Маринисты - Сазанович Елена Ивановна - Страница 13

– Теперь ты его опознаешь, – Голова кивнул на картину.

Тот присел на корточки.

– Но кого опознать? – он недоуменно посмотрел на меня. – Тут только девушка… Как она прекрасна.. Словно ненастоящая…

Мы бросились к холсту. И по моей спине пробежал неприятный холодок.

– О Боже! – выдохнул я. – О Боже! Я ничего не понимаю! На картине все оставалось по-прежнему. И Марина у моря, и ракушка, и стрекоза на ее плече, и чьи-то огромные следы. И даже парусник. Но парусник был абсолютно пуст.

– О Боже! Вот здесь! – я ткнул пальцем в пустой парусник.

– Вот здесь должен быть он!

– Мистика какая-то, – мрачно промычал Голова.

Я с жадностью стал принюхиваться к холсту. Он пах еще свежей краской.

– Совсем недавно.

– Что совсем недавно? – еще мрачнее промычал Голова.

– Совсем недавно закрасили, – я схватился за голову. И слегка покачнулся. – Это не мистика, Голова. К сожалению. Просто нас в очередной раз одурачили.

Мы вновь сидели на кухне. Только уже на моей. И она, маленькая, пыльная, захламленная кухня одинокого человека мало чем отличалась от кухни Головы. Мы вновь пили крепкий кофе. И вновь курили одну за другой сигарету. Нам вновь предстояло решить, что делать дальше. И с чего начинать.

– У нас много вопросов, Тим. И теперь мы должны попытаться на них ответить. Чтобы знать – с чего начинать. И вновь попробуем начать с письма.

– Начнем, – покорно вздохнул я.

– Итак. Письмо было украдено.

– Было.

– Но зачем?

– Зачем?

– А ты думай, думай, Тем. Хотя ты на это и не способен. Зачем было украдено письмо?

– Зачем? – вновь покорно повторил я. У меня напрочь отсутствовало логическое мышление.

– Затем, что почему-то боялись, чтобы оно долго оставалось у нас в руках. А почему боялись?

– Почему?

– А потому, что это письмо писала не она, Тим.

Я с уважением посмотрел на Голову. Мне он определенно нравился.

– А ты умный, Голова. У меня, действительно, нет ее почерка. Но я видел его. Этот почерк уж очень похож.

– Вот именно! Почерк похож, но только для того, чтобы ты в это сразу поверил. Но ведь потом ты мог запросто отдать письмо на экспертизу! Потому, когда бы ты выискал ее подлинные записи! Ведь они могли быть?

– Вполне могли быть. У доктора, например.

– Вот видишь, Тим! Ты помнишь содержание письма?

– Помню.

– А теперь мы вспомним его вместе. Заметь, как подробно был описан тот день!

– Так подробно, что трудно поверить, что это писала не она. Она любила запоминать мелочи.

– На это и ставилась карта! И ты сразу же поддался на эту уловку. Ведь у моря были только вы? Не считая того привидения на паруснике.

Я кивнул.

– Следовательно, сомнений у тебя не могло возникнуть, что это писала она. Но преступник все же ошибся. Он не мог предположить, что мы сразу же двинемся на почту. И он уж никак не мог подумать, что удача свалится нам на голову в виде поющего артиста! Как знать, если бы мы пришли позднее, раскололи бы его. Ведь мы фактически действовали вслепую. А потом ты сразу вспомнил этого придурка в широкополой панаме и темных очках. Мы приблизились к главному – к портрету!

– А если бы мы не вычислили на картине человека в темных очках?

– Молодец, Тим! Ты уже потихоньку учишься соображать. За нами, действительно, следят. Очень умно, очень профессионально следят. Если бы мы не пошли на почту, твои шедевр остался бы, возможно, не тронутым. Но, видимо, только мы приближались к почте преступник тут же изменил направление и заглянул к тебе в гости. А теперь, Тим, ты должен сообразить, зачем он шел на такой риск, зачем зарисовал свою красивую физиономию? Ведь этим он навлек на себя еще большие подозрения. После этого мы наверняка уже знаем, что это он. Лихой бородач на паруснике. У нас уже есть его приметы. И мы даже знаем где его искать – в поселке. У моря, там где ты его запечатлел навеки.

– Увы, навеки.

– Ну, это детали, – Голова махнул рукой. – Пошевели извилинами, Тим. Зачем он шел на такой риск? Я наморщил лоб и пробубнил:

– Я думаю, долго шевелить извилинами не придется. Даже если их у меня вовсе нет.

Голова через стол потянулся ко мне. И его глаза лихорадочно заблестели.

– Описания артиста слишком уж обобщены. Темные очки, борода, шляпа…

– Ну, уже горячо.

– Пойми, Голова, я его тогда даже не рисовал. Я копировал.

Артист не мог словесно передать точность линий лица, мимики, ну, к примеру, форму ушей, форму пальцев рук, расстояние от переносицы до губ, да мало ли еще какие детали не мог передать артист!

– Учитывая, если ему снять очки, отклеить бороду, выбросить шляпу…

Я прикрыл от усталости глаза. Да, Голова оказался абсолютно прав.

– Скажи, ведь ты бы смог попробовать его нарисовать без этого грубого маскарадного костюма?

– Думаю, смог бы.

– Вот! – он стукнул кулаком по столу. – Мы пришли к главному, Тим! Он боялся этой картины! Он боялся, что мы воссоздадим его образ. И он уничтожил главную улику. Он оставил нас на борту совершенно пустого одинокого парусника!

– Но он, к тому же, еще и не дилетант в живописи, если сумел так быстро и ловко закрасить холст.

Голова развел руками.

– Возможно, Тим. И мы обязательно выясним. Как уже сейчас смогли выяснить не мало.

– Голова, – я поднял на него свой усталый взгляд, – но я не могу понять одного. Зачем? Зачем он послал это письмо? Тем более, если он преступник. Зачем? Зачем он ворошил прошлое, зачем будоражил мои воспоминания, чтобы я же напал на его след! Это же просто глупо…

Голова вздохнул. И скрестил перед собой руки.

– Меня этот вопрос занимает не меньше. И не только этот. И ответы на них, думаю, нам следует искать далеко не здесь.

– В поселке?

Голова утвердительно кивнул.

– И завтра же мы туда отправимся.

Я перевел взгляд за окно. И с тоской вглядывался в хмурое небо, покрытое сетью мелкого дождя. Голова положил руку на мою ладонь.

– Мы должны туда ехать, Тим. Как бы тебе тяжело не было. Мы должны докопаться до истины. Тебе ведь она нужна не меньше?

– Все в порядке, Голова, – и я уже улыбнулся.

– До завтра, Тим…

Круглый лунный шар в глуби черной ночи свисал над моим окном, Я вглядывался в его таинственный свет, уткнувшись лбом в оконное стекло. Было очень тихо, очень темно и очень грустно. И уснуть я не мог. Завтра мне предстоял трудный день. Завтра мне предстояло возвращение в прошлое, прошлое, которое было и оставалось единственным смыслом этой жизни, прошлое, которое уже никакими силами нельзя было вернуть. Я знал, что так и не усну этой лунной ночью. Слишком много событий обрушились на меня, слишком много вопросов и слишком много боли. Боли, которую я на время сумел заглушить. И которая сумела вновь прорваться в мое сознание. И уже с новой силой овладеть мной. Я чувствовал, что вот-вот привычным жестом окуну кисть в краски и уйду в свой придуманный мир, мир, заполненный лунной ночью, тишиной и беспросветным одиночеством. Я чувствовал, что уже подошло время. Время начать свою главную работу. Работу, которой Самойлов когда-то посвятил последние дни своей жизни Работу, которой живет каждый сочинитель. Работу, которой сегодня начну жить и я.

Я не ошибся в своем предчувствии. Я работал целую ночь. Целую ночь я провел там, в лунной ночи, рядом с удивительной девушкой, возле, моря. Мягкие волны касались ее ступней. И ее раскосый синий взгляд был возведен вверх, в ночное небо, словно ждал от него ответ. Ответ на простой вопрос: почему именно так, почему не иначе? Но небо молчало. Небо не умело отвечать на простые вопросы. И тонкие смуглые руки были протянуты вверх, к небу, словно просили о помощи. И половина лица была озарена лунным светом. Она была открыта всем. На вторую половину ее лица легла ночная тень. И даже я не мог знать, что скрывает ночь за этой половиной. Какая тайна души скрывается там, Марина. Я вновь стал тебя рисовать. Я вновь вернулся к морю. И, наверно, уже простил его…