Звезда на одну роль - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 47

– Отдашь куда?

– В «Авторалли».

– Вот сукин кот, а? Такой журнал про него писать будет! Его б к стенке надо без суда. – Марголин тяжело вздохнул. – И никаких чтоб апелляций и публикаций.

Катя кивнула, она была абсолютно согласна со своим спутником. Внезапно ей вспомнился вчерашний «удовлетворитель» – Вовочка. Он оказался прав. Выполнить все три «сверхзадачи», названные им в качестве специального женского лекарства, действительно не каждому мужику под силу. А взятые по отдельности, они теряют всю свою привлекательность: кое-что получается фальшиво, кое-что смешно, а кое-что пошло.

«А может, я не настоящая женщина? – подумала Катя. – Наверное, в этом все дело. У меня наверняка никогда не будет четвертого мужа-директора и пятого любовника-анархиста на гремучем мотоцикле. Жаль».

Глава 20

НОЧЬ ОПЕРЫ

9 марта в Большом давали «Волшебную флейту». Верховцев заказал билеты по телефону у знакомого администратора. В театр собрались, как обычно, втроем: он, Данила и Олли. Лели не любила Моцарта. Статистку в расчет не принимали, на то были причины. По традиции оперу посещали перед каждым собственным спектаклем. Ибо музыка укрепляла дух.

Верховцев нежился в ванне, пропитываясь тонизирующим кожу хвойным экстрактом, и считал: итак, в самый первый раз слушали «Кармен», во второй – неслыханно повезло – в Москву с единственным концертом приехала несравненная Монтсеррат Кабалье, в третий – «Князя Игоря». Верховцев взял «Половецкие пляски» для одной из собственных сцен. В последний раз слушали «Трубадура». Олли тогда отказался идти – он ненавидел Верди. Не не любил, а именно ненавидел.

Странное он все-таки существо: труднообъяснимая ненависть к композитору – это только маленький штрих к его портрету. А забавный он у него получается. Этакий мальчик с пальчик. Танцует скорее хорошо, чем дурно, и в то же время… не переносит балета. По его собственному признанию, он не видел настоящего сценического балета ни разу в жизни.

– Но как же?.. Ты же восемь лет учился у «Вагановой»? – изумлялся Верховцев. – Ты меня обманываешь – вы же посещали Мариинский в обязательном порядке. Должны были посещать!

– А я всегда закрывал глаза. Спал в театре, ясно? – смеялся Олли. – Правда, правда. Ну что мне там смотреть? Это ведь школа. А всякая чужая школа портит собственный стиль.

– Я ж говорил, что он слабоумный, – вставлял Данила лениво.

– Он прелесть, – вздыхал Верховцев. – Ты ничего не понимаешь: Олли – прелесть. Он вытянулся, зачерпнул воды и вылил себе на грудь. Закрыл глаза и медленно и плавно поплыл куда-то по сверкающей радуге-реке, и ладья его была из чистого золота, а в черных парусах свистел горячий ветер. И вдруг с лазурных небес нирваны закапал ледяной дождь. Верховцев встрепенулся, выплеснув через край полванны. Лели, склонившаяся над ним, звонко рассмеялась.

– Я думала, что ты задремал. Решила спрыснуть тебя водичкой похолоднее. Мальчики уже час как вертятся перед зеркалом. – Я сейчас иду.

Она уселась в белое плетеное кресло, стоявшее рядом с ванной.

– Какой необычный фриз. Что-то греческое, да? – Она разглядывала орнамент плитки, облицовывавшей стены. – В моей ванной совершенно иной узор.

– Это по рисунку Фернана Леже.

– А-а… – Она взяла с мраморной полочки флакон духов и вылила в ванну несколько капель. – Она уснула, Игорь.

– Хорошо. – Он с шумом поднялся из воды. – Подай халат, пожалуйста.

Лели смотрела на него изучающе. Затем протянула руку и коснулась его мокрой груди.

– Какая гладкая кожа. Такая кожа, наверно, была у римских патрициев. Только у этих баловней судьбы.

– Нет, – усмехнулся он. – Не только. Я знавал человека, у которого кожа тоже напоминала атлас.

– И кто он? – Лели вела ладонью по его телу вниз, вниз.

– Ирод Антипа.

Она усмехнулась.

– Конечно, кто в этом сомневается? А знаешь что? Наш разговор со стороны напоминает беседу двух сумасшедших. Ирод Антипа! Надо же!

– Ну, это не так уж плохо, Лели. Сумасшествие. – Верховцев накрыл своей ладонью ее смуглую руку, становившуюся все более нескромной и любознательной. – У этого парня, помнится, была красавица жена, и она любила его. Очень крепко.

– За его нежную кожу?

– За его нежную душу, Лели. За душу и талант. А звали ее Иродиада.

– Мне это имя никогда не нравилось. – Она отняла свою руку и подала Верховцеву махровый халат. – Ты же знаешь, мне всегда нравилось другое имя.

– Я знаю, Лели. – Он набросил халат на плечи, вышел из ванны. – Значит, девочка спит?

– Да. Данила сам сделал ей укол. Она была на седьмом небе.

– Как называется та дрянь, которой он ее накачивает?

– Не знаю. – Она пожала плечами. – Наркотик. Но ей, по-моему, все равно.

– Завтра она сможет работать?

– Конечно.

– Тебе трудно с ней, Лели, да?

– Нет, – улыбнулась она, – совсем не трудно. Она способная. Из нее можно лепить, как из глины. Знаешь, – тихо засмеялась она, – ее до смерти напугала голова.

Верховцев выдавил на ладонь крем и осторожно втер его в кожу на груди.

– Надеюсь, ты объяснила ей…

– Олли объяснил. Он хохотал до упаду. Потом сказал, что это восковая голова, специально сделанная на заказ. А потом пришел Данила, и она могла убедиться, что мы не отрезали ему голову, а лишь изготовили ее восхитительную копию. Она подняла ее с блюда, и, знаешь, Игорь, в тот момент я поняла – Данила не ошибся, выбрав ее. У него верный глаз.

– Будем надеяться, хотя… – Он пригладил мокрые волосы щеткой. – Хотя ей далеко до… Да, печально терять то, что приобретается с таким трудом, Лели.

– А знаешь что еще… – Она загадочно улыбнулась. – Я думаю, тебе не мешает это узнать.

– Что?

– Она влюбилась в Олли.

– Она?

– Да.

– Ты уверена?

– Меня в таких делах обмануть трудно.

– Данила заметил?

– Думаю, да.

Верховцев повесил мокрое полотенце в электросушилку.

– Может, это и к лучшему, а? То, что он заметил. Как?

Женщина только усмехнулась.

Верховцев направился к себе одеваться. В холле перед зеркалом прихорашивался Олли. Он был в черной шелковой рубашке, заколотой у ворота жемчужной заколкой, и черных расклешенных брюках. Данила, облаченный в смокинг, сидел в гостиной перед камином, курил сигарету и смотрел на огонь.

– Завтра с утра займешься пригласительными билетами, – сказал ему Верховцев.

– Хорошо. Сколько мест?

– Четыре уже заказано: японец, его секретарь, тот художник, господин Ольсен. Два места пусть останутся на всякий случай.

– Хорошо. Художника проверить по картотеке? – спросил Данила, поднимаясь и бросая тлеющую сигарету в агатовую пепельницу.

– Обязательно.

– Потому что он русский? Или ты в нем не уверен?

Верховцев потрепал его по плечу.

– Его рекомендовал сам Гиберти. Но я не хочу неожиданностей.

– А его данные есть в компьютере?

– Должны быть.

Данила заулыбался.

– Хотел бы я знать, как ты объяснил в том агентстве цель всех этих твоих «прощупываний» таких людей. А, Игорь? Как же тебе это удалось?

– А я им ничего не объяснял. Просто заплатил столько, сколько надо, чтобы пропала охота задавать вопросы, мой дорогой. Агентство по выяснению подноготной деловых партнеров работает по европейским стандартам. Что-что, а следить и копаться в чужом грязном белье наши профи выучились быстро. Они навели справки обо всех, бывших в том моем списке, слепили мне программу и запихнули ее в мой персональный компьютер. И теперь тебе достаточно нажать кнопку, чтобы узнать о каждом нашем посетителе много чего интересного.

– О хозяевах – да, – хмыкнул Данила. – А вот о слугах?

– Слугах?

– Ну, например, о секретаре господина Ямамото.

– Это проблемы моих гостей. Если господин идет на такое зрелище, я думаю, он знает, кого из слуг брать с собой.

– Ну, будем надеяться. Хотя я против слуг. Впрочем, не оставлять же их в передней. И так вот от шоферов пришлось отказаться… Ну, ты скоро? Через пятнадцать минут надо выезжать.