29 отравленных принцев - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 35

– То есть как это личный, женский? – Колосов раздраженно посигналил – они снова вклинились в пробку. Было половина восьмого вечера – час пик.

– Мне не хотелось бы, чтобы ты вызывал Анфису, – сказала Катя. – По крайней мере, сейчас. Она сильно переживает. Студнев обошелся с ней просто по-скотски. Но она все равно… Она переживает.

– У нее что-то с ним было? – Колосов усмехнулся. – У нее? У этой плюшки?

– А что такое? – вспылила Катя. – И что ты все хмыкаешь? Если хочешь знать – да она в сто раз лучше этого вашего отравленного придурка! Это она ему одолжение сделала, что внимание на него обратила, а не он ей, урод несчастный.

– О мертвых – либо ничего, либо… Сама сколько раз меня оговаривала.

– Он ее заставил страдать, – с жаром сказала Катя, – он ее оскорбил. Он вел себя с ней, как подлец. Он заставил ее думать, что вы все такие же… Я вот сама думаю, – она посмотрела на Колосова, – вы правда можете сделать с нами все что угодно и не пожалеете даже?

– Это вопрос лично ко мне?

– И к тебе тоже, – Катя отвернулась, – и не прикидывайся, что ничего не понимаешь.

– А я правда не понимаю, – Никита сокрушенно покачал головой. – Катя, какая муха тебя укусила? Ты что, выяснила, что у твоей подружки имелся мотив убить этого парня?

Катя молчала. Потом сказала:

– У тебя фото Студнева есть? Дай хоть взгляну на него, а то ведь я так его и не видела никогда.

На светофоре Никита протянул ей небольшую фотографию. Вместе с другими личными вещами она была изъята на квартире в Столбах.

Катя долго придирчиво изучала снимок. Потом вернула его Никите. Тяжело вздохнула, представив Анфису и этого… Крысиный королек был действительно недурен.

– Я с Петровкой договорился, участкового и понятых они обеспечат. – Колосов крутил руль, лихо перестраиваясь с первого ряда на третий, идя на обгон громоздкого «сейфа» с мигалкой. – Черт, сдохнуть можно в этом пекле… И куда-то все вечером едут, куда едут?

Дом, где находилась квартира, стоял не на самом Университетском проспекте, а в глубине обширного, заросшего пыльными тополями двора. Участковый, дежурный опер из местного отделения милиции, и двое понятых томились в ожидании на лавочке под детским грибком, укрывавшим песочницу. Таких грибков в Москве, наверное, осталось раз два и обчелся. У Кати как-то сразу потеплело на сердце. Ее бы воля – она так бы и осталась сидеть в накатывавших на Москву сумерках под этим грибком из детства.

– Дверь-то вскрывать придется, а потом опечатывать. А хозяйки квартиры – фактической хозяйки нет. Она площадь-то сдавала, а сама канула неизвестно куда, – ворчал участковый, – и ключей от двери тоже нет! Высаживать, что ли, будем дверь-то?

– Ключи как раз есть, – Колосов показал связку ключей, – у Воробьевой в сумке были. Если подойдут, значит, точно ее квартира.

– А если не подойдут? – усомнилась Катя. – Может, она Мохову телефон свой московской подруги дала?

– Шансов поровну, рискнем. – Колосов бодро двинулся в подъезд, увлекая за собой всю компанию. – Меня в этой квартире в первую очередь интересует кухня и холодильник.

Обшарпанная дверь открылась подозрительно легко. И сразу стало ясно: в квартире проживала Воробьева. На вешалке в прихожей небрежно за крючок была прицеплена, точно мятый флаг, красная шифоновая женская блузка. Никита сразу узнал ее – вчера она была на официантке.

Катю квартира окончательно убила своей грязью и затхлостью. Катя вообще терпеть не могла чужих, сдаваемых внаем квартир – в них гнездились микробы и привидения. А в этой, сто шестнадцатой, жить было совершенно невозможно: заляпанные жирными пятнами, оборванные обои, пятнистый потолок, обвалившаяся плитка, похожие на тусклый рыбий пузырь немытые оконные стекла.

Мебели было мало: в одной из комнат какая-то старая рухлядь, сдвинутая, сложенная, опрокинутая, увязанная веревками. Во второй комнате мебели было еще меньше, но она была не сдвинута и связана, а поставлена – платяной шкаф, широкая двуспальная софа и туалетный столик. На полу сиротливо дежурил палас – фальшивая овечья шкура, выкрашенная в нежно-голубой цвет. Катя огляделась: шкаф был старый. Софа и коврик – новые, явно из ИКЕИ. Постельное белье тоже оттуда же – модного серо-стального цвета, но давно не стиранное. Покрывало было шелковое, с лайкрой, голубое, стильное, но грязное и залитое какими-то бурыми пятнами. Катя вопросительно посмотрела на Колосова: неужели кровь?!

– Вино, – сказал он, колупнув пятно, – точно, вино, красное. – Он нагнулся и достал из-под кровати пыльную бутылку «Божоле Вилаж», тут же стояли чистенькие новенькие женские махровые тапки для душа в виде розового зайчика.

Катя открыла шкаф – на рассохшихся вешалках висели женские вещи. Катя придирчиво осмотрела их: все сорок шестого размера, в основном летние и для ненастной погоды: брюки, блузка от «Макс Мара», ветровка «Рибок», спортивные штаны, летний сарафан и два костюмчика от «Наф-Наф», вечернее платье с блестками от «Макс и K°«, футболки, белье от «Сисли». Сочетание дрянного шкафа и вполне приличных, хоть и ношеных вещей свидетельствовало в пользу того, что Воробьева жила в этой квартире, но в качестве домашнего гнезда ее вряд ли воспринимала. Катя присела на софу, в этой странной комнате не делали ничего – не работали, не убирались, только спали. Постель здесь явно доминировала. И она была двуспальная.

– Я на кухню, – сказал Никита, прихватив бутылку из-под «Божоле» с собой.

Катя кивнула: я сейчас. Взглянула на туалетный столик – допотопный, с ящичком, а вот зеркало новенькое. В стильной рамочке из блестящей мишуры, из тех, что покупают в магазине «Бельгийские штучки». Катя выдвинула ящик столика: ба, сколько косметики! И тоже все очень приличное, хороших марок. Между салфетками виднелась пачка презервативов. Наполовину использованная. Катя задвинула ящичек. У зеркала в плоском металлическом подсвечнике – модная свеча, смахивающая на зеленый кирпич. Оплывший воск ее издавал тонкий приятный аромат. Катя вдохнула – фиалка и иланг-иланг. На полу между столиком и софой что-то тускло мерцало. Катя нагнулась и подняла золотую цепочку с брелоком.

Цепочка лежала так, словно… Катя потянулась к столику. Да, кто-то снял цепочку и хотел положить на столик, но она соскользнула. Катя осмотрела брелок. На женский медальон-фишку мало похоже. А это еще что такое?

Брелок был действительно необычный: в золотую оправу с одной стороны была вделана… стреляная пистолетная гильза. С другой стороны на брелоке было выгравировано изображение святого Георгия – крохотный воин на крохотном коне поражает копьем микроскопического змея.

– Катя, подойди сюда, пожалуйста! – крикнул с кухни Колосов.

Катя осторожно взяла медальон, стараясь не дотрагиваться до самого брелока, понесла показать находку. Колосов осматривал кухню. Лицо его выражало крайнюю степень досады и разочарования.

– Оторвись на секунду, взгляни на это, – Катя отдала ему медальон, – на женский не похож. Скорее это какой-то талисман. У постели лежал на полу. Кто же забывает золотые талисманы на полу в такой жуткой квартире?

– Ну, Воробьева же была от кого-то беременна, – сказал Никита, рассматривая цепочку, – повар Поляков говорил мне об этом так, что я подумал, не он ли, часом…

– А Анфиса мне сказала, что Воробьева встречалась с Симоновым – любовником хозяйки ресторана Потехиной. Они тайно встречались. А он, этот Симонов, кажется, пьяница.

– А мне Мохов сказал, что Воробьева нравилась повару Сайко, – Никита вздохнул. – Вот и разберись тут… Надо же, гильза… От «макарова» гильза, точно… А Георгий этот святой, он кому покровительствует, ну, кроме москвичей?

– Солдатам, путешественникам, еще Англии и потом еще всем…

– Поварам на кухне особо не с кем воевать, а вот насчет путешественников… Занятная штучка. К делу приобщим, – Колосов презрительно оглянулся. – Тоже мне кухня! Я тут остатки пищи хотел хоть какие-нибудь найти, изъять, а тут хоть шаром покати.

Катя осмотрелась: на кухне тоже все было старое, обшарпанное. Из новых вещей лишь электрический чайник и тостер на столе. Правда, на старой, заляпанной жиром, веками не чищенной плите – новенькая сковородка и сотейник от «Тефаль». Катя заглянула под крышки – пусто, на мойке – пачка мюсли «орех с медом» и банка растворимого кофе. В раковине немытые тарелки и две чашки.