Флердоранж – аромат траура - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 21

Они с Лыковым по исконной славянской привычке заспорили не пойми-разбери о чем, горячо призывая в свидетели то Мещерского, то Наталью Павловну, то Дениса Малявина, и чинный европейский обед с классическими официантами и бордо сам собой перетек в шумное, безалаберное русское застолье.

Появилось еще вино. Салтыков, как заметила Катя, пить был силен. Он пил и хмелел. И все потихоньку хмелели. Марина Аркадьевна чересчур громко смеялась и чересчур много курила «Мальборо». Анна Лыкова слишком пристально смотрела через стол на раскрасневшегося, разошедшегося в споре Салтыкова. Он иногда бросал ей ласково: «Анечка, а помните?» И она тут же откликалась, вся вспыхивала. Отвечала: да, да, конечно же, помню! Но он уже забывал о ней и снова бросался в спор с ее братом. А когда произносили очередной тост, первым подносил свой хрустальный бокал к бокалу скромника Леши Изумрудова.

Лыков, войдя в раж, ни с того ни с сего в разгар спора стукнул вдруг кулаком по столу и начал читать стихи Вадима Степанцова про империю: «По утрам, целуясь с солнышком, небеса крылами меряя, я парю орлом-воробушком над тобой, моя империя! Судьбы нас сплотили общие, слитным хором петь заставили. Пели мы, а руки отчие били нас и раком ставили».

– Не надо, прекрати, перестань, – смущенно просила его Анна, – уймись!

Но Лыков, сверкая взором, перенасыщенным бордо и жаркими мужскими флюидами, не унимался, читая все громче:

Когда он закончил читать, всем как-то стало неловко. Чтой-то в самом деле, к чему это? Так хорошо сидели и вот… Зачем?

Лыков молча обвел всех взглядом, словно ища повод, к кому бы прицепиться и подраться.

– У вас, Иван, голос красивый. Тембр мужественный, – произнесла Наталья Павловна среди общего молчания. Лыков выпил, встал, пошатнулся, поцеловал ей руку. И все снова вошло в колею, неловкость сгладилась.

А потом пили чай из самовара (Салтыков так и горел весь – ах, самовар настоящий, русский, антикварный!). Леша Изумрудов сел в гостиной за рояль и довольно скованно, по-ученически сыграл «Баркаролу» Чайковского. «Он очень одарен к музыке», – сказал Салтыков Кате, видимо, как новому лицу в доме.

А потом все вышли в парк – на свежий воздух, любоваться видами. Но в упавшей на Лесное вечерней тьме ничего уже было не разглядеть, не различить, и Салтыков всех клятвенно уверял, что, когда он поставит в парке автоматическую американскую подсветку, усадьба преобразится до неузнаваемости.

Все это и многое другое усталая Катя вспоминала по дороге в Москву, когда подвыпивший Мещерский вел машину по сельской разбитой дороге лихо и неосторожно.

– А этот твой Роман Валерьянович забавный, – подвела она итог.

– Немного Репетилов, нет? – Мещерский любил шаблонные сравнения из школьной программы.

– Нет, просто он другой, не такой, как мы, но, кажется, славный. Только зачем ему это все?

– Что все?

– Ну это Лесное, этот клуб-музей, эти тетки-искусствоведы, эта стройка ужасная, мальчишки, весь этот табор? Зачем ему все это?

– Ну, возможно, он делает это потому, что хочет и может. Так ты довольна поездкой, Катя?

– Я? Нет, Сережечка.

– Вот так здрасьте. А я старался как мог.

– Я знаю, ты умница у меня. А недовольна я, потому что…

– Потому что не было сказано ни слова, ни полнамека про убийство в соседней деревне? А ты надеялась, что они только это и будут обсуждать?

– Я думала, что они хотя бы коснутся этого, хотя бы упомянут как неприятную новость.

– А они не коснулись, – сказал Мещерский, – не вспомнили.

– Или не захотели нам, гостям, это показать, – Катя вздохнула, – но все равно, не важно, спасибо тебе за это полезное знакомство. А у тебя занятные родственники, Сережа. Колоритные. Лыков, например… Только какой-то он взъерошенный. Они, что, с Салтыковым не ладят?

– Понятия не имею. Когда им не ладить? Несколько лет назад они вообще ничего друг о друге не знали.

– А Лесное его предок действительно в карты проиграл?

– Вполне возможно, – Мещерский усмехнулся. – Только я вот что-то про это не слышал. Как и про клад, что там якобы зарыт.

– В каждой старой дворянской усадьбе свои легенды. Без них скучно. Надо же, при Елизавете, оказывается, еще языки людям резали! – Катя поежилась. – Фу, гадость. Лизок кокетка была, модница, на балах с утра до вечера танцевала, фаворитов как перчатки меняла, и вдруг такая дикость средневековая. Видно, допекли ее эти заговорщики во главе с Бестужевой. Это она клад заговоренный в Лесном зарыла. А как это понять – заговоренный?

– Я думаю, это так надо понимать, что клад может быть найден только при соблюдении каких-то определенных условий, иначе в руки охотнику за сокровищами не дастся, ускользнет.

– А каких условий?

– Ну тех, что оговорены в самой формуле заговора.

– А каких именно?

– Ну откуда же я знаю? – Мещерский снова усмехнулся. – Это я так, образно. Разбойнички-душегубы на Руси такие клады любили. Заговоры клали: кто клад найдет, тот помрет или что-нибудь в этом же духе – инфернальное, с погибелью, ужасами разными связанное. Кстати, я в Питере видел портрет этой самой Бестужевой. Тетка – сущая ведьма была. Такая вполне могла что-нибудь наколдовать со злости, когда ее в Сибирь везли. А ты, я гляжу, заинтересовалась этой сказкой.

– А больше-то пока нечем заинтересоваться, Сережа, – ответила Катя. – Хотела перед Колосовым похвалиться: вот, была в Лесном, выяснила то-то и то-то, а хвалиться пока нечем. Голова гудит, мысли разбегаются, и вино… Ой, Сережечка, какое вино пьяное…

– Роман по тонкости европейского воспитания ничего, кроме французских вин, раньше не употреблял. Ничего, здесь всего попробует. Научат, просветят, – Мещерский засмеялся. – Зря, что ли, наш барин из-за границы домой вернулся, в родовую вотчину? Ко всему нашему помаленьку приобщится, а как же?

Глава 9

ИЗУМРУДНЫЙ ЖУРАВЛЬ

Катя и Мещерский были уже на пути к дому, а в Лесном жизнь постепенно затихала, как бывало всегда, ког-да гости убирались восвояси. Официанты торопливо собирали посуду в столовой. В офисе-кабинете умиротворенный вином Роман Валерьянович Салтыков вместе с Натальей Павловной, взбодренной чашкой крепчайшего кофе, рассматривали, живо обмениваясь впечатлениями, фотоальбом интерьеров восемнадцатого века особняков Парижа, Петербурга, Лондона и Вены. Отбирали будущие образцы для усадьбы.

А на берегу пруда под сенью старинных лип темной аллеи смолили сигаретки Валя Журавлев и Леша Изумрудов. Долорес Дмитриевна никак не могла свыкнуться с мыслью, что сын ее в свои девятнадцать с половиной уже курит, и каждый раз, заметив у него сигарету, устраивала страшный скандал, читая нотации о вреде никотина для молодого растущего организма.

Поэтому ребята ходили, словно школяры, курить на пруд, подальше от материнских глаз Долорес Дмитриевны. Собственно, Изумрудову курить никто не запрещал и дома, но он во всем был солидарен со своим приятелем. Во всем, кроме одного.

– Свалили наконец-то, – сказал Валя, с жадностью затягиваясь. – Я еле дотерпел. Любит наш патрон тусоваться допоздна. Этот мелкий (он имел в виду Мещерского) тоже, оказывается, родня ему, вроде князь какой-то там. А девка у него ничего, милашка. Интересно, волосы у нее крашеные или нет?

Изумрудов пожал плечами – тебе не все ли равно?

– Смешно смотреть на них на всех, – сказал он чуть погодя. – На всех этих, кто сюда таскается. Говорят, говорят, мелют языком, мелют. Чего мелют? А наш все слушает, радуется все чему-то. Чему радуется? Чудной он все же парень, прибабахнутый какой-то, хоть и старик уже.