Венчание со страхом - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 33

Глава 16 НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО, НА СЛЕДУЮЩИЙ ВЕЧЕР

А на следующее утро Катя явилась на работу в самом мрачном расположении духа: ночные страхи обернулись жестокой головной болью. От кофе пришлось отказаться, заварить вместо него противный на вкус, но весьма полезный (так значилось на этикетке) травяной чай и запить им таблетку анальгина.

Катя с отвращением выпила этот напиток, затем вымыла чашку, прошла в ванную и с раздражением швырнула в стиральную машину спортивный костюм Кравченко, в котором он обычно делал утреннюю пробежку. После она выволокла на балкон его тренажер для брюшного пресса – пауэртек, загромождавший с незапамятных времен переднюю, снова вернулась на кухню, достала из холодильника курицу и бухнула ее в раковину размораживаться.

Все эти приготовления были не чем иным, как недвусмысленной демонстрацией и красноречивым намеком: мол, не пора ли тебе, дорогой Вадим Андреич, бросить бить баклуши и засучив рукава начать помогать той, что целыми днями бьется как рыба об лед: строчит статьи, стучит на машинке, хлопочет по дому, да еще попутно пытается разгадать какие-то жуткие убийства.

Впрочем, закрывая дверь квартиры, Катя уже знала, что все ее демонстрации и намеки – дохлый номер. Надо было остановиться только на одном: банке рассола. Кравченко это оценил бы непременно.

На работе, едва только сев за свой стол, она, как ни странно, успокоилась, тут же решив, что все ею вчера услышанное настолько важно и серьезно, что им просто невозможно заниматься в рабочее время в служебных стенах. Та информация, столь причудливая и фантастическая, требовала, чтобы ее, во-первых, тщательно и неторопливо обсудили с каким-нибудь умным и сведущим человеком (эта роль в Катиных мыслях отводилась Мещерскому), а во-вторых, так же тщательно взвесили, отвергнув явный вздор. Здесь же ни взвешивать, ни обсуждать этакое не представлялось возможным из-за чисто деловой суеты и шума. В пресс-центре постоянно звонили телефоны, кто-то откуда-то передавал что-то по факсу, диктовались сводки на радио, барабанили машинки. К довершению всего сломался один из компьютеров, подхватив какой-то зловредный вирус. Он ехидно выдавал одну только фразу: «В Багдаде все спокойно», которая смешила и раздражала.

Катя повернулась спиной к наглой машинке, взяла стопку чистой бумаги, ручку и села набрасывать статью о ликвидации наркопритонов в Знаменске. Время поджимало, материал срочно требовался в криминальную полосу «Вестника Подмосковья».

Около трех часов, почти закончив, она позвонила домой. Но телефон молчал. Затем она набрала номер Мещерского – та же картина, позвонила на квартиру Кравченко – и там глухо.

Следующий ее звонок предназначался Сергееву. Вот тот, как и подобало дисциплинированному сотруднику правоохранительных органов, стоял на посту.

– Саша, тебе Жуков, может быть, позвонит, если что вспомнит, – сообщила она после передачи скудных сведений, почерпнутых из беседы с мальчиком Кешей. – Я ему твой телефон оставила. И брату его тоже велела передать. Может, и он позвонит.

– После дождичка в четверг, жди-дожидайся, – буркнул Сергеев. – Впрочем, сдается мне, что это уже неважно, Катюша. Как рыбе зонтик это теперь.

– Какой рыбе? Ты о чем? Почему неважно? – насторожилась Катя.

– Обстоятельства тут одни.

– Какие обстоятельства?

Он сделал многозначительную паузу.

– Вновь открывшиеся.

Катя уже теряла терпение. Сергеев, когда у него дурное настроение, изъясняется туманно-туманно. Ему бы в Лондоне обитать!

– Что еще стряслось? – спросила она громко. – Почему тебя уже не интересуют братья Жуковы?

– Да не меня, Кать. – Сергеев вздохнул. – А стряслось что… Синеухов в убийстве признался, вот что.

Катя озадаченно умолкла.

– Взял все на себя брат Синеухов Тимофей Борисович, – продолжал Сергеев. Однако ни радости, ни энтузиазма раскрытого дела в его голосе не слышалось.

– Тебе же про царицу доказательств объясняли. – Катя чертила на листке бумаги косые клеточки. – Это, наверно, по камере он… – Она тут же прикусила язык, вспомнив, что неосторожное упоминание табуированных тем по телефону доводило Сергеева (как и всякого настоящего опера) до состояния тихого исступления.

– Он признался на допросе у Зайцева. Не у нас, а в прокуратуре, – отчеканил Сергеев.

– У Зай-цева?

– Да, дорогуша, у него самого. Господин, надзирающий за законностью, мне час назад как позвонил. Торжествует там, в литавры бьет. Обскакал, мол, тебя, угро, на вороных-буланых. С тобой подозреваемый в глухую молчанку играл, а со мной, мудрым, полное признание выдал. Чистосердечное.

– Так, значит, все-таки Синеухов убил Стасика? – Катя не верила ушам своим. – Подожди, а зачем же его в прокуратуру взяли? Он же у вас в ИВС сидел? Ты сказал вроде по указу…

– Зайцев перед отпуском торопится. Днем и ночью пашет. Сегодня прямо с утра потребовал: подавай мне Синеухова. С конвоем, естественно. Ну, мы и подали. Хозяин – барин. Отвезли в прокуратуру.

– И у него в кабинете Синеухов признался в убийстве? Вот так взял и…

– Ага. Взял и…

– А твои сотрудники при этом присутствовали?

– Ты что, Зайцева не помнишь? Разве он позволит? Он же все сам – и швец, и жнец по всем делам, – Сергеев говорил насмешливо и отрывисто: то ли злился, что у него из-под носа увели раскрытие громкого дела, то ли…

– А Синеухов все в деталях показал? Ну, как он убивал, чем, куда дел орудие убийства? – допытывалась Катя.

– Эти важные подробности мне сообщить пока не сочли нужным. Он еще в прокуратуре.

– Как же так? Странно… Ну подожди, его же скоро, наверное, назад привезут. Не расстраивайся.

– Кто расстраивается? Я? Я расстраиваюсь? Да я… – Сергеев кашлянул басовито. – Плохо ты меня, Катюша, знаешь. Я об одном только тревожусь.

– О чем, Саша? Ведь если убийцу поймали – и слава Богу. Так быстро! Ведь это же ты его взял. Ты и Загурский. Дело, считай, на девяносто процентов вами сделано. Я так и напишу, – горячо заверила Катя.

– Да не о галочке я пекусь! Не о славе, – повысил голос Сергеев. – Я ж говорю: плохо ты меня знаешь. Дело он загубит, вот что я боюсь.

– Ну почему загубит? Зайцев отличный следователь. Ты, Саш, к нему несправедлив. И если Синеухов…

– Вот-вот, если Синеухов, – передразнил Сергеев. – А если нет, а? Что тогда? А Зайцева теперь, когда он на таком коне-скакуне, не переубедишь, хоть лопни. Он за эту версию горой будет стоять. Это ж его раскрытие, Кать. Его кровное. А в дураках-то кому охота ходить?

Возразить на это резонное замечание было нечего, Катя и не возражала. Разговор с Сергеевым настроения, увы, не улучшил. Она отодвинула телефон и задумалась. Итак, в Каменске все тоже в сомнении и недоумении. Все, кроме счастливца Зайцева. Интересно, а вот если бы Синеухов признался не ему, а самому Саше, стал бы начальник Каменского ОУРа источать столь ядовитый скептицизм по этому делу? Соперничество ведомств – вещь, конечно, полезная. Рвение профессиональное подстегивает, и вообще… Но не до такой же степени!

Но до чего Сашка изменчив! Сам ведь взял этого ханыгу, сам кому-то говорил: «похоже, он», сам его раскручивал, а стоило только тронуть его больное сыскное самолюбие – и он уже ни в чем не уверен. Будто бы.

Ей вдруг вспомнился один странный парадокс, услышанный ею от одного опытного и маститого сыщика, с которым она делала интервью к Дню милиции. «Чем больше я получаю доказательств виновности подозреваемого в убийстве, – сказал он ей, – тем больше я сомневаюсь в их истинности и начинаю верить в его непричастность. Стечение обстоятельств – коварная штука. Однажды я заплатил случаю невосполнимую дань. И теперь, как говорится, на воду дую».

«Ладно, и мы не будем торопиться, – размышляла Катя. – Тоже подуем на воду. Вину Синеухова все равно пока ничего не подтверждает, кроме его голословного признания. А не надо забывать его диагноз – психопатия. Надо дождаться результатов биологической экспертизы. Может, она кое-что разъяснит».