Готическая коллекция - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 23

– Я же сказал, – ответил Кравченко.

– Тогда выберем погожий солнечный денек. – Дергачев улыбнулся, кивнул на янтарь: – Смолу жене отдай, пусть себе браслет сделает. Я на призовую фишку что-нибудь другое найду.

И он повернулся было уходить, но Кравченко удержал его. То, что Дергачев вспомнил Катю, словно навело его на какую-то мысль. Какую, Мещерский догадался позднее.

– Подожди, Иван, – Кравченко вроде бы замялся, – ты тут вроде всех в поселке знаешь…

– Ну?

– Участковый ваш что за фрукт?

– Катюшин? – Дергачев удивленно посмотрел на Кравченко. – Он не фрукт, прошу запомнить. Он – мой старый кореш: в Калининграде на одной улице жили. И тут в одном доме квартиру вместе снимаем.

– А что же твой земляк сюда перевелся?

– Он не перевелся. Сослали его сюда, в глушь, в Саратов… – Дергачев усмехнулся. – За характер свой боевой страдает Клим. У него, между прочим, дядька родной – ба-альшая шишка в милиции. Генерал. Он его сюда и запихнул, когда Климу дело прокуратура начала шить.

– Уголовное дело? – насторожился Мещерский. – Вашему участковому? За что?

– За инициативу, можно сказать, за героизм. Эх, люди-начальники, – Дергачев вздохнул. – Кого-то задержали они. Он в розыске в УВД Калининграда работал. Ну, хмыря какого-то они брали в приграничном с Литвой поселке. Тот деру дал к границе. Ну, и инцидент получился с литовской стражей. Драка, в общем… Они ж нормального языка не понимают. Клим, человек горячий, ствол достал. А что, надо было тому уголовнику дать на ту сторону уйти? Словом, стрелял он, в результате и того ранил, и пограничника литовского. Ну, конечно, скандал, прокуратура сразу дело завела. В тюрягу вполне мог загреметь. Хорошо, его дядька-генерал выручил. Правда, как выручил-то? Скоренько запихнул в сводный отряд спецназа, в Чечню. Клим там три месяца оттрубил в разведроте, потом его сюда сослали, на косу, пока шум с прокуратурой не поутихнет.

– Ну, вы тут и даете, – процедил Мещерский, косясь на Кравченко, который уж что-то слишком внимательно слушал про злоключения участкового. – Неудивительно, что у вас тут людей среди бела дня на пляже режут. Каков поп, таков и приход.

– Это вы про убийство? – нахмурился Дергачев.

– Да. А еще я краем уха слышал, что вроде кто-то тут у вас пропал. И не один, а, кажется, двое.

– Трое, – ответил Дергачев. – Ладно, я пошел, плывите. – Он круто развернулся и зашагал враскачку по причалу.

Кравченко прыгнул в лодку и сел к мотору.

– Слушай, а что он приходил-то, я не понял? – спросил Мещерский. – Янтарь, что ли, подарить?

Кравченко спрятал подарок для Кати поглубже в карман и плотнее запахнул дождевик.

– Мы едем рыбачить или нет? – в свою очередь спросил он Мещерского.

Глава 12

КРИВОЙ, МЫШКА И РОГАТЫЙ МУЖ

Проводив Кравченко на рыбалку, Катя так больше и не сумела заснуть. Собственно, когда Драгоценный В.А. еще затемно заворочался в кровати, как бегемот в болоте, засуетился в поисках то того, то другого, заметался из душа к шкафу и от шкафа к не разобранному еще чемодану, Катя, сразу же стряхнув с себя сон, выскочила из-под одеяла и, как верная жена, тут же активно включилась в поиски, сборы и яростные споры приглушенным шепотом о том, что брать. В какой-то миг ей даже захотелось ехать с ними. Все равно она поднялась чуть свет. Не пугала даже кромешная темень за окном и холодный ветер, дувший в открытую форточку. Это было почти приключением – море, шлюпка, рыба, пляшущая на крючке, едва лишь закинешь удочку, спортивный азарт лова. Все лучше, чем снова сидеть как сова одной в номере или слоняться по пляжу.

Однако, взглянув на Драгоценного, Катя тут же раздумала рыбачить. Утром Кравченко даже не заикался о вчерашнем своем предложении. На лице его застыло благоговейное, сосредоточенное выражение: глава семьи, кормилец собирается на промысел. Ни-ни отвлекать его от этого священного ритуала.

В результате, проводив его, Катя вернулась в теплую кроватку. Закрыла глаза, полежала, потом открыла глаза, заворочалась, включила ночник, поискала, что бы почитать, конечно, ничего не нашла, потому что не взяла ни одной книжки (шляпа несчастная), решила в тишине поразмыслить о тайне убийства на пляже, но тут же расхотела – а ну его в баню. Не хватало еще с самого утра портить себе настроение и расстраиваться. И встала. Уже окончательно и бесповоротно.

Часики показывали совершенно нереальное время – без четверти пять. И тут Катю вдруг осенило: да это же самый подходящий момент, чтобы встретить рассвет на берегу моря. Хоть будет потом что вспомнить, чем похвастаться – мол, видела своими собственными глазами, как огненный шар солнца поднялся над морской пучиной, блистающая колесница Гелиоса начала свой дневной путь по небесному своду.

Катя порылась в чемодане. Кравченко в отличие от нее знал, куда они едут, и набрал немало теплых вещей. И как только она не обратила внимания, что он берет с собой «на юг» сразу две куртки и три шерстяных свитера, и не насторожилась еще в Москве? Ведь одежду-то она сама паковала, собственноручно. Эх, рассеянность наша…

Катя облачилась в свитер Кравченко. Он был толстый, кусачий, из грубой шерсти, просторный и длинный, как платье. Взяла и его джинсовую куртку. Видок у нее во всем этом был, конечно, аховый, но кто бы стал ее разглядывать в такую-то рань?

Сразу же после завтрака, как и планировалось вчера, Катя рассчитывала навестить опорный пункт, чтобы если и не поучаствовать непосредственно в допросе мужа Преториус, то хотя бы посмотреть на него со стороны, составить впечатление об этом человеке, которого уже коснулась тень подозрения. Но до одиннадцати времени было много. И надо было еще придумать, как бы его поинтереснее убить.

Катя на цыпочках спустилась вниз, повесила ключ от номера на доску, отперла дверь и вышла в предрассветные сумерки. Она решила взобраться на Высокую Дюну, чтобы встретить рассвет на ее вершине. (Вот Вадька и Серега лопнут от зависти, когда вернутся со своей рыбалки, поймав три жалких головастика, и услышат о ее собственном великом приключении!)

К Дюне она шла по пустынному берегу. Храбро шла, быстро, бодро, категорически запретив себе замирать на месте и пугливо озираться по сторонам. Еще чего! Кого это она тут боится?

Небо на востоке сначала было зеленым, потом стало розоветь. Из-под низко нависших туч сочился красный свет. С моря дул резкий, пронизывающий ветер. На пляже гудел прибой. Катя замедлила шаг, созерцая море, а потом снова бодро двинулась к Высокой Дюне. Катюшин на своем дурацком мотоцикле, помнится, штурмовал этот холм в самом неприступном обрывистом месте. Но на вершину должен быть путь и полегче, и она его сейчас отыщет. Она наугад свернула направо и углубилась в дюны, обходя холм с тыла. Окрестный пейзаж был девствен и величав: море, желтая гряда холмов, рассеченных прямым, как стрела, шоссе, за ним церковь, изумрудная лужайка кладбища и темная, шумящая кронами на ветру роща.

Тут под ноги словно сама собой подвернулась тропа. Она становилась все круче, постепенно описывая петлю и поворачивая снова в сторону берега. Примерно через четверть часа после весьма трудной борьбы с осыпающимся под ногами песком задыхающаяся, но торжествующая Катя уже стояла на самой вершине Высокой Дюны. И видела собственными глазами, как рассеивается ночной колдовской мрак и восходит солнце. От высоты захватывало дух. От ветра, дувшего здесь с удвоенной силой, леденели спина и руки. Но уходить с этой удивительной высоты не хотелось. Хотелось петь, плясать, кричать во все горло, слушая собственный голос, пугая чаек, уже стряхнувших с себя ночное оцепенение и взмывших к облакам.

Катя сплясала залихватский танец, как дикарь вокруг жертвенного костра, и сразу же согрелась, одновременно радуясь, что ее тут никто не видит и не слышит. Что она тут одна-одинешенька. И поэтому, конечно, первый человек на свете и Царь Горы. С Высокой Дюны она разглядывала крыши Морского: причал, лодки и еще какие-то далекие, то ярко вспыхивающие, то гаснувшие в сумерках огни почти на самой границе суши и неба. Позже она поняла, что видела Ниду – литовский прибрежный поселок по ту сторону границы. Видела она и корабль на горизонте: нечто вблизи, наверное, очень большое, грузовое и могучее, а в такой дали представлявшееся малюсеньким, почти игрушечным корабликом.