Точка сингулярности - Скаландис Ант - Страница 27

– Чушня это все. Не сходи с ума, Тим. Спи спокойно.

С поразительной оперативностью Майкл перезвонил уже на следующий день.

– Значит так, – деловито приступил он к изложению фактов. – За рулем был гражданин Швеции, сотрудник посольства, ехал слегка пьяным, но главное не это, у него оказались не в порядке тормоза и рулевые тяги. Одновременно…

– А так бывает? – с подозрением перебил Редькин. – На «саабах»-то?

– Это из протокола ГАИ, – спокойно пояснил Майкл. – Человек разогнался, как на трассе Стокгольм – Гётеборг, ну, притормозил на повороте, ну, попал одним колесом на трамвайную рельсу, ну, и не справился, как говорится, с управлением. Вот и все. Никаких контактов с Меуковым, Самодуровым и Кусачевым, а также наркомафией и автобизнесом этот человек не имел.

– И все это ты уже успел выяснить? За один день?! – не поверил Редькин.

– Видишь ли, предварительную проверку – в самом общем виде – провести недолго. А подробно я буду этим заниматься в рабочем порядке.

– Хорошо. И как фамилия этого шведа?

– Слушай, Тим, – Майкл начал сердиться, – а оно тебе надо? Не засоряй мозги лишней информацией. Понял? Жди ноября. Уже недолго осталось.

А осталось и впрямь недолго. Но Редькин вдруг перестал верить Майклу. По крайней мере, его стало раздражать обилие недоговоренностей. Ну, как это можно: иметь такие тесные контакты с Петровкой, с прокуратурой, с ГАИ – и до сих пор не выяснить, почему начальник местного отделения покрывал не только покойного Игоря, но и покойного Кусачева, а сам по-прежнему жив и даже с работы не вылетел?

Маринка сделала еще более категоричный вывод:

– По-моему наш Майкл просто блефует. Хотел успокоить, вот и придумал всю эту информацию якобы из ГАИ. Нет у него никаких людей в МВД. Хочешь поспорим?

– Ну, это уж ты слишком! – оторопел Редькин. – А как же он об убийствах раньше всех узнает?

– От знакомых журналистов, – предположила Маринка. – Ну, вот скажи, почему он фамилию шведа от тебя скрыл?

Редькин прикусил язык. Все было очень разумно в Маринкиных рассуждениях.

Только вдруг подумалось о другом: как спокойно они оба восприняли убийство Сереги Самодурова! А ведь оба и сразу поняли, несмотря на заверения Майкла: причиной смерти стала именно та встреча на Колхозной. Логически этого объяснить нельзя, но ясно же, как белый день. Вокруг них отстреливают и давят всех подряд. Вокруг них. Но уже не страшно. Уже ясно, что лишь вокруг… И вообще, это как на войне, когда принимаешь близко к сердцу только гибель лучших друзей или угрозу собственной жизни. А сама по себе смерть – своих ли, врагов ли – становится нормой, естественным фоном… А тем более Самодуров! О ком сожалеть? Ничтожный был человечишко, при жизни доброго слова не стоил, но о мертвых…De mortuis aut bene, aut nihil. Так, кажется, по латыни?.. Либо хорошо, либо ничего…Но хорошего нечего сказать… Дожили…

Оказалось, что до самого интересного еще не дожили. Последней каплей (Господи! Последней ли?!) стал совсем уж бредовый случай вечером в субботу. Совсем бредовый

Глава седьмая

НЕХОРОШАЯ КВАРТИРА

Казалось бы, какое значение может иметь для жизни в целом платонический бульварный роман? Это Тимофей про себя так называл – роман, а в действительности какой там роман! Робкое, трепетное, безответное и в чем-то постыдное для сорокалетнего мужика увлечение. Впрочем, такое ли уж безответное? Однажды он задал себе этот вопрос и не сумел ответить – вот когда начались настоящие страдания. Если б знать наверняка, что он Юльке не нужен – ни для чего, совсем, никак – тогда бы и жить легче, тогда бы просто ходить и любоваться, словно картиной в музее, словно актрисой в кино. Но червь сомнения закрался Тимофею в душу вместе с теплыми вишневыми взглядами; вместе с кокетливой манерой этой бестии закидывать ногу на ногу, сидя на лавочке и в ту же секунду победно озирать стоящих рядом мужчин; вместе с ее искренним смехом, награждавшим удачные шутки; вместе с мимолетными касаниями, происходившими в моменты растаскивания собак или во время пьяных прощаний – однажды он даже поцеловал Юльке руку… В общем, все шло по нарастающей. Тимофей приглядывался к поведению девушки с каждым днем все внимательней, он стал придавать значение ее случайно брошенным словам, взглядам, жестам, а главное, он начал анализировать собственные возможности. Вот тогда и оказалось, что бульварный роман может не просто иметь большое значение для жизни в целом. Бульварный роман способен перевернуть эту жизнь вверх дном – вместе с женой, детьми, внуками, машинами, дачами, страхами и проблемами.

Тимофея вдруг перестало интересовать все, что не было так или иначе связано с его новым трепетным чувством. Любые самые серьезные дела казались рядом с мыслями о Юльке сущей ерундой. Ну, сколько можно, например, заниматься этим проклятым расследованием? Ну, их всех в баню! Хотят убивать друг друга – пусть убивают. Сколько можно заниматься огородом и домом? Дачный сезон закончился – забыть и выбросить из головы. Сколько можно заниматься машиной? Готовить ее к зиме – такая морока! Лучше вообще поставить на прикол до весны. Наконец, работа. Нет, работать, конечно, надо, но книжная торговля все равно резко пошла на спад, а издательское дело и вовсе загибается – скучно это все, скучно, да и денег приносит все меньше. А за новые проекты браться – годы уже не те. Что там еще? Семья, дети? Так Верунчик уже давно не дитя, хоть и инфантильна она до безобразия. Да, он любит свою дочь, но не настолько, чтобы любить вместе с ней еще и эту мелкую кричащую Дашеньку. Маленькие дети и раньше раздражали Редькина, теперь же казались просто невыносимыми. Наверно, им с Маринкой надо было родить еще одного, лучше мальчика, и сейчас ему было бы лет двенадцать-пятнадцать. Вот такого Редькин любил бы! (Какая бредовая мысль! К чему бы это?) Но так уж вышло, второго ребенка они делать не стали. И теперь супругов не связывало практически ничего, кроме общей работы и общих денег. (Господи, а это он о чем? О разводе, что ли?)

Вот так и крутились мысли – от попытки самооправдания до изощренного самобичевания и обратно. А суть была предельно проста – ему теперь нужна была только Юлька. Нет, не в качестве новой жены, – об этом смешно даже думать – просто нужна и все. Любил он ее.

«Во, залудил, приятель!» – одернул сам себя Тимофей. Любовь, любить – слова-то какие! Любовь – это слишком серьезно. Или наоборот – по-детски романтично, игра какая-то получается, кино, мелодрама. В жизни не должно быть любви сорокалетнего к двадцатилетней, да еще на собачьем бульваре…

С такими мыслями Тимофей засыпал в пятницу вечером. С ними же он и проснулся в субботу утром. Маринка встала раньше – какая-то суета происходила вокруг заболевшей Дашеньки, – а Редькину разрешила поспать до отвала, но уже в одиннадцать он пробудился от детского плача и больше заснуть не смог – лежал, размышлял о своих мучительно-сладких проблемах и делал вид, что все еще спит – пусть не трогают.

Около полудня Маринка сломалась.

– Ну, что, старый пень, – вопросила она громко, – вставать сегодня будешь? А то скоро уже Лайма описается.

Утренняя прогулка традиционно считалась обязанностью Тимофея, вот только утро у Редькиных даже по будням, как правило, начиналось около полудня, и собака привыкла гулять после часу дня. Традиция была весьма удобной. Но теперь это расстраивало Тимофея, так как Юлька гуляла со своим Патриком намного раньше, и утренние свидания таким образом не вырисовывались.

– Не лги мне, – сонно проворчал Редькин, – у нас собака богемная, она и до трех часов потерпеть может.

– Но у тебя сегодня будет еще одно важное дело, – сообщила Маринка. – Настало время разобрать антресоли и стенной шкаф.

– Однако вечером мне к зубному, – напомнил Тимофей.

– Поэтому и говорю, что надо все успеть до того, – не возражала Маринка.

Идея посетить зубного врача была, конечно, совсем не случайной. Ведь ежедневными тяжкими раздумьями редькинские страдания не заканчивались. Вся его жизнь теперь развивалась по законам любви. Например, он вдруг стал задумываться о собственном внешнем виде – о лице, о волосах, об одежде, о как-то незаметно, но подло начавшем расти брюхе. Бриться Тимофей перестал двадцать лет назад, а стричься взял за правило раз в полгода. Отращивал длинные патлы, хоть в косичку затягивай, а потом срезал все почти под ноль. Причем, эту нехитрую услугу оказывала ему родная жена, ходить в парикмахерскую казалось не то чтобы дорого, но как-то нерационально. Все в их жизни подчинялось главной задаче: экономии времени. А бороду Редькин и вовсе подравнивал сам и, честно говоря, делал это не чаще, чем раз в три месяца, отчего она и была, как правило, клочковатой. В одежде Тимофей был предельно неразборчив, носил все, что покупала Маринка, и в любой вещи ценил прежде всего удобство, а не внешнюю сторону. Что такое современная мода, Редькин не знал вообще. Теперь это вдруг и сразу стало его интересовать. Он мгновенно откликнулся на предложение купить новую кожаную куртку и немыслимо долго выбирал и примерял разные модели. Жена всегда получала удовольствие от подобного процесса, искренне радовалась и теперь внезапному изменению в характере Тимофея и ничего плохого не заподозрила. Ничего. О, женская слепота! О, неумение выйти за рамки привычного!