Лизонька и все остальные - Щербакова Галина Николаевна - Страница 41

– Что ты сказала? – спросил Иван, который услышал, но не поверил, что его дочь может так говорить. Грубо, в смысле.

– То и сказала, – ответила Роза, – что давно пора отдавать Зимний. Бардак во всем… Пошли… Я знаю, где можно перекантоваться.

Она везла отца к Леле, потому что та жила совсем близко, на Красносельской. Роза понятия не имела про разговор, который час тому назад состоялся между сестрами по телефону. Мелькнула мысль, что отец-иностранец может быть неприятен дяде Васе, но тот как раз на работе, а Леля уже – слава Богу – пенсионерка. Они посидят, попьют чаек, развлекут Лелю, той после ее бурно-пламенной работы совсем, наверное, тошно одной, вот они и совершат благое дело. Выскочила у автомата.

– Ты дома?

– Дома, – ответила Леля.

– Жди! сказала Роза. Она готовила ей Ивана как сюрприз. Леля, конечно, знает, что он приехал, но одно дело знать, а другое – достать китайские чашечки и заварить хороший чай, и с пристрастием задать гостю вопрос: «А в коммунистическую партию Канады ты вступил? Как там У.Каштан? Или кто у них верховодит?»

Роза внутренне веселилась. Именно этот вопрос задал отцу ее муж. Сидел-сидел, сидел-сидел и булькнул: «Кто верховодит?»

Отец весь аж побледнел от смущения и виноватости. Какой-то наш страх мелькнул на его все-таки чужом лице, что он не вступил в партию и не может предъявить сейчас билет с отметками об уплаченных взносах.

– Ты хорошо помнишь Лелю? – спросила Роза Ивана, выруливая на нужную улицу.

– О, Леля! Она меня боится, – печально сказал Иван.

– Мы едем к ней.

– Надо ли? – Лицо у Ивана стало встревоженным. – Поедем лучше в гостиницу.

– Глупости! – сказала Роза. – Она нас ждет…

«Меня это не могло остановить, – скажет потом Роза, – потому что я органически не могу брать в расчет идиотизм. Я понимаю, его в нашей жизни навалом, мы в нем живем, но когда я совершаю поступок, я всегда исхожу из логики, из здравого смысла, я забываю об эффекте идиотизма».

Леля обрадовалась звонку Розы. Что бы там ни говорил Василий Кузьмич, все-таки Роза немножко из их семьи, это факт, и она должна ее предупредить и осторожить на тот случай, если в голове Розы, вопреки воспитанию в русской семье, возникли националистические интересы. Леля скажет ей мягко, но категорически. Мы тебя вскормили и вспоили. Отверни голову, если она хочет не туда повернуться. Ты должна сейчас всем доказать, что ты советский человек. В шею! В шею этого пса приблудного. Какой он тебе отец? Он враг тебе, просто враг. И потому что бросил, и потому что живет там. Роза! Объясни Нине, что общение с ним бросает на нас тень. На всех. Я надеюсь на ум Лизоньки, ей эти осложнения в момент выхода в литературу ни к чему. Мы должны держаться вместе и против. Вот тебе наша с Василием Кузьмичом рука.

Леля даже протянула вперед руку и увидела, как противно дрожат пальцы, и почувствовала – легкая тошнота поднимается к горлу.

– Вот! Я уже нервничаю, – рассердилась она. – А у меня такие хорошие анализы. Как я ненавижу иностранцев. От них все плохое. Все!

И Леля накапала себе в рюмку настойку пустырника, боярышника и валерианы. Очень полезная гадость.

Потом она заварила чай и поставила две дорогие китайские чашки, что свидетельствовало о том, что Роза неплохо воображала тетку. К чашкам годилось и яркое, попугаистое кимоно, правда, Леля не очень уютно себя в нем чувствовала, кимоно все время норовило перекоситься на груди, что говорило о глубоком изъяне самого покроя, рассчитанного не на нашу женщину. Но сейчас, ради Розы, надо было стерпеть, надо было выглядеть под стать чашкам, а главное, под стать тому важному разговору, который Леля намечтала.

Когда раздался звонок, Леля внимательно посмотрела на себя в зеркало.

Вполне подходящая еще женщина, подумала, отнюдь не старуха, отнюдь!

Впрочем, все это уже предположения, как она себя видела. Но что в этом мире безусловно достоверно? Поэтому скорей всего – было именно так, и Леля шла к двери уверенно, принимая по ходу движения улыбчивое гостеприимное выражение. Взгляд в глазок был автоматическим. И тут же была отдернута рука, протянутая к засову. Там, во всю ширину глазка, маячил и расплывался Иван, для которого чашки поставлено не было. Правда, тут же на фоне шерстяного пальто возникло и улыбающееся Розино лицо с вытянутым языком. Такая у нее была дурная привычка. «Мое фэ глазкам и скважинам», – говорила она. Одновременно раздался телефонный звонок. Леля почувствовала панику, как-то враз вспотела под кимоно спина. «Фу! – подумала она. – А говорили, хорошая синтетика». Леля твердо сняла трубку, потому что этим самым оттягивалось открывание дверей. По телефону ее приглашали на партийное собрание. И приглашали плохим голосом. Было в этом голосе нечто, что заставляло думать, что к ней уже изменилось отношение. Конечно, звонила мелкая сошка, но именно эти сошки умеют быстро и точно улавливать тенденцию. Значит?.. Надо немедленно перезвонить человеку покрупнее, выяснить, что там произошло, почему с ней позволяют такой тон? Но уже снова трезвонили в дверь, и там стояли эта с вытянутым языком и этот, от которого она бежала, как от чумы, а он, тем не менее, явился, и кто его знает, нет ли в том тоне и этом визите связи, во всяком случае, она вполне может быть, потому что как же ей не быть? «Я их не пущу, – решила Леля. – Не пущу, и все. И скажу об этом где надо».

Пусть они слышали ее «алло» и шаги, пусть. Она не откроет дверь, слишком это серьезно: открыть и пустить этого типа, когда по телефону говорят не так, как надо.

Роза же положила палец на кнопку и уже не отпускала, и звонок этот, став материальной силой, пробил тонкую ткань кимоно, еще лишнее доказательство прочности нашей материи, с которой так легко нельзя было бы справиться, так вот, пронзив ткань, звонок стал тыкаться в голое Лелино тело, ища самое уязвимое место. Да, да, именно солнечное сплетение. Пришлось скрючиться, завалиться набок и сползти по стеночке, ощущая плечом высокое качество финских обоев и стараясь повернуть лицо так, чтоб дурнота, поднимающаяся вверх, к горлу, не кончилась плохо именно для обоев, где их теперь достанешь? Тем более, если с ней стали разговаривать таким тоном. Воспоминание о тоне было таким обидным, что Леля всхлипнула, и тогда сразу все пошло-поехало из горла на красивую материю кимоно, но Леля уже не жалела ее, потому что звонок в дверь выключил ее сознание, и теперь у входной двери очень как-то некрасиво лежала хрипящая женщина, глотающая собственную блевотину. Ну, что ж, зато обои остались чистые, и даже кимоно не очень пострадало, так, чуть-чуть на вороте…

– Видишь, Роза, она не хочет меня пустить, – тихо сказал Иван, но Роза приложила ухо к двери и не то чтобы ясно услышала, а почувствовала, что случилось несчастье.

Так что Ниночкино застолье по поводу приезда Лизоньки непринужденно перешло в поминки.

– Ну вот, – сказала Лизонька странное слово, – ну вот: свершилось.

Естественно, что никто их на вокзале не встретил. Роза с Иваном тогда стали вызванивать Василия Кузьмича. Потом Василий Кузьмич вместе с Иваном поднимали Лелю с пола и несли в комнату. Знала бы об этом бедолага – кто ее касался. А Лизонька, в свою очередь, не найдя никого на вокзале, решила позвонить Леле как самой близкой территориально, трубку сняла Роза, они только-только отправили Лелю в больницу на вскрытие, и Роза, стоя, пила крупными глотками холодный чай без сахара из той самой приготовленной китайской чашки, а Иван пил с Василием Кузьмичом водку. Это была инициатива Ивана – выпить, потому что Василий Кузьмич как-то сразу вырубился из жизни и вел себя неадекватно. Ходил и поправлял все в квартире, двигал статуэтки, перекладывал на диване подушки, включал и выключал воду.

– Надо бы ему выпить, – тихо сказал Иван Розе. Та кивнула и полезла в холодильник.

Теперь мужчины пили вместе, и взгляд Василия Кузьмича светлел и прояснялся, и что-то даже в нем произошло, потому что, сообразив до конца, кто с ним пьет водку, он не принял мер по освобождению территории от врага, что было бы для него естественно, так как соответствовало и профессиональным, и человеческим склонностям. Василий же Кузьмич забыл о своем призвании и даже чокался с Иваном, пока Роза не приметила это и не объяснила: в этих случаях не чокаются. Василий Кузьмич не согласился с ней, сказав, что чокается не по доводу смерти, а по поводу счастливого – неудачное слово – случая, что они оказались за дверью, а то бы покойница лежала до вечера на полу, что нехорошо, а так ей повезло в этот последний момент на этой земле. Слышала бы Леля! А может, она и слышала – вопрос философски неясный и открытый для дискуссий – и возмутилась этой наивностью мужа, который причину смерти – стояние гостей за дверью – объявил благом! Это же надо такое придумать. И уже в других эмпиреях Леля засмеялась, скорее всего сардонически. В этот момент возможного ее смеха не здесь, а там, и позвонила Лизонька и сказала эти странные слова: «Ну вот. Свершилось…»