Точка сингулярности - Скаландис Ант - Страница 106

СОБСТВЕННО ЭПИЛОГ

(Из романа Михаила Разгонова «Точка сингулярности»)

Я оглянулся назад и понял, что купаться действительно не получится. Негде было купаться. Были там волны Индийского или Тихого океана, теперь уже не имело значения. Потому что море исчезло совсем. Песок под моими ногами плавно переходил в каменистое крошево, за которым начинались островки жухлой травы, а еще дальше – асфальт, и над ним лениво клубился желтовато-белесый туман, он постепенно рассеивался, и на заднем плане проступали очертания улиц и домов – нормальная московская новостройка. Я и раньше-то путал подобные пейзажи, а теперь, после трехлетнего отсутствия в родном городе, не узнал бы, даже если б очень старался. Но Верба вдруг сказала:

– Это Чертаново.

– А-а-а, – протянул я, словно понял нечто важное, потом вдруг вспомнил, что именно в Чертанове раньше жил Редькин, собственно, мы туда к нему и ездили, но было дело ночью, в спешке и все на нервах. Разве узнаешь теперь эти обычные бело-голубые панельные дома. Тем более, когда с ними почему-то соседствуют странные здания сталинской постройки и совсем не московского вида.

Я скосил взгляд чуть вправо и сквозь редеющую дымку разглядел набережную широкой реки, вдоль которой гуляли не обращавшие на нас внимания люди, а по ту сторону водяной ряби стоял какой-то знакомый с детства памятник. Ба, да это же Афанасий Никитин! Тверь. Волга. Наконец, слева прочертился Берлин в виде любимой Кедром станции Цоо со всеми небоскребами и огрызком храма Кайзера Вильгельма. И это уже не удивляло, а только добавляло в картину элемент законченности. Нет, я не прав, элементом законченности стал на самом деле Андреевский спуск и дом президента Кучмы еще левее Берлина и Чертанова.

Стрелять в подобной ситуации казалось не менее глупо, чем идти купаться в Волгу в апреле месяце. Впрочем, кто мне сказал, что у них там апрель? Точка сингулярности, понимаешь, – понятие не только пространственное, но и временное!

Я стыдливо спрятал пистолет и заметил, как Верба делает то же самое, потому что к нам уже шли.

Из Берлина – Белка вместе с Андрюшкой и котом Степаном.

Из Киева – Лешка Кречет с Юркой Булкиным.

Из Москвы – все безумное семейство Редькиных, включая собаку далматина. И следом спешили два совершенно незнакомых мне парня, но с удивительно располагающей к себе внешностью. Одного из них явно и очень хорошо знала Марина Редькина, я даже посмел предположить, что это ее новый муж.

Из Твери в нашу сторону двигалась еще более славная компания: Тимофей Редькин, Майкл Вербицкий и Паша Гольдштейн – все с бутылками пива в руках.

Наконец, из Колорадского Центра (я его как-то сразу не разглядел – секретный все-таки объект, вот и замаскировался) – едва ли не в обнимку прибыли Тимоти Спрингер и Грейв. И какая была теперь разница, кто из них кого завербовал? Ясно же было, что здесь и сейчас даже враги будут делать одно общее дело.

Последним на этом празднике жизни появился, как всегда, гуру Свами Шактивенанда. Он прилетел (зараза!) в голубом вертолете, и все, конечно, сразу поняли намек: сейчас будут бесплатно показывать кино. Кого он собирался поздравлять с днем рождения, осталось не до конца ясным, но ящик с эскимо на песок выставлен был. Я не стал считать, но ни минуты не сомневался, что их там ровно пятьсот.

Андрюшка был просто на седьмом небе от счастья, однако Шактивенанда решил до кучи порадовать и взрослых своими инсценировками. Выпустив на волю из вертолетного чрева, как всегда, с иголочки одетого Чиньо и жеваного Тополя в кожаных штанах и мятой курточке – Леня был у них за пилота, – Шактивенанда извлек из футляра красивую и, похоже, дорогую гитару.

– Я обещал? – задал он риторический вопрос. – Так вот, Михаил, слушайте.

И он исполнил одну из лучших и самых знаменитых песен Леннона и Маккартни – «Girl». Исполнил почему-то по-русски, только рефрен пел по-английски, – негоже в названии и припеве число слогов умножать – но прозвучало это очень здорово и к месту.

– Перевод с английского Юрия Булкина! – объявил Анжей.

И Юрка профессионально поклонился публике, он уже с третьей строчки подыгрывал Шактивенанде на своей гитаре и подпевал.

– А почему именно «Girl»? – спросил я.

– А потому что нет на свете ничего важнее любви, – ответил гуру до смешного просто. Но с необычайной серьезностью.

И все замолчали. Словно оценивая глубину его мудрости.

В наступившей тишине взоры собравшихся обратились к Вербе, и нетерпеливый Тимоти Спрингер с чисто научным жадным любопытством поинтересовался:

– Ну, что там, когда наконец будет готово?

Прозвучало смешно. Как будто изголодавшийся за день рыбак спрашивает о готовности вкуснейшей ухи, висящей над костром в котелке и распространяющей вокруг умопомрачительные запахи.

– Скоро! – буркнула Верба, погруженная в себя, и продолжила сосредоточенное шелестение клавишами.

А Грейв тихо-тихо стоял у нее за спиной и трогательно вытягивал шею, желая разглядеть хоть что-нибудь. Но жидкокристаллический дисплей под таким углом отчаянно отсвечивал, и потому не видел этот кровопийца, похоже, ни черта.

– Постойте! – воскликнул заводной и общительный Паша Гольдшетйн. – Мы же далеко не все знакомы между собой. Это не порядок!

– И то верно! – согласился я.

– Так давайте за знакомство. За встречу! – наседал Паша. – По этому поводу полагается. У нас еще пиво есть, а там и за водочкой сбегаем.

И началась какая-то вакханалия знакомств.

Белка очень быстро нашла общий язык с Мариной Редькиной. По-моему, они говорили о тонких различиях между московской и берлинской модами.

Тополь увлеченно беседовал с Марининой мамой Верой Афанасьевной – люди примерно одного поколения, они нашарили много общих тем, а к тому же вдова, оказавшаяся вдруг соломенной, суеверно пряталась, за не слишком широкой, но весьма надежной спиной Горбовского от своего восставшего из мертвых мужа – Пети Чуханова, он же Игнат Никулин, он же Грейв.

Майкл и Лешка Кречет неожиданно прониклись друг к другу. Впрочем, чего ж тут неожиданного: оба в некотором роде политические технологи, каждый на своем уровне.

Юрка Булкин и Анжей Ковальский погрязли в музыкальных спорах.

Стив Чиньо, неожиданно хорошо заговоривший по-русски, (а со мной прикидывался, зараза!) пудрил мозги в очередной раз беременной дочке Тимофея. Называл ее по-семейному – Верунчик. И мужу ее Никите тоже древнеиндийскую философию преподавал. Похоже, Стив даже собаку Лайму окучивал – буддист, он и есть буддист, собак любит наравне с людьми – вот далматиница на него и пялилась влюбленными глазами и уши домиком ставила.

Я же выбрал себе объектом для общения самого Редькина. Давно ведь мечтал познакомиться. Мистическая связь двух личностей – так я это объяснял подсознательно. И откуда только вылезла подобная ересь?

Но он действительно оказался очень похож на меня чисто внешне. Только – как пишут в детских журналах – найдите десять отличий в этих картинках. Я нашел штук пять: он оброс бородой, был сутул, неспортивен, очень небрежно одет, с лысиной на башке, и еще – в хитро прищуренных глазах ясно читался непрерывный поиск выгоды лично для себя. Он словно был моей худшей половиной… Господи! Что это за глупость я сморозил?

А говорить нам с Тимофеем оказалось практически не о чем. И тогда, как это ни странно, он решил меня познакомить со своим другом – Валькой Бурцевым, прекрасным автомехаником и вообще замечательным человеком. Вот Валька располагал к себе в момент. Ощущение было такое, что мы уже тысячу лет знаем друг друга. Но в какой-то прежней жизни. Мы даже пытались вспоминать общих знакомых. Долго перебирали имена. Безрезультатно. И тогда он представил мне еще одного участника мероприятия.