Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 7

– В душе, кажется. Я его позову. Потом.

– А остальные?

– Кто где, – Шипов неопределенно пожал плечами.

– Ну хорошо. Надо немедленно насчет ужина что-то сообразить.

– Тетя Шура телевизор смотрит. Я сейчас ей скажу.

– Будь добр. Проходите, проходите, Вадим, Сергей, не стесняйтесь. Вещи я отнесу наверх. Куртки можете оставить в холле. Вот так.

– Мы бы хотели сегодня же переговорить с Мариной Ивановной, – сказал Мещерский. – Вы понимаете, мы приехали специально для того, чтобы…

– Я сейчас все узнаю, – быстро перебил его Файруз. – Когда у нее недомогание, она обычно не… Ну, женщины не любят выглядеть не в форме. Сейчас все решим.

Мещерский так вымотался за этот длинный день, что ему даже не хотелось разглядывать дачу мировой знаменитости – к черту, если Зверева их сегодня не примет, тем лучше. И вообще вся эта история с бабкиными «предчувствиями», дурацкими снами, их с Кравченко приездом – неизвестно зачем в совершенно незнакомое место к совершенно чужим людям – показалась ему глупейшей авантюрой. «Вадька насчет оплаты пока ни слова не спросил, и я тоже. Но если она нас каким-то образом нанимает, то ведь надо как-то… черт, неудобно! Пусть это он спрашивает».

А о трупе на обочине шоссе он вспоминал все с той же брезгливостью, к которой теперь еще примешивалось и раздражение: столько времени потеряно. И ради чего? Какое к ним это имеет отношение?

Из глубины дома донеслись звуки рояля. Кто-то наигрывал мелодию из «Шехеразады» Римского-Корсакова – подбирал по слуху и ошибался. Мещерский вздохнул: что ж, к музыке в этом доме, видимо, придется привыкать.

Комната, куда привел их Файруз, располагалась на втором этаже в конце длинного коридора, застеленного синей бельгийской дорожкой.

– Уютно, евродизайн, – Кравченко отодвинул зеленую штору и выглянул в темное окно. – Ну и что будем делать дальше?

Однако «дальше» делать ничего не пришлось. Агахан сообщил, что Марина Ивановна чрезвычайно рада их приезду, но просит ее извинить – приняла таблетку и уже в постели.

От предложенного ужина приятели скрепя сердце вежливенько отказались: час ночи, пора хозяевам и покой дать. Лицо Кравченко при этом выражало неподдельное страдание, но держался он просто героически.

– Если хотите, я могу вас завтра разбудить, – предложил Агахан. – Завтракаем мы в девять.

– Не беспокойтесь, мы сами, – Кравченко улыбался. – Кто рано встает, тот…

– Долго живет, – донеслось с порога. Они обернулись и увидели молодого человека в синем махровом купальном халате: невысокого, хрупкого, чем-то смахивающего на Киану Ривза из «Маленького Будды» и одновременно на Георгия Шипова. – Здравствуйте, с приездом. Вы – Сергей, – он крепко пожал руку Мещерскому. – Видите, я угадал. А вы Вадим. Очень приятно. Андрей. – И он подал Кравченко влажную после купания ладонь.

И голос его, хотя и несколько высокий, но вполне мужской, – и это дружеское рукопожатие произвели на приятелей весьма благоприятное впечатление. Мещерский, например, вообще готовился узреть в лице Андрея Шипова нечто уж совсем женоподобное – трансвестита какого-нибудь. Но все оказалось вполне в рамках приличия.

– Ты, Агахан, лучше потрудись меня разбудить пораньше, а ребятам дай поспать с дороги, – усмехнулся Шипов. – Сергей, Марина Ивановна просила меня узнать, как здоровье Елены Александровны?

– Передайте – все в порядке, для ее возраста, конечно.

Певец кивнул и, пожелав напоследок гостям спокойной ночи, вместе с Файрузом покинул комнату. Последнее, что Мещерский видел перед тем, как погрузиться в сон, был Кравченко, с независимым видом направлявшийся в ванную смывать с себя пыль этого чересчур уж затянувшегося дня. Дня, с которого, как они впоследствии убедились, и начались все загадочные и трагические события.

Глава 3

Госпожа и ее свита

Проснулся Мещерский от того, что у него затекла спина: мягкий матрац, да и жарко в комнате. Сквозь незашторенное окно солнце било прямо в глаза. Он приподнялся: так и есть, на часах половина восьмого, а Кравченко уже и след простыл. Вон на кресле его скомканный спортивный свитер – значит, его владелец после традиционной утренней пробежки полощется в душе.

Мещерский потянулся, захотелось снова зарыться в эти теплые подушки, накрыться одеялом. Мысль мелькнула приятная: «Господи, благодать-то какая. Мы на даче. Настоящей. Тихо тут!»

И вдруг где-то внизу в недрах дома что-то с грохотом упало, и тут же басисто залаяла собака. Через секунду кое-как одевшийся Мещерский, пулей выскочивший из кровати, уже бежал вниз по лестнице. Бежал, но ступенек не видел, а видел то, что предстало перед ним ночью на обочине шоссе. И словно током ожгло: этого только не хватало!

Собака остервенело лаяла. Мещерский вихрем пронесся через просторные, светлые, пустые комнаты. Распахнул дверь гостиной, той самой, с краснокирпичным голландским камином, где они вчера беседовали с секретарем, и первое, что там увидел, – телевизор: огромный, из тех, которые называют «кинотеатр на дому». Телевизор работал, но без звука. На бирюзовом экране девица в рыжем парике, точно рыбка в аквариуме, разевала свой жемчужно-зубастый рот – болтала, болтала. Затем ее лик сменился рекламируемой женской прокладкой. Демонстрировалось, как она безупречно впитывает жидкость подозрительно прозрачного цвета.

На ковре перед телевизором валялись осколки хрустальной вазы. А перед ними, точно крепостная башня в чистом поле, возвышалась женщина – жгучая брюнетка лет этак сорока с внушительным довеском, необъятная, закутанная в шелковый халат фантастического размера. Ее смуглое, еще не тронутое косметикой лицо кривилось точно от зубной боли. Она потрясала зажатым в пухлой руке пультом, яростно нажала кнопку и…

– «Олвэйз плюс» всегда выручит вас в ваши критические дни, – жизнерадостно заверили с экрана.

Брюнетка в халате погрозила телевизору кулаком, а потом с размаху швырнула пульт в угол. К счастью, Мещерский с детства славился отличной реакцией (всегда на воротах стоял). Если бы не его бросок, «кинотеатр на дому» пришлось бы включать вручную. А так пульт удалось поймать.

– Эти потаскухи сведут меня с ума! – Женщина схватилась за левую грудь, напоминавшую арбуз среднего размера. – Это просто Освенцим чистейшей воды!

Тут из-за двери, ведущей из гостиной на террасу, донеслось поскуливание. А затем в щель просунулись сразу две головы: человеческая и собачья. Собачья принадлежала тому самому мрачному бультерьеру по кличке Мандарин. Человеческая – мужчине лет тридцати, белокожему, с массивным носом и с задумчиво-меланхоличным взглядом больших серых глаз. Он был крашеный блондин, что сначала чрезвычайно не понравилось Мещерскому, не одобрявшему косметических «штучек» сильного пола. Сейчас, однако, никакой меланхолии во взгляде незнакомца не наблюдалось. Напротив, он приветливо подмигнул Мещерскому и, нагнувшись, безбоязненно ухватил за загривок рвавшегося в гостиную бультерьера.

– Майя Тихоновна, плюньте! Разве это стоит, чтобы так переживать? – сказал он. – Пожалейте свои бедные нервы.

Брюнетка, не обратив на него внимания, круто обернулась к Мещерскому:

– Что вы на меня так уставились, юноша? У меня что, стригущий лишай?

– Н-нет, – Мещерский даже попятился.

– Ну тогда улыбнитесь и пожелайте мне доброго утра. Это вас с приятелем Файруз на пристани встречал? Ночью?

– Д-да, только не совсем ночью, это мы потом, на шоссе… – Мещерский тихо мямлил, недоумевая: что за фурия? Что не Зверева – ясно. Тогда кто? И кто этот парень, что загородил своей тяжеловесной квадратной фигурой дверь?

– Вы эпатированы, юноша. Это видно по выражению растерянной вежливости на вашем отдохнувшем, но еще не бритом с утра лице, – отчеканила толстуха. – Наверное, думаете, что за мегера горлопанит ни свет ни заря?

– Н-нет, что вы, я не думаю ничего такого. Вот пульт от телевизора. Куда его положить?