Меч Тристана - Скаландис Ант - Страница 34

Однажды он прочел у Фолкнера, как мужчина, раздевая женщину, вынужден мысленно снимать с ее тела всех предшествовавших ему мужчин, и этот образ надолго запечатлелся в юном мозгу. Но позднее он с некоторым удивлением понял, что никакие не мужчины беспокоят его на самом-то деле, а только лишь одно – ее опыт. Ее богатый сексуальный опыт на фоне его бледных и однообразных воспоминаний о случайных связях со скучными девчонками. Такое было противно природе (в его представлении), ведь это как раз мужчина должен обучать женщину любви. (Почему? Что за глупость? А как же гетеры, например?!) Но тогда он так думал, искренне думал. И еще ни разу не раздев свою любимую в жизни, в мыслях все снимал и снимал с нее всех предыдущих мужчин, и мучил ее вопросами о них, и она пыталась уходить от ответов, пыталась что-то скрывать, но потом благодаря любви ли, из-за обиды ли, а может быть, просто в раздражении начинала рассказывать. И вдруг сама получала удовольствие от сумасшедших для молодой и в общем-то целомудренной женщины откровений. Да, она никого не любила раньше по-настоящему – теперь-то Маша хорошо понимала это, – но все-таки (к чему кривить душой?) с другими тоже получалось не так уж плохо, ей было что вспомнить. И в ее рассказах появлялись порой фантастически неприличные подробности. Вот они-то, глубоко интимные, пронзительно честные мелочи и растравляли душу Ивана сильнее всего.

Все это был чистейшей воды мазохизм, но мазохизм целительный. Ведь это ревность в действительности не лечится, она лишь переходит во все более тяжелые формы и постепенно убивает любовь. Но у него-то была не ревность. У него была просто зависть. Он безумно завидовал ее опыту, однако, знакомясь с ним в подробностях, словно проигрывал внутренне все роли ее прежних кавалеров и небрежно отбрасывал их одну за другой как пройденный, отработанный материал. Он был совсем близок к полной победе над собой, и тут они расстались надолго.

А теперь, когда уже здесь, на морском просторе, они постигли вдвоем этот непредставимый, запредельный, божественный экстаз слияния друг с другом и с вечностью, – теперь ему было просто смешно сравнивать себя с теми ее парнями, далекими-далекими, мелкими-мелкими, почти игрушечными человечками из другого мира, или, как сказал этот зеленоглазый маг, с другого уровня бытия.

Может, потому он был так счастлив в те первые несколько дней – солнечных, зелено-голубых и ветреных?

И вдруг – как удар в спину из-за угла – этот стон в ночи. Король Марк, его действительно любимый дядя – красивый, сильный, достойный во всех отношениях мужчина – в один печальный миг перестал быть номинальной фигурой в их с Изольдой отношениях. Король Марк был здесь и сейчас, король Марк был живым и значимым. Он безжалостно вторгся в их любовь и сделался ее участником. И беспечные детские игры кончились. Дафниса и Хлои из них не получилось. Снова начиналась борьба. Смертельная борьба. С самим собой. С Машей. Со всем миром. Борьба между долгом и совестью. Между честью и любовью.

Сразу же, утром, улучив момент, Тристан спросил ее прямо, без предисловий, желая застигнуть врасплох:

– Тебе было хорошо с ним?

– С кем? – Она тянула время.

– С Марком.

– Ах, вот ты о чем!

(Она тянула время!)

– Это ужасно глупо, – улыбнулась Изольда.

– Что именно? – растерялся он.

– Ревновать меня. Неужели ты еще не понял, что чувство, возникшее между нами, совершенно иное, чем…

– Да, но…

– И никаких «но»! Неужели ты еще не понял, глупенький: бывает людская любовь, а бывает божественная. Или – как там у Ремарка? – любовь небесная и любовь земная.

– Ты считаешь, действительно бывает? – спросил Тристан ошарашенно.

– Ну конечно!

И не желая продолжать этот разговор, она одарила его стремительным и жарким поцелуем. Небесным поцелуем.

Но, Боже мой! Откуда он мог знать, какими поцелуями одаривает она теперь короля Марка? Боже, неужто он никогда не сумеет выбросить это из головы? Любовь небесная и любовь земная…

О, греховная плоть человеческая! Как ты сильна! Можно пройти миры, прикоснуться к чуду, можно самому творить чудеса, став почти Богом, – и вдруг обнаружить, что греховная плоть твоя по-прежнему с тобой, и она для тебя дороже всего на свете, и никуда тебе не деться от нее!

Они очень вовремя закончили разговор, потому что вошел Марк вместе с племянником своим Андролом, и навстречу им выпорхнула из глубины королевских покоев Бригитта, и стало ясно, что она подслушивала разговор Тристана и Изольды.

Тристан начал лихорадочно вспоминать, на каком же языке они говорили, и вспомнил – на современном английском (во идиотизм-то!) – потому Бригитта если что и поняла, так не более двух-трех слов, однако интонации…

Очень скоро сделалось ясно, что интонации выдали любовников с головой, размолвка их была совершенно прозрачна для королевской камеристки. Тристан, впрочем, весь день ходил как неприкаянный, да и Изольда дулась на него. Слепой бы не увидел. Но Бригитта увидела раньше всех.

Правильно говорят: «Милые бранятся – только тешатся». Однако пока они бранятся, кое-кто может очень удачно использовать это для себя. Бригитта решила быть последовательной. Раз уж однажды пустилась на обман любимой хозяйки ради своей безумной страсти, значит, можно и повторить эксперимент. Теперь она все рассчитала точно. Она тоже слыхала от филидов острова Эрин о страшной силе даже совсем крохотных капель любовного зелья, о магическом влиянии их на юных девушек, а в особенности – на мужчин. И потому свято верила: Тристан может и будет принадлежать ей. Или напрасно прослыла она в родной Ирландии обольстительницей и самой коварной обманщицей мужчин?

С давних пор припасала Бригитта для особого случая бочонок непростого шведского пива с добавлением сока буйного краснолистника. Пиво было знатное на вкус, золотисто-прозрачное, пенное – не чета ирландскому или уэльскому, а сок краснолистника действовал на всех одинаково грубо и просто – вызывал сильное плотское желание как у мужей, так и у жен их. Да, тот любовный напиток, что варила королева Айсидора из тридцати восьми трав по особой колдовской методике, одаривал людей любовью небесной, а значит, вечной, любовью, которая сильнее смерти и потому сама смертью становится. А пиво с буйным красноватым соком предлагало им простую земную радость на одну ночь или на столько ночей, на сколько хотелось растянуть эту радость, повторяя возлияния вновь и вновь.

Тристан был мрачен, и Бригитта просто предложила ему выпить хорошего пива, пообещав невиданный вкус и забвение всех печалей. Тристан рассеянно и робко улыбнулся. Он был тронут. Он даже не почувствовал подвоха. Он был как будто далеко отсюда. И преданность Бригитты своей хозяйке не вызывала у него ни малейших сомнений. А тот невозможный, тот сумасшедший эпизод на море и тем более еще раньше, в бане, – все это забылось как дурной сон, потому что было до того, ведь все, что было до того, казалось теперь просто нереальным.

Бригитта повела его на скотный двор. В пустом сарае, заваленном свежим сеном, стоял чудесный аромат, и здесь же, в специальной бадье с родниковой водою, припрятан был заветный бочонок. Бригитта вынула пробку и шепнула:

– Попробуй.

Он глотнул:

– Ой, действительно здорово!

И сама служанка глотнула.

Сквозь щели в крыше пробивались два пыльных солнечных луча. Один падал на Тристана, и тот, прищурившись, отшагнул в сторону. Зачем? Да затем, чтобы лучше видеть девушку, потому что второй луч падал на ее почти оранжевые, червонным золотом сияющие локоны и бесстыжие, смеющиеся серо-зеленые глаза – дьявольски красиво!

– Жарко-то как… – томно проговорила Бригитта и небрежно потянула за какой-то шнурок на своем платье.

Образовалось этакое декольте, совсем несвойственное местной культурной традиции.

Тристан шумно выдохнул, и она снова протянула ему бочонок.

– Пей, оно холодное, а здесь на сеновале воздух так прогревается за день! Правда, здорово?