29 отравленных принцев - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 45

– Я ничего не думаю. Я ничего не знаю. Но мне… мне страшно с некоторых пор. И неуютно. Вот что.

– А зачем вы все-таки его пригласили в тот вечер на ужин в ресторан, если вы уже расстались?

– Ну я не могла Макса вот так сразу отшить, – протянула Аврора, – и потом, он все время мне названивал, просил о встрече, говорил, что нам надо объясниться, я, мол, его неправильно поняла, ему от меня ничего не надо. Когда хотел, он умел уговаривать. У него был такой дар – убеждать женщин, очаровывать, если хотите. И в тот вечер, точнее, накануне он мне тоже позвонил, предложил встретиться. Я не хотела, сказала, что занята. Он сразу: чем занята? Я сказала – у Марьяши друзей собираю. А он: «Можно и я приду?» Ну что мне было делать – сказать: нет, не приходи?

– Я бы на вашем месте так и сказал.

Аврора усмехнулась:

– Вы мужчина. Вам это проще. И вообще, что вы во всем этом понимаете?

– Да, мало что я во всем этом понимаю. Запутано очень. Встречались, потом расстались, потом вместе за столом посидели в теплой компании. Бац – он мертвый, и она даже на его похороны не пришла. Нелогично, – сказал Колосов. – И ко всему еще выясняется, что обиделась она на него, беднягу, именно потому, что он ее ребенка хотел назвать своим, то есть почти усыновить.

– Да это мой ребенок, мой сын! Жизнь моя! – воскликнула Аврора. – Я только сейчас поняла, случись что со мной – мои дети, они же никому не нужны будут. Даже отцу родному. А Студнев, с этой его трепотней, этими улыбочками… Разве можно было такое говорить? Он же такими словами, этой ложью приговор подписал, идиот, и себе, и мне!

– Гусаров, ваш муж, таких откровенных заявлений вашему приятелю не простил бы? – быстро спросил Никита.

– Да что вы о моей жизни с Гусаровым знаете? Я в его доме иногда дышать боялась, не то что…

– Скажите, Гусаров звонил вам в тот вечер, в пятницу?

– Да. По мобильному. Мы все сидели за столом. И вдруг он позвонил.

– А чего он от вас хотел?

– Он разговаривал со мной очень грубо, оскорблял всячески.

– Но ему что-то было от вас нужно? В связи с чем он звонил вам? – допытывался Колосов.

– Наши адвокаты в тот день встречались. Они должны были договориться о выплатах на детей. Он… Гусаров всегда раньше говорил, что будет помогать детям. И я думала, что… что он понимает свои обязанности отца. Но в ту пятницу он вдруг позвонил и… Это было ужасно. Он оскорблял меня по-всякому, угрожал.

– Он отказывался обеспечивать детей? – спросил Колосов. – Что конкретно он вам говорил?

– Ничего, просто… Я же вам объясняю – он словно с цепи сорвался, полный рот ругательств и угроз в мой адрес. – Аврора взглянула Колосову в глаза. – Я смертельно испугалась, понимаете? Да, в последнее время он ко мне относился плохо, очень плохо, но детей никогда не задевал, и тут вдруг… И я подумала, что…

– Что те неосторожные слова Студнева каким-то образом дошли до ушей вашего бывшего мужа? – спросил Никита.

– Да, – кивнула Аврора, – я так сразу и подумала: доигрались мы.

– Но напрямую в той телефонной беседе Гусаров вас в измене не обвинял?

– Нет, он просто орал на меня. Угрожал. Кричал, что я достала его…

– А зачем вы все-таки звонили Студневу в понедельник? – спросил Никита. – Когда я вам по его телефону ответил?

– Я не знала, что мне делать, что думать. Звонок Гусарова меня выбил из колеи. Я тревожилась. И решила позвонить Максу, выяснить однозначно…

– Что выяснить однозначно?

– Говорил ли он что-нибудь о моем сыне кому-нибудь. Мог ли Гусаров как-то услышать эту ложь?

– Аврора, простите, что я задаю вам такой вопрос, – сказал Колосов, – но если уж совсем честно, между нами, вы и Студнев раньше, до вашего развода, никогда… нет?

– Я была верна Гусарову, – ответила Аврора, – смешно звучит, но… И думать не смела о чем-то таком, не то что… Все восемь лет нашей совместной жизни по струнке ходила, как пионерка. Потому, наверное, и живу до сих пор, воздухом дышу.

– Вы о муже прямо как о какой-то Синей Бороде говорите, – усмехнулся недоверчиво Никита. – Ну ладно, хоть что-то выяснил. Извините за дерзости невольные. Мне самому не очень приятно о такой дряни с вами говорить, как убийство. Я о другом бы с вами хотел беседовать: о ваших песнях. Одна мне очень нравится, про любовь… «Любовь, моя любовь, как рассказать мне о ней тебе…» Это кто вам такую музыку классную написал?

– Один парень из Челябинска. Я даже фамилии его не знаю, – тихо сказала Аврора, – они группу свою хотели в Челябе организовать, спонсоров искали. Ну, и в одном клубе попались на глаза Гусарову. Он их послушал, наобещал с три короба и купил сразу несколько песен. Оптом. Я спела «Любовь». Ну и удачно все вышло, хит родился. А тот парень, автор, потом погиб. Вроде пьяный на мотоцикле разбился, а там уж не знаю… Что вы на меня так смотрите? Вы же о песнях моих хотели говорить со мной. А я правду вам о них рассказываю.

– Вы еще будете петь, Аврора? – спросил Никита.

– Понятия не имею. Сложно все как-то стало. Одной очень сложно. Пока у меня планы самые скромные. В сентябре старший мой, Дима, в школу пойдет. Школу надо искать приличную – лицей, гимназию. Потом с квартирой надо как-то вопрос решить. Мы ведь до сих пор у мамы моей на чемоданах ютимся.

– Хотите купить квартиру?

– Да, побольше, попросторнее, чем мамина. Сейчас как раз варианты подыскиваем.

– А Студнев вам не помогал квартирный вопрос решать?

– Его мой быт совершенно не интересовал. Он думал, что я на Луне живу, наверное. А встречались мы… Вас ведь это, конечно, интересует… всегда у него, здесь, в этих богоспасаемых Столбах. Или уезжали за город, на природу.

– Что вы все-таки отмечали в пятницу в «Аль-Магрибе», а? – спросил Никита. – Не пойму я что-то.

– Да ничего я конкретно не отмечала, – Аврора тяжело вздохнула, – так просто решила встряхнуться, не закисать. А то все одна да одна – с детьми, с мамой. А до этого в доме мужа в Немчиновке вообще как в тюрьме была. Все время охранник маячит, куда ни пойдешь. Ничего нельзя. Ко мне из моих знакомых никто не смел приезжать, только гусаровские приятели. Ну и захотелось мне с людьми нормальными, хорошими пообщаться. Марьяша Потехина – я ее нежно люблю. У нее отличный ресторан. Ой, у меня же совсем из головы вылетело… Скажите, а что же теперь будет с «Аль-Магрибом»? – Аврора тревожно заглянула Колосову в глаза. – Потехина боится, что ресторан теперь закроют.

– Не закроют, – ответил Колосов.

– Это правда?

– Правда. Мы не можем, не имеем права закрывать его. Я справку получил из санэпиднадзора – они провели проверку. В самом ресторане ничего такого не обнаружено. Ну, в смысле подозрительного… Я думаю, через пару дней снова начнет принимать клиентов.

– Сегодня же Марьяше позвоню, успокою ее, – сказала Аврора, – хоть одна хорошая новость за эти дни. Но как же тогда с убийствами?

– Ресторан будет работать, – сказал Никита, – но опасность по-прежнему существует.

– Опасность чего? – Голос Авроры дрогнул.

Никита помолчал.

– Вы хорошо помните тот вечер? – спросил он.

– Не знаю, – Аврора пожала плечами, – часто думаю о нем, вроде все ясно помню, и вместе с тем какой-то туман в голове. Вот мы сидим, смеемся, разговариваем. Сима Симонов как всегда анекдоты травит, он их уйму знает и рассказывает так смешно, не то что я – ни одного толком не могу рассказать. Поляков Иван Григорьевич, он тут же в зале работает, объявляет, что фирменное блюдо – ягненок на вертеле – почти готово. Просит официантку Лену соус к нему подать и соленые закуски. «Тапас» они называются. Петя Мохов как всегда беспокоится – он диабетик страшный, у него всегда отдельные заказы, особые. И я тоже заказываю Леве Cайко для себя тажин с рыбой и моллюсками.

Я просто без ума от марокканской кухни и обожаю баранину. Но есть ее, увы, почти никогда не могу. Это очень жирное, тяжелое мясо, особенно на ночь, а я вечно на диете. Мы сидим, Максим наливает мне вина в бокал, говорит, что… что нам надо многое друг другу сказать, объясниться, он не понимает, что произошло между нами. Он не понимает, надо же, какой непонятливый стал! – Аврора горько усмехнулась, покачала головой. – Я его помню – так ясно… Говорю, что мы все давно уже проехали, что все закончилось. А в голову мне отчего-то лезет: «Я вас люблю любовью брата, а может быть, еще нежней». Я в девятом классе в театральной школьной студии Онегина играла. У нас там одни девки были, ни одного парня.