Охота на эльфа - Скаландис Ант - Страница 39

– Склифосовский, помедленнее, пожалуйста, я записываю, – непочтительно перебил его Шкипер.

Возможно, у него рука вдруг резко заболела, и не было уже никаких сил выслушивать нудную лекцию, а возможно, Володька самый простой из нас – что думает, то и говорит: мол, хочешь объяснить что-то – излагай коротко.

– Ну, извините уж за подробности, – поморщился Павленко. – Просто без них любая цифра враньем покажется, вот я и решил расшифровать кое-что. Я хочу, чтобы вы поняли, из-за чего весь сыр-бор. Деньги, за которые мы сегодня с Мышкиным воюем – это триллионы долларов. И они реально определяют погоду в российской (да и не только российской) экономике. От того, чья возьмет, будет зависеть очень многое, поверьте. Рядом с этим штурм моей резиденции на танке – ерунда, цветочки. Ягодки еще впереди. Совершенно не удивлюсь, если Мышкин швырнет куда-нибудь нейтронную бомбу, а то и спустит на «Феникс» облако ядовитой саранчи или стаю зачумленных крыс.

– А по-хорошему никак нельзя? – спросил вдруг Фил.

Я понял, почему именно он. Я тоже хотел спросить про Ёжика. Ведь это именно он, по словам Фила, придумал, как помирить теневое министерство торговли с теневой налоговой инспекцией.

– Можно, – сказал Павленко. – Конечно, можно. Только для этого надо засунуть все амбиции себе в задницу. У коммунистов это хорошо получается. Их семьдесят лет муштровали. А мы, демократы, высшей ценностью считаем свободу. В том числе и свободу выбора. Свободу мнений. Вот от этого переизбытка свободы и рвем друг друга на части. Аникеев ведь так и умер, уверенный в своей правоте. Свободный рынок – и никакого регулирования. Дикий капитализм – навсегда! Он так и не захотел понять, что во Всемирную торговую организацию входят страны с развитой сетью супермаркетов, а не грязных базаров, заполненных полууголовным элементом.

Я оглянулся на Циркача: тот растерянно улыбался, услыхав из уст Павленко буквально собственные слова. А Аристарх Николаевич, тем временем продолжал, все более увлекаясь:

– И товар в магазины должны поставлять солидные фирмы, а не десятки и сотни тысяч обнищавших итээровцев, учителей, врачей и военных, заслуживших теперь гордое звание челноков. Это же пародия на русских купцов прошлого века. Купцы были богатейшими людьми, а челноки… Эх! Не захотел Аникеев понять, что граждане цивилизованной страны ездят по миру с магнитными карточками, а не с карманами, набитыми «зеленью». Господи, когда же мы перестанем пугать немецких и французских банкиров сотнями тысяч наличных долларов?! С экономической политикой Аникеева – никогда! Мы все это ему объясняли еще три года назад, и два, и год, и несколько месяцев назад. Сначала просто пытались создать условия, более выгодные для магазинов, а не для рынков, но нам отчаянно мешали на всех уровнях. Сколько было шума, когда ввели дополнительный налог на челночную торговлю! У нас удивительный народ, он не хочет жить лучше, он хочет жить как всегда… Потом случился августовский кризис – это отдельная тема, – и после него уже любому дураку стало ясно, что челноки и оптовые рынки – это пройденный этап. Их песенка спета. Началась агония. Однако Аникеев, свято убежденный, что «этот стон у них песней зовется», продолжал упорствовать, продолжал реанимировать и реформировать свою торговую сеть. Это потрясающе!.. Вы знаете, ведь Свирский еще три года назад предлагал сесть за стол переговоров на очень удобных для обеих сторон условиях.

– Стоп, – сказал я. – Свирский. Это человек Аникеева?

– Упаси Господь! Я бы очень хотел сказать, что Свирский был моим человеком, по убеждениям мы были весьма близки, но в том-то и дело что Эдуард не был ни чьим человеком. Он всегда был сам по себе. Знаете, откуда взялась его кличка? Из анекдота. Ну, когда волк всем зверям назначает, мол, ты придешь, я тебя съем на завтрак, тебя – на обед, тебя – на полдник, и всех записывает в блокнотик, доходит очередь до ежика, а он отвечает: «Волк, а пошел-ка ты!..» «Значит, так, – бормочет волк, – глядя в свой блокнот, – ежика вычеркиваем». И остается без ужина. Свирский сам очень любил этот анекдот, по существу, притчу. Его в какие только списки не вставляли! И в партийные, и в черные, и в наградные, и в расстрельные, а он всех посылал, и его вычеркивали…

– Ну, из расстрельного-то вы его не вычеркнули, – процедил Фил обиженно и зло.

– У меня не было такой возможности, – сказал Павленко. – Мне эти списки на подпись не приносят.

В его голосе было не меньше боли, чем в голосе Фила, а глаза смотрели прямо и даже с вызовом. И я вдруг поверил этому хлыщу. Нет, он был не наш человек, я продолжал величать его про себя именно хлыщом и комсомольским боссом, но в данном случае я верил ему. Когда речь заходит о жизни и смерти, я умею различать правду и ложь. Не смогу объяснить как, но за годы, прошедшие после войны, я научился этому. Собственно, еще там, в Чечне это умение не раз меня выручало.

– Так может, и Аникеева не вы убили? – я задал свой вопрос не столько с подколкой, сколько с надеждой.

– Браво, – сказал Павленко устало. – Если вы сумеете мне поверить, значит, мы сработаемся. Киллер, стрелявший в Измайлове, действительно получил деньги со счета итальянской фирмы, зарегистрированной на имя одного из моих сотрудников, копия платежки наверняка уже есть в следственном отделе ФСБ, а может, и в Интерполе. Правда, сам мальчишка и знать не знает, чей заказ выполнял, он готов получать деньги хоть итальянскими лирами, хоть турецкими. Я бы эту малолетнюю мразь ликвидировал сразу, да простит меня Господь за такие слова! Но какой, скажите, прок человечеству от международного мастера спорта, готового за большие деньги стрелять в любую движущуюся мишень. И не задавать лишних вопросов. По-моему, такие моральные уроды просто не должны коптить небо. Мышкин считает иначе: уникальных специалистов в расход пускать нельзя, это – наш золотой запас, это – наши будущие дивиденды. Вот он и прячет Глаголева на какой-то госдаче. Ну, еще бы: ученик великого Кручинина, заслуженного спортсмена от КГБ! Этот молокосос тоже умеет, как и его тренер, перед прицельным выстрелом всякие фортели выкидывать, восьмерки, например, рисовать лазерным зайчиком. У Аникеева, кстати, давняя любовь к восьмеркам: одна из его фирм называлась «Восьмое чудо света», а в логотипе он использовал перевернутую восьмерку – знак бесконечности. Вот она, ирония судьбы!