Прощание с кошмаром - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 60

Табаяки ответил новым вежливым отказом: очень сожалеем, но ничем не можем помочь клиенту. Белогуров, как только получил факс, сразу же хотел позвонить Феликсу и отказаться от всего, но…

Как же случилось, что он тогда не отказался? Как? Да, правда, дела в галерее тогда шли все хуже и хуже: денег расплатиться с Салтычихой, ремонтировать квартиру, платить налоги, аренду – не было. Точнее, нельзя было сказать, что ему, Белогурову, и Егору с Женькой только и оставалось, что пойти с нищенской сумой. Нет, на скромную жизнь хватило бы с лихвой, даже если бы галерея вконец разорилась. Но Белогуров навсегда запомнил античную байку про некоего Никокла из Афин. Тот жил широко и беспутно, промотался и однажды на пиру, организованном на последние деньги, в окружении рабов и наложниц за чашей вина принял яд, не желая, как он сказал, влачить бедность после того, как он вкусил, что такое настоящая жизнь. Мысль о том, что снова придется опуститься до того, чтобы жить так, как он жил с матерью в перенаселенной арбатской коммуналке, была нестерпима для Белогурова. Она оскорбляла в нем все самое сокровенное – гордость, надежды, честолюбие и, самое главное, как ему тогда казалось, – его человеческое достоинство. Он (он!) снова опустится до того, чтобы… Нет, уж лучше пусть его пристрелит где-нибудь в подъезде за невозврат долга мстительный Салтычиха, или же…

Егор Дивиторский, который был в курсе всех переговоров с «наведением справок» насчет покупки тсантсы, с некоторых пор вдруг начал (едва они оставались с Белогуровым наедине) весьма многозначительно поглядывать на своего работодателя. Однажды он спросил прямо:

– А он точно заплатит за нее сто кусков?

– Да, да, да! Даже сказал – вперед.

– Ну… и?

– Что? Что ты на меня так смотришь? Ну, не могу я ему эту дрянь достать! И потом… эти сделки противозаконны, нарваться крупно можно, и… и нам все равно не достанется эта сумма, а лишь жалкие проценты комиссионных. А это для нас все равно что мертвому припарки…

– Это в том случае, Ваня, если вся основная сумма пойдет продавцу.

– Ну? А я о чем говорю! А ты что предлагаешь? Мы же только посредники в этой чертовой афере. И… что ты так на меня смотришь?!

– Ничего, – Егор опустил глаза. – Просто думаю.

Егор жаждал этих денег. Когда это дошло до Белогурова – было уже поздно. Он видел: что-то затевается в его доме. Егор подолгу о чем-то беседовал с братом. Что-то настойчиво внушал ему. Распечатка со статьей английского этнографа была все время у него. Женька (хотя он и умел читать) лучше воспринимал всегда на слух то, о чем говорилось в тексте. Однажды Егор в разговоре с Белогуровым как-то словно бы невзначай обронил о брате: «Мне еще врач-психиатр, когда Женька ВТЭК на инвалидность проходил, сказал: «Главное – разбудить в мальчике творческое начало, заинтересовать чем-то. Кажется, Иван, мой брат… и вправду заинтересовался. А навыка в ремесле, как я тебе и говорил, ему не занимать. Но сначала стоит потренироваться… Будут кой-какие расходы. Ты не возражаешь? Нам с Женькой лучше перебраться в подвал».

Они начали с того, что приобрели на Птичьем рынке черт знает по какой цене двух обезьян-макак и… привезли их домой, выбрав момент, когда Лекс отсутствовала. И действительно надолго заперлись в подвале (там еще ничего не было оборудовано). Чучельник вышел оттуда страшно разочарованный. Егор сообщил, что у него ничего не вышло, хотя они действовали строго по «рецепту» этнографа. Егора после всех этих безумных опытов долго и мучительно рвало в ванной, но он все же храбрился. А Белогуров (странно, он тогда словно прислушивался к себе) – он мог бы запретить весь этот кошмар прямо тогда, после этой неудачи, но… вот отчего-то и не запретил. Он просто сидел боком на стиральной машине в ванной, наблюдая за Егором, и… молчал. Молчал он и тогда, когда Егор, отдышавшись, вытер лицо полотенцем и сказал хрипло:

– Он заплатит сто тысяч… Ублюдок, ублюдок Феликс. – Сплюнул в раковину и закончил мысль: – Жаль, что ему не разорвало кишки там, на дороге!

А потом ВСЕ ЭТО, ВЕСЬ ЭТОТ КОШМАР нарастал уже как снежный ком. Белогуров мог бы по полочкам, по ступенькам разложить путь, которым он сам шел к ЭТОМУ. Сначала перестал ужасаться, что вообще такое возможно. Потом свыкся с мыслью, что это случится. Затем неотступно думал только о деньгах: сто тысяч долларов решили бы массу проблем, а ни один из экспонатов галереи он бы никогда не смог продать за такую сумму.

А затем в душе его воцарилась пустота и… странное облегчение: я все равно уже не могу ничего изменить. И вообще, что так психовать? Ведь всю основную работу (а Егор с пеной у рта клянется в этом) будут выполнять они – братья Дивиторские. Всю кровавую жуткую работу, а ему останется лишь…

Самой страшной, самой черной была та ночь – ранней весной, когда с крыш неумолчно барабанила капель, а лед на разбитых замоскворецких тротуарах таял, съедаемый дождем. Да, в ту ночь шел дождь…

Белогуров помнил, как провел ее без сна и покоя, ожидая возвращения братьев. Но тех первых – эти бедолаги оказались вьетнамцами – Егор после долгих поисков засек голосующими на шоссе возле какой-то вещевой ярмарки уже ранним утром. Они вернулись тогда в восьмом часу. Глаза Чучельника странно туманились. Создание словно бы прислушивалось к чему-то внутри себя. «Главное, разбудить в нем творческое начало…» Боже, что плел тот втэковский психиатр? Знал бы он, какое «творческое начало» разбудит старший брат у своего младшего братца-шизофреника…

С теми первыми вьетнамцами, точнее, с изъятым у них «исходным материалом», у Чучельника тоже ни черта не вышло. Он не сумел даже преодолеть первую ступень «операции», так скрупулезно и старательно описанной в ученой статье английского естествоиспытателя. Кое-что у Женьки начало получаться лишь с «материалом», взятым у третьей жертвы, – какого-то восточного недомерка в наколках, которого, как вскользь и нехотя поведал Егор, они «завалили» где-то в районе Олимпийской деревни.

С самого начала в качестве жертв выбирались исключительно монголоиды. Егор при этом рассуждал так: подлинные тсантсы – «амулетики из Сингапура» – вещи с Востока, изделия малайских мастеров-живоглотов, а значит… «В принципе-то, – говаривал он, – я проштудировал эту статейку внимательно и вот что понял: ничего особенно сложного в методике изготовления нет. Эту дрянь прежде кто делал? Дикари. Люди каменного века. И обходились они самыми примитивными средствами, всем, что природа давала. Так что при определенном профессиональном навыке – а у моего Чучельника ручки золотые, – да еще ежели мозгами пораскинуть, как «модернизировать процесс»… Ну, положим, у братана моего извилин маловато, так мы поможем, а, Вань? За такие-то бабки… Этот твой безногий ублюдок, что, химическую экспертизу будет проводить тому, что мы ему привезем? Возраст, что ли, этой дряни будет определять? Искусствоведам-антропологам ее показывать? Ни хрена подобного! Конечно, мы рискуем, Ванька, я понимаю, сильно рискуем с этой подделкой, но… А с другой стороны, кто не рисковал? Вон я недавно прочел – у молодого Микеланджело никто сначала статуи не покупал. А за античные, вырытые из земли, кардиналы да герцоги римские баснословные суммы платили. И что же отколол создатель Ватикана? Как-то там подсуетился, что-то отполировал, что-то затер, придал своей скульптуре максимально древний вид и… толкнул как «вырытый из земли антик»! Кощунственно сравнивать, говоришь? А, брось. Гении мухлевали, так что… Ты только вдумайся: он, Феликс, платит сто кусков за эту дрянь. Нам же без этих денег – сам знаешь – зарезаться можно. А я резаться, Ванечка, не желаю».

«Лучше кого-нибудь другого зарежу», – добавлял Белогуров. А Егор не отвечал. Смотрел в зеркало на свое отражение. Ноздри его раздувались. И он тогда был – сама воплощенная решимость действовать.

Ту первую вещь Чучельника Белогуров повез Феликсу, отчаянно труся. Если бы только Михайленко заподозрил подделку… Если бы в изуродованную шрамами голову этого «бедного ублюдка» закралась хоть тень подозрения, что они так чудовищно кинули его, то… У Феликса Счастливого, хотя он не мог самостоятельно передвигаться, было достаточно денег, чтобы «обездвижить» на веки вечные тех, кто попытался его обмануть. Выстрел из оптической прогремел бы из чердачного окна дома напротив и… У Белогурова не было иллюзий на этот счет.