Прощание с кошмаром - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 62

– Но это же…

– За такую, если только она попадет ко мне, я заплачу полмиллиона.

– Но это невозможно… НЕВОЗМОЖНО ЭТО!! Я… я не знаю даже, как уведомить о таком заказе Табаяки, это же…

– Я повторяю, Иван: меня абсолютно не интересует возраст изделия. Мне все равно, когда ее изготовили. – Феликс тронул Белогурова за руку, и тот едва не отдернул ее. – Это не суть важно.

И Белогуров наткнулся на его взгляд: умные блестящие голубые глаза под воспаленными красными веками без ресниц. Всезнающие глаза старика, а не двадцатишестилетнего мальчишки-извращенца.

– Я не знаю, я не могу, не могу этого, Феликс, я…

Михайленко снова молча подъехал к сейфу.

– Я уезжаю надолго. А у тебя будут расходы: намекни Табаяки, что если белой тсантсы нет – ее ведь можно… изготовить по специальному заказу… – Он извлек из сейфа еще один сверток в газете. – Здесь двести тысяч задатка. Остальное получишь, когда вещь будет у меня. Ну же, бери! Мне трудно и держать, и закрывать!

Это было сказано так просто, так по-детски капризно, что Белогуров… подскочил и взял сверток с деньгами. В голове его все перемешалось.

– У меня только одно условие, – продолжил Михайленко. – Какое? – Белогуров больше не узнавал своего голоса.

– Эта белая тсантса должна быть блондином. Так и сообщи своему Табаяки.

Что-то было в этой последней фразе такое… Однако Белогуров гнал от себя эту мысль – догадался не догадался. У него больше не было сил бороться, противостоять (чему, Господи!). Внутри снова росла, пухла, пучилась, заполняя собой все, ВАТА – и не оставляла уже места ни мыслям, ни страху в сердце, ни воле в душе – ничему.

Белогуров пришел в себя уже за рулем, когда Петр закрывал за ним ворота. Рядом на переднем сиденье лежал щегольской кожаный портфель. А в нем деньги. Белогуров почувствовал, как по его щекам катятся слезы – жалкий пьянчуга, это пьяные слезы, хотя ты и не пил сегодня еще ни капли… Но еще не вечер, как говорится. И бар дома в Гранатовом забит до отказа.

Белогуров нажал на педаль газа. А хорошо бы и вправду попасть в аварию (как он врал некогда Якину). Расплющиться бы в лепешку о тот бензовоз, что дымит выхлопной трубой впереди и… Пошли они все, ублюдки, которых я ненавижу, ненави…

А дома Егор Дивиторский, словно стервятник, уже караулил его. Они заперлись в кабинете. Егор вывалил на стол из портфеля пачки «зеленых», лихорадочно начал пересчитывать и… недоуменно уставился на компаньона.

Белогуров суетливо шарил по ящикам стола – где-то тут была у него бутылка коньяка. Проклятие, нет. Надо переться в гостиную, в бар… Он встретился взглядом с Дивиторским. У него был еще шанс, он чувствовал: ПОСЛЕДНИЙ ДАРОВАННЫЙ ЕМУ ШАНС – не говорить Егору, за что Феликс уплатил им эти новые двести кусков. Запихнуть их обратно в портфель, вернуться в тот дом под медной крышей и… ГОСПОДИ, Я ЖЕ ПОКЛЯЛСЯ – БОЛЬШЕ НИКОГДА!

Клятвы наши… Что они стоят? Егор слушал, а Белогуров говорил, говорил – уже не мог остановиться. Егор слушал. И по лицу его пробегали тени. За окном кабинета, закрытым решетчатыми ставнями, рос тополь – единственный уцелевший в Гранатовом переулке после урагана. Это он сейчас шумел листвой, волнуясь под летним ветром, сея тени, солнечные пятна и снова тени…

Они долго молчали. Потом Белогуров спросил:

– А кого это принесло сюда, когда я отъехал? Ты их застал?

– Клиенты, – Егор думал о чем-то сосредоточенно и напряженно. – Так, парочка молодых идиотов. Из «новых» вроде. Сами не знают, чего хотят. Насчет их платежеспособности я тоже сомневаюсь. Но вроде положили глаз на тот альбом Григорьева с парижскими рисунками, что у нас в «особой картотеке». Обещали, если надумают, позвонить. Пари держу – и след их давно уж простыл. Парень какой-то, по-моему, безмозглый вышибала – просто перед девчонкой или новобрачной своей выпендривался: мол, глянь, дорогуша, какой я богатый и стильный. А уехали – и финита. Это не настоящие клиенты, просто трепачи. Я это сразу усек. Да теперь уж все равно, а?.. Ты куда это?

– Мне надо выпить, – Белогуров (он не слушал «про клиентов») поднялся. – Лекс где?

– Они с Женькой телевизор смотрят. Там фильм старый с Софи Лорен, – Егор тоже поднялся. – Ты когда Салтычихе насчет наших новых условий позвонишь? Сейчас или завтра?

– А я ему должен сам позвонить?

– Ты разве забыл, о чем мы с тобой сегодня утром говорили?

– Мне нужно выпить, – упрямо повторил Белогуров, отстранил Дивиторского и направился в гостиную, где работал телевизор.

Лекс уже успела перекочевать на кухню – фильм только что закончился. Женька, позевывая, переключал кнопки пульта. Попал на шестой канал, где как раз передавали сводку криминальных происшествий по Москве. На экране мелькали какие-то люди, милицейские машины. Белогуров открыл бар, достал бутылку, потянулся за бокалом и… замер.

С экрана диктор рассказывал об убийстве, происшедшем ночью в районе станции метро «Выхино». Неподалеку была обнаружена машина «Форд». А в ней изрешеченный автоматной очередью… Белогуров не отрываясь смотрел на убитого, которого камера сняла крупным планом. Сзади подошел Егор – Белогуров слышал его дыхание.

Одна из пуль попала сидящему в «Форде» в горло. Грудь – белый щегольской свитер – была залита кровью. Человек все еще судорожно цеплялся за грудь одной рукой. Камера наехала ближе и… Эти черные, залакированные гелем волосы, стильные косые височки «под Бандераса», эта бархатная родинка – мушка на щеке… Лицо, хоть и искаженное судорогой боли, было узнаваемо.

– Шурка… Пришелец… – Егор стремительно наклонился к телевизору. Но на экране уже сменился кадр. Снова замелькали милицейские машины, люди в форме. – Это же… это Марсиянов… – Он произнес это так жалко, так растерянно…

И тут зазвонил телефон. Белогуров секунду колебался, как поступить – хлопнуть залпом коньяк или же сначала взять трубку. Наконец взял. Не слыша голоса, он почему-то сразу догадался, кто это звонил.

Егор, впрочем, догадался тоже. Слушал односложные покорные ответы Белогурова: «Да, да, дядя Вась, конечно», «я понимаю», «жаль», «все помню – исполню», «когда и куда подъехать – подвезти?»

Дивиторский (куда только делась его злость, его решимость, его жадность, наконец, он и сам теперь не знал) смотрел на погасший экран (насторожившийся Чучельник выключил телевизор). Белогуров наконец дал отбой. Швырнул трубку на кресло. Поставил бутылку коньяка обратно в бар. Аккуратно запер дверцу. Он все еще слышал тихое, печальное резюме Салтычихи: «Подлости не терплю я в людях, Вано. И неблагодарности. Черна как ночь душа людская. А на первый-то взгляд…»

– Зачем он звонил? – Егор наконец справился с собой. – За что он расправился с Шуркой?!

Белогуров кивнул на дверь: еще не хватало, чтобы Лекс услыхала.

– Он мне этого не доложил, Егор. А потом… ты же сам рассчитывал, что он Пекина Марсиянову не простит.

– Ублюдок! Скотина! А мы… что он теперь хочет от нас?!

– Он уезжает… отдыхать. Месяца на три в Грецию вроде. – Белогуров говорил теперь спокойно, даже безучастно. Все улеглось. Все встало на свои места. И ВСЕ РАВНО УЖЕ НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ ИЗМЕНИТЬ. НУЖНО ЛИШЬ ПОДЧИНЯТЬСЯ. – Самолет улетает в 23.15 из Шереметьева.

– Что он от нас-то хочет?!

– Он напоминает, что мы… что я ему дорог, Егор. И предупреждает: подлость, коварство и неблагодарность в близких людях ему одинаковы противны. Он этого не потерпит никогда. Будет карать беспощадно.

– Но ты ему сказал – привезу. Что?

– Деньги. Я привезу ему деньги в счет оплаты нашего долга. Семьдесят пять тысяч. Прямо сейчас и поеду. Он ждет.

Егор остервенело грохнул кулаком в стену. Встревоженный Женька спрыгнул с дивана, подошел. Хотел обнять брата за плечи. Но тот грубо отпихнул его:

– Ты еще лезешь… идиот проклятый!

Белогуров закрыл глаза. Это было исполнение его единственного желания: глаза бы мои вас всех не видели.

– Я еду с тобой! – Егор рванулся было к двери.

– Ты со мной не поедешь. Ты займешься «Жигулями», – жестко оборвал его Белогуров. И правда: БАСТА. Пора со всем этим кончать. Он клянется, плачет, превращается в форменную бабу-истеричку. Пора ставить жирный крест на всех этих переживаниях и нервах. Пора брать себя в руки. Все равно уже. ВСЕ РАВНО НИЧЕГО ИЗМЕНИТЬ НЕВОЗМОЖНО.