Хонорик на тропе кладоискателей - Сотников Владимир Михайлович - Страница 16

На лице Григория Григорьевича выразилось отвращение к тем, кто ни за что ни про что разрушает старинную красоту.

– Они и меня не пускали в усадьбу, – сказал Макар.

– Ничего, пустят, – заверил художник. – Вы теперь не одни. Да и мне с вами веселей. Легче будет с ними разговаривать. Вместе мы – сила!

Ладошка, услышав эти слова, передал клетку с хонориком Макару, а сам выломал ветку из ближайшего куста и помчался с ней, как с саблей, срубая на пути высокие стебли крапивы. Художник добродушно рассмеялся ему вслед.

«И смех у него добрый, – подумал Макар. – Где-то я читал, что только добрые люди радуются, когда смотрят на детей… И с чего я взял, что он – отрицательный? Что говорит как-то чересчур торжественно? Так он же художник, они же все какие-то… необычные».

– Кстати, здесь недалеко есть чудный мостик через речку, – сказал художник. – Я уже много раз запечатлел его на своих картинах и все никак не успокоюсь. Потрясающий вид! Давайте зайдем посмотреть.

Тропинка раздвоилась как по заказу, и правая повела ребят по незнакомым еще местам. Излучины неширокой речки плавными изгибами повторяли друг друга, берега были сплошь покрыты такими разнообразными цветами, будто кто-то специально собирал их вместе, стараясь не повторить ни одного. Так мама собирала полевые цветы – получались пестрые огромные букеты, которые отливали издалека одним цветом; Макар про себя называл его «летним».

Мостик был поднят метра на два над водой, потому что уравнивал верхние кромки берегов. Он был похож на горный канатный мост – его длинные жердочки покачивались при каждом шаге. Перильца были скорее символическими: по их тонкости на глаз можно было определить, что опираться на них основательно не стоит.

– Э-э, нет-нет-нет, – сказал художник, когда ребята смело шагнули на жердочки. – Так нельзя, а то можно мостик провалить. Видите, какой он воздушный? Давайте по одному, чтобы между нами была дистанция.

– Ладошка, ты лучше не ходи! – сразу сказала Соня.

– Я с краешка, последний, – попросился Ладошка.

Через минуту вся четверка, не считая хонорика, как праздничная гирлянда на тонкой ниточке, возвышалась над водой. Макар стоял посередине, и ощущение полета не покидало его. Вода проплывала внизу, мостик покачивался, легкие перильца подрагивали в руках, ветер освежал лицо – чем не полет? К тому же и голова начинала кружиться.

– Ладошка! – скомандовал он. – Сходи на берег. И мы за тобой, по очереди.

Конечно, по очереди. По-другому и не получилось бы.

– А! Вот и ты, дорогой! – одновременно и радостно, и строго воскликнул Григорий Григорьевич.

Макар оглянулся. На противоположном берегу стоял Ромео.

– Мне пройти надо, – буркнул он. – Что вы, на экскурсии?

– Пройдешь, пройдешь, – успокоил его художник. – Через минуту и пройдешь. Ну, что решил? Подумал над моим предложением? Ведь пойми, дорогой мой Ромка, что признаться в содеянном хоть и трудно, но приятно. Хотя это слово не очень-то подходит… Кстати, ты помнишь, что я тебе обещал за признание?

Ромка молча хмыкнул.

– Я напишу твой портрет, – продолжал художник. – И у тебя будет память на всю жизнь о твоем благородном поступке. Тьфу ты, опять неточное слово! Разве признание – благородный поступок? Это просто… правильный поступок!

«Ничего себе! – подумал Макар. – Да он к тому же еще и воспитанием занимается. Воспитанием этого самого «воспитанного» Ромео! А я думал, он его за шкирку – и готово признание».

– Мне пройти надо, – повторил Ромка. – Ладно, разминемся как-нибудь!

И он ступил на мостик. Соня стояла к нему ближе всех.

– Ой! – Она вцепилась в перильца. – Здесь узко.

– Не ходи! – крикнул Макар. – Мы сейчас сойдем, и ты переправишься! Поворачивай назад!

Но Ромка его не слушал. Он шел прямо на Соню, приговаривая:

– Разминемся! Обязательно разминемся!

Он приблизился к Соне и что-то шепнул ей.

– Проходи, проходи, – смущаясь и краснея, сказала она.

Чтобы разминуться с Соней, Ромка перехватил перила мостика так, что получилось, будто он обнял ее: одна рука была по одну сторону, другая – по другую.

– А ну, двигай! – крикнул Макар. – Или я тебя сейчас в воду столкну!

– Ай-ай-ай, какие мы грозные! – покривлялся Ромео, но все же оторвал руки от перил. – Боюсь до смерти. Перейти-то мне надо?

И вдруг мостик почему-то качнулся, будто его кто-то резко толкнул. Ромео потерял равновесие, взмахнул несколько раз руками, машинально ухватился за Соню и… они оба полетели в воду!

Брызги долетели до Макара, и в голове его сверкнула только одна мысль: Соня не умеет плавать! Даже не успев ее додумать до конца – какие могут быть мысли в такие мгновения! – Макар уже летел по воздуху, собирая на лету брызги от Сониного падения.

Хорошо или плохо, что речка оказалась здесь глубокой? Хорошо – для того чтобы не удариться о дно или о какую-нибудь корягу, но плохо – потому что любая глубина была Соне опасна. А вдруг она сразу уйдет на дно? Макар вынырнул, чтобы осмотреться, и услышал, как совсем рядом с ним словно взорвалась в воде бомба – так ему показалось. Это упал в воду Григорий Григорьевич.

Соня барахталась, но, как ни странно, лицо ее было совершенно не испуганным, а сосредоточенным.

– Соня, ты за столбик хватайся! – завопил сверху Ладошка.

Макар рванулся к сестре, но его опередил художник. Сделав руками всего несколько широких взмахов, он доплыл до Сони и подтолкнул ее, по совету Ладошки, к столбику, чтобы она отдохнула и пришла в себя.

Макар уже тоже был рядом. А Ромео… «Воспитанный» Ромео на четвереньках выполз на берег и через секунду скрылся из виду!

– Вот вам и благородный поступок, – раздосадованно выдохнул художник. – Стащить за собой девушку в воду и улепетнуть, даже не поинтересовавшись, умеет ли она плавать!

Но Соня неожиданно засмеялась.

– А мне не страшно! – заявила она. – И я бы никогда сама так не прыгнула. Мне даже понравилось!

Сверху хохотал Ладошка. Он понял, что опасность Соне уже не грозит, и наслаждался зрелищем, которое и правда было смешным: Соня вцепилась в столбик, а художник с одной стороны и Макар с другой силой стараются отцепить от столбика ее руки.

– Сейчас, сейчас, – смеясь, приговаривала Соня. – Они не хотят отцепливаться! Наверное, испугались мои руки.

Поддерживая Соню с двух сторон, Григорий Григорьевич и Макар подтолкнули ее к берегу. И тут-то разразился общий смех. Смеялись все – за исключением, конечно, хонорика, который ничего не понимал и испуганно оглядывался, вжимая голову в плечи – если можно было так, по-человечески, назвать его движения.

– А чего это мы так развеселились? – вдруг удивленно повел головой художник. – Нас обижают, а мы хохочем.

– Да он, наверное, нечаянно, – сказала Соня, отжимая подол платья. – Зато мы искупались.

– Да ведь он, по сути, убежал с места преступления! – воскликнул Григорий Григорьевич. – Вот ведь что самое страшное! Ну хорошо, то есть плохо, толкнул ты девушку в воду. Но после этого самому выплыть и бежать? Этого я никогда не пойму! Никогда в жизни! И вот за это не портрет его надо написать, а уши надрать так, чтобы всю жизнь помнил.

Макар с уважением посмотрел на художника. Он полностью разделял его негодование. Хотелось даже броситься вдогонку этому Ромео и хорошенько его проучить.

– Уши надрать? – задумчиво сказала Соня. – А знаете, что я читала? Что уши драли вовсе не просто так. Оказывается, за ушами находятся такие мышцы, которые влияют на психику. И если они как-нибудь неправильно зажимаются, то человек начинает и вести себя неправильно. А когда дерут за уши, то эти мышцы освобождаются, и у человека есть шанс исправиться…

Все-таки Соня – удивительная девчонка! Ну кто, скажите, стал бы размышлять про какую-то расположенную за ушами психику, стоя в мокром платье? Макару так уж точно было бы не до этого.

Ладошка продолжал хихикать. Конечно, когда три человека ни с того ни с сего оказываются в воде одетыми, выглядят они довольно смешно.