Хищные вещи века - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 15

– Включая доктора Опира?

– Сучий по?трох, – сказал шофер. – Сластолюбивый подонок. Амеба. Ну его в штаны!.. А Слия вы знаете?

– Мало, – сказал я. – Он мне не понравился. Неоиндивидуализм, как сказал бы доктор Опир.

– Доктор Опир – вонючка, – сказал шофер. – А Слий – это настоящий человек. Конечно, индивидуализм. Но он, по крайней мере, говорит то, что думает, и делает то, о чем говорит... Я вам достану Слия... Послушайте, а вот это вы видели? А это?

Он зарывался в книги по локоть. Он нежно гладил их, перелистывал, на лице его было умиление.

– А это? – говорил он. – А вот такого Сервантеса, а?

К нам подошла немолодая осанистая женщина, покопалась в консервах и брюзгливо сказала:

– Опять нет датских пикулей?.. Я же вас просила.

– Идите к черту, – сказал шофер рассеянно.

Женщина остолбенела. Лицо ее медленно налилось кровью.

– Как вы посмели? – произнесла она шипящим голосом.

Шофер, сбычившись, посмотрел на нее.

– Вы слышали, что я вам сказал? Убирайтесь отсюда!

– Вы не смеете!.. – сказала женщина. – Ваш номер?

– Мой номер девяносто три, – сказал шофер. – Девяносто три, ясно? И я на вас всех плевал! Вам ясно? У вас есть еще вопросы?

– Какое хулиганство! – сказала женщина с достоинством. Она взяла две банки консервированных лакомств, поискала на прилавке глазами и аккуратно содрала обложку с журнала «Космический человек». – Я вас запомню, девяносто третий номер! Это вам не прежние времена. – Она завернула банки в обложку. – Мы еще с вами увидимся в муниципалитете...

Я крепко взял шофера за локоть. Каменная мышца под моими пальцами обмякла.

– Наглец, – сказала дама величественно и удалилась.

Она шла по тротуару, горделиво неся красивую голову с высокой цилиндрической прической. На углу она остановилась, вскрыла одну из банок и стала аккуратно кушать, доставая розовые ломтики изящными пальцами. Я отпустил руку шофера.

– Надо стрелять, – сказал он вдруг. – Давить их надо, а не книжечки им развозить. – Он обернулся ко мне. Глаза у него были измученные. – Так отвезти вам книги?

– Да нет, – сказал я. – Куда я все это дену?

– Тогда пошел вон, – сказал шофер. – Минца взял? Вот пойди и заверни в него свои грязные подштанники.

Он влез в кабину. Что-то щелкнуло, и задняя стенка стала подниматься. Было слышно, как все трещит и катится внутри фургона. На мостовую упало несколько книг, какие-то блестящие пакеты, коробки и консервные банки. Задняя стенка еще не закрылась, когда шофер грохнул дверцей, и фургон рванулся с места.

Девицы уже исчезли. Я стоял один на пустой улице с томиками Минца в руках и смотрел, как ветерок лениво листает страницы «Истории фашизма» у меня под ногами. Потом из-за угла вынырнули мальчишки в коротких полосатых штанах. Они молча прошли мимо меня, засунув руки в карманы. Один из них соскочил на мостовую и погнал перед собой ногами, как футбольный мяч, банку ананасного компота с глянцевитой красивой этикеткой.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

На пути домой меня застигла смена. Улицы наполнились автомобилями. Над перекрестками повисли вертолеты-регулировщики, и потные полицейские, ревя мегафонами, разгоняли поминутно возникающие пробки. Автомобили двигались медленно. Водители высовывали головы, переговаривались, острили, орали, прикуривали друг у друга и отчаянно сигналили. Лязгали бамперы. Все были веселы, все были добры, все так и сияли дикарской восторженностью. Казалось, с души города только что свалился какой-то тяжелый груз, казалось, все были полны каким-то завидным предвкушением. На меня и на других пешеходов показывали пальцами. Несколько раз мне поддавали бампером на перекрестках – девушки, просто так, в шутку. Одна девушка долго ехала рядом со мной по тротуару, и мы познакомились. Потом по резервной полосе прошла демонстрация людей с постными лицами. Они несли плакаты. Плакаты взывали вливаться в самодеятельный городской ансамбль «Песни отечества», вступать в муниципальные кружки кулинарного искусства, записываться на краткосрочные курсы материнства и младенчества. Людям с плакатами поддавали бамперами с особенным удовольствием. В них кидали окурки, огрызки яблок и комки жеваной бумаги. Им кричали: «Сейчас запишусь, только галоши надену!», «А я стерильный!», «Дяденька, научи материнству!» А они продолжали медленно двигаться между двух сплошных потоков автомобилей, невозмутимо, жертвенно, глядя прямо перед собой с печальной надменностью верблюдов.

Недалеко от дома на меня напала толпа девиц, и, когда я выбрался на Вторую Пригородную, в петлице у меня была пышная белая астра, на щеках сохли поцелуи, и мне казалось, что я познакомился с половиной девушек города. Вот это парикмахер! Вот это мастер!

В моем кабинете в кресле сидела Вузи в пламенно-оранжевой кофточке. Ее длинные ноги в остроносых туфлях покоились на столе, в длинных пальцах она держала тонкую длинную сигарету и, закинув голову, пускала через нос к потолку длинные плотные струи дыма.

– Наконец-то! – вскричала она, увидев меня. – Где вы пропадаете, в самом деле? Ведь я вас жду, вы что, не видите?

– Меня задержали, – сказал я, пытаясь вспомнить, точно ли я назначил ей свидание.

– Сотрите помаду, – потребовала она. – У вас дурацкий вид. А это еще что? Книги? Зачем вам?

– Как зачем?

– С вами просто беда. Опаздывает, таскается с какими-то книгами... Или это порники?

– Это Минц, – сказал я.

– Дайте сюда. – Она вскочила и выхватила книги у меня из рук. – Боже мой, какая глупость! Все три одинаковые... А это что такое? «История фашизма»... Вы что, фашист?

– Что вы, Вузи! – сказал я.

– Тогда зачем вам это? Вы что, будете их читать?

– Перечитывать.

– Ничего не понимаю, – сказала она обиженно. – Вы мне так понравились сначала... Мама говорит, что вы литератор, я уже перед всеми расхвасталась, как дура, а вы, оказывается, чуть ли не интель!

– Как можно, Вузи! – сказал я укоризненно. Я уже понял, что нельзя допускать, чтобы тебя принимали за интеля. – Эти книженции мне понадобились просто как литератору, вот и все.

– Книженции! – Она расхохоталась. – Книженции... Смотрите, как я умею! – Она закинула голову и выпустила из ноздрей две толстые струи дыма. – Со второго раза получилось. Здорово, верно?

– Редкостные способности, – заметил я.

– А вы не смейтесь, попробуйте сами... Меня сегодня научила одна дама в Салоне. Всю меня обслюнявила, старая корова... Будете пробовать?

– А зачем это она вас слюнявила?

– Кто?

– Корова.

– Ненормальная. А может, грустица... Как вас зовут, я забыла.

– Иван.

– Потешное имя. Вы мне потом еще напомните... Вы не тунгус?

– По-моему, нет.

– Ну-у-у... А я всем сказала, что вы тунгус. Жалко... Слушайте, а почему бы нам не выпить?

– Давайте.

– Мне сегодня нужно крепко выпить, чтобы забыть эту слюнявую корову.

Она выскочила в гостиную и вернулась с подносом. Мы выпили немного бренди, посмотрели друг на друга, не нашли что сказать и выпили еще немного бренди. Я чувствовал себя как-то неловко. Не знаю, в чем здесь было дело, но она мне нравилась. Что-то чудилось мне в ней, я сам не понимал, что именно; что-то отличало ее от длинноногих, гладкокожих красоток, годных только для постели. И по-моему, ей во мне тоже что-то чудилось.

– Прекрасная погода сегодня, – сказала она, отведя глаза.

– Жарко немного, – заметил я.

Она отхлебнула бренди, я тоже. Молчание затягивалось.

– Что вы больше всего любите делать? – спросила она.

– Когда как, а вы?

– Я тоже когда как. Вообще я люблю, чтобы было весело и ни о чем не надо думать.

– Я тоже, – сказал я. – По крайней мере, сейчас.

Она как-то подбодрилась. А я вдруг понял, в чем дело: за весь день я сегодня не встретил ни одного по-настоящему приятного человека, и мне это просто надоело. Ничего в ней не было.

– Пойдем куда-нибудь, – сказала она.