эту историю, когда был в хорошем настроении, только там фигурировал, кажется, не ирландец, а негр, и претендовал он на должность не садовника, а настройщика пианино. «И вы знаете, Иван, у нас эта история кончалась как-то не так», – добавила она, подумав. В этот момент я заметил, что в дверях стоит Лэн и смотрит на нас. Я помахал и улыбнулся ему. Он словно не заметил этого, и тогда я подмигнул ему и поманил его пальцем.

– С кем это вы там перемигиваетесь? – спросила Вузи ломаным от смеха голосом.

– Это Лэн, – сказал я. Все-таки смотреть на нее было одно удовольствие, люблю смотреть, когда люди смеются, особенно такие, как Вузи, красивые и почти дети.

– Где Лэн? – удивилась она.

Лэна в дверях не было.

– Лэна нет, – сказала тетя Вайна, которая одобрительно нюхала свою рюмочку с бренди и ничего не заметила. – Мальчик сегодня пошел к Зирокам на день рождения. Если бы вы знали, Иван...

– А почему он говорит – Лэн? – спросила Вузи, снова оглядываясь на дверь.

– Лэн был здесь, – объяснил я. – Я помахал ему рукой, а он убежал. Вы знаете, он мне показался немножко диковатым.

– Ах, он у нас очень нервный ребенок, – сказала тетя Вайна. – Он родился в тяжелое время, а в этих нынешних школах совершенно не умеют подойти к нервным детям. Сегодня я отпустила его в гости.

– Мы сейчас тоже пойдем, – сказала Вузи. – Вы меня прово?дите. Я только подмалююсь, а то из-за вас у меня все размазалось. А вы пока наденьте что-нибудь приличное.

Тетя Вайна была не прочь остаться, рассказать мне еще что-нибудь и, может быть, даже показать фотоальбом Лэна, но Вузи утащила ее с собой, и я слышал, как она спрашивает мать за дверью: «Как его зовут? Все не могу запомнить... Веселый дядька, правда?» – «Вузи!..» – укоризненно внушала тетя Вайна.

Я выложил на постель весь свой гардероб и попытался сообразить, как Вузи представляет себе прилично одетого человека. До сих пор мне казалось, что я одет вполне прилично. Вузины каблучки уже выбивали в кабинете нетерпеливую чечетку. Ничего не придумав, я позвал ее.

– Это все, что у вас есть? – спросила она, сморщив нос.

– Неужели не годится?

– Да ладно, сойдет... Снимайте пиджак и надевайте вот эту гавайку... или лучше вот эту. Ну и одеваются у вас в Тунгусии... Давайте побыстрее. Нет-нет, рубашку тоже снимайте.

– Что, на голое тело?

– Знаете, вы все-таки тунгус. Вы куда собираетесь? На полюс? На Марс? Что это у вас под лопаткой?

– Пчелка укусила, – сказал я, торопливо натягивая гавайку. – Пошли.

На улице было уже темно. Люминесцентные лампы мертво светили сквозь черную листву.

– Куда мы направляемся? – спросил я.

– В центр, конечно... Не хватайте меня под руку, жарко... Драться вы хоть умеете?

– Умею.

– Это хорошо, я люблю смотреть.

– Смотреть я тоже люблю...

Народу на улицах было гораздо больше, чем днем. Под деревьями, среди кустов, в воротах группами по нескольку человек торчали какие-то неприкаянные люди. Они остервенело курили трещащие синтетические сигареты, гоготали, небрежно и часто отплевывались и громко разговаривали грубыми голосами. Над каждой группой висел гомон радиоприемников. Под одним фонарем стучало банджо, и двое подростков, корчась и изгибаясь, отчаянно вскрикивая, плясали модный фляг, танец большой красоты, когда умеешь его танцевать. Подростки умели. Вокруг стояла компания, тоже отчаянно вскрикивала и ритмично била в ладоши.

– Может быть, станцуем? – предложил я Вузи.

– Нет уж... – прошипела она, схватила меня за руку и пошла быстрее.

– А почему нет? Вы не умеете фляг?

– Я лучше с крокодилами буду плясать, чем с этими...

– Напрасно, – сказал я. – Ребята как ребята.

– Да, каждый в отдельности, – сказала Вузи с нервным смешком. – И днем.

Они торчали на перекрестках, толпились под фонарями, угловатые, прокуренные, оставляя на тротуарах россыпи плевков, окурков и бумажек от конфет. Нервные и нарочито меланхоличные. Жаждущие, поминутно озирающиеся, сутуловатые. Они ужасно не хотели походить на остальной мир и в то же время старательно подражали друг другу и двум-трем популярным киногероям. Их было не так уж и много, но они бросались в глаза, и мне казалось, что каждый город и весь мир заполнены ими, – может быть, потому, что каждый город и весь мир принадлежали им по праву. И они были полны для меня какой-то темной тайны. Ведь я сам простаивал когда-то вечера с компанией приятелей, пока не нашлись умелые люди, которые увели нас с улицы, и потом много-много раз видел такие же компании во всех городах земного шара, где умелых людей не хватало. Но я так никогда и не смог понять до конца, какая сила отрывает, отвращает, уводит этих ребят от хороших книг, которых так много, от спортивных залов, которых предостаточно в этом городе, от обыкновенных телевизоров, наконец, и гонит на вечерние улицы с сигаретой в зубах и транзистором в ухе – стоять, сплевывать (подальше), гоготать (попротивнее) и ничего не делать. Наверное, в пятнадцать лет из всех благ мира истинно привлекательным кажется только одно: ощущение собственной значимости и способность вызывать всеобщее восхищение или, по крайней мере, привлекать внимание. Все же остальное представляется невыносимо скучным и занудным, и в том числе, а может быть, и в особенности, те пути достижения желаемого, которые предлагает усталый и раздраженный мир взрослых...

– А вот здесь живет старый Руэн, – сказала Вузи. – У него каждый вечер новая. Устроился так, старый хрыч, что они к нему сами ходят. Во время заварушки ему оторвало ногу... Видите, у него света нет, радиолу слушают. А ведь страшный как смертный грех!

– Хорошо тому живется, у кого одна нога... – рассеянно сказал я.

Она, конечно, захихикала и продолжала:

– А вот тут живет Сус. Он рыбарь. Вот это парень!

– Рыбарь? – сказал я. – И чем же он занимается, этот Сус-рыбарь?

– Рыбарит. Что делают рыбари? Рыбарят! Или вы спрашиваете, где он служит?

– Нет, я спрашиваю, где он рыбарит.

– В метро... – Она вдруг запнулась. – Слушайте, а вы сами не рыбарь?

– Я? А что, заметно?

– Что-то в вас есть, я сразу заметила. Знаем мы этих пчелок, которые кусают в спину.

– Неужели? – сказал я.

Она взяла меня под руку.

– Расскажите что-нибудь, – сказала она, подлащиваясь. – У меня никогда не было знакомых рыбарей. Вы ведь мне что-нибудь расскажете?

– А как же... Рассказать про летчика и корову?

Она подергала меня за локоть.

– Нет, правда...

– Какой жаркий вечер! – сказал я. – Хорошо, что вы сняли с меня пиджак.

– Все равно ведь все знают. И Сус рассказывает, и другие...

– Вот как? – спросил я с интересом. – И что же рассказывает Сус?

Она сразу отпустила мою руку.

– Я сама не слыхала... Девчонки рассказывали.

– И что же рассказывали девчонки?

– Ну... мало ли что... Может быть, они врут все. Может, Сус вовсе тут ни при чем...