Донос мертвеца - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 33

Остальные защитники дома ушли в лес.

Часть горожан вырвалось из окружения и ушла в лес. Преследовать их никто не стал – какой смысл терять время на погоню за полуголыми людьми, если в твоем распоряжении весь город? Кнехты один за другим ныряли в угловой пролом, торопясь первыми ухватить самое ценное. С реки им в помощь торопились остальные полусотни. А де Шербрек стоял, опершись на меч, и ждал подхода барона фон Регенбоха и вполне заслуженного разноса.

Крестоносец прекрасно понимал, что русским удалось уйти только по его вине. Это он держал кнехтов немного в стороне от пролома – чтобы не попали под стрелы, именно он, уже понимая, что крепость вот-вот окажется в его руках, не подозвал подкрепления – только ради того, чтобы воины его полусотни успели попасть внутрь первыми и взять первую добычу. Соберись здесь хотя бы половина отряда, обложи они этот лаз с двух сторон – из язычников не ушел бы не один.

Четверо рыцарей подошли пешими. Де Шербрек снял шлем и опустился на одно колено:

– Я упустил их, господин барон.

– Мы все иногда ошибаемся, брат, – кивнул командир отряда. – Но крепость вы все-таки захватили, – он оглянулся на свою свиту. – Господин де Кановар, брат. Возьмите четвертую полусотню и расчистите ворота от завала. Скажите кнехтам, что после того, как створки распахнутся, город принадлежит им. Дадим воинам господина до Шербрека немного времени, они это заслужили.

– Да, господин барон, – кивнул крестоносец и призывно махнул рукой своему отряду. Кнехты, хорошо зная, что их ждет, помчались со всех ног.

– Однако, я не слышу никаких криков, – удивился дон Регенбох. – Либо наши мужественные воины решили принять целибат, либо…

– Вы думаете, крепость защищало всего двадцать человек? – понял его мысль де Шербрек. – Это легко проверить.

Рыцарь подступил к раненому им русичу, лежащему с переломанными ногами, наступил ему на руку, сжимающую нож, перенес на нее вес всего тела. Язычник громко вскрикнул.

– Сколько гарнизона… стояло… у крепости? – тщательно подбирая слова из языка рабов, спросил де Шербрек.

– Дом это… – морщась от боли, ответил Степан. – Ильи Анисимовича дом. Все до единого ушли, никого вам, выродкам, на потребу не оставили.

– Илия А-ни-си-мов-ич… – по слогам повторил за ним фон Регенбох. – Воивода?

– Руку пусти, – попросил ратник. – Чего боишься, ноги все равно не держат.

– Кто твой хозяин? – повторил вопрос де Шербрек, убирая латный башмак.

– Нет у нас хозяев, – хмыкнул Степан. – Друганы мы все. Дружина у нас.

– Дружина, – это слово поняли все крестоносцы, а фон Гольц тут же сделал и вполне естественный вывод: – Налегке гарнизон улепетывал. Значит, казна войсковая должна остаться. Эй, раб, где твой хозяин прятал казну?

– На Руси рабов нет, – гордо ответил Степан, и тут же получил удар стальным латным башмаком по лицу:

– Вы все рабы, – пояснил де Тельвин. – Просто бесхозные. Где казна?

Ратник попытался ткнуть его ножом, но лезвие лишь бессильно скребнуло по наголеннику. Крестоносец довольно расхохотался и снова ударил его в лицо:

– Запомни это, раб. Вы двуногий скот, созданный Богом нам для прислуги и на потеху.

– Брат, – перебил его фон Регенбох. – Возьмите пару кнехтов из своей полусотни, и узнайте у язычника, где его хозяин хранил казну. А мы пока осмотрим крепость. Я вижу, де Кановар отворяет ворота.

Четверо рыцарей отправились с почетом вступать в побежденный город, а попавшего в плен русича двое недовольно бурчащих кнехтов поволокли в лагерь. Свое возмущение они выражали достаточно громко. Еще бы – все уже давно грабят крепость, а им приходится таскать с места на место чужого раненого! Но ослушаться крестоносца кнехты все-таки не решались.

– Положите его к костру, – распорядился де Тельвин. – Нет, не так: пятками в огонь. Вот и хорошо. Ты помнишь, о чем тебя спрашивали, раб? Ты будешь жариться до тех пор, пока не скажешь, где твой хозяин прячет свою казну.

Дворянин наступил русичу на руку, не давая отползти, а кнехты придержали с другой стороны, мешая вывернуть переломанные ноги из огня. Степан орал во всю глотку и бился головой об лед, но сделать ничего не мог. Терзаемое болью тело, как назло, не желало даже впадать в беспамятство.

– Где казна, раб? – напомнил вопрос рыцарь.

– Говори, – со злобой пнул пленника в бок один из кнехтов и нетерпеливо оглянулся на крепость. – Говори, червь поганый!

– Я… – замотал головой судовой помощник, – я не знаю…

– Подвиньте его дальше в огонь, – распорядился крестоносец.

Воины с готовностью сдвинули пленника так, что на углях лежали уже не только голени, но и бедра. В воздухе запахло паленым мясом.

– Говори, не то я заставлю тебя жрать твои собственные ноги!

– Марьяна… Не-е-ет! – выгнулся от нестерпимой боли Степан. – Не скажу!

– Значит, знает, – с удовлетворением кивнул дворянин и кивнул недавним сервам, чтобы они вдвинули раненого на огонь уже ляжками. – Говори, не то я прикажу тебя перевернуть.

– На скотном дворе… – выдохнул пленник. – На скотном дворе закопана.

– Где?

– На конюшне… У самой стены, слева… Там ясли порченные валяются… – сломанный болью пленник заплакал. – Отпустите.

– Ты раб? – не удовлетворился просто выдачей тайны крестоносец.

– Да, я раб, раб! – закричал Степан. – Снимите! Снимите с огня!

– Нужно говорить: «мой господин», раб, – покачался латным башмаком на руке де Тельвин.

– Я твой раб, мой господин!

– Я могу делать с тобой все, что захочу, раб?

– Да, да, мой господин, все что пожелаете, только отпустите!!! – метался от нестерпимой муки раненый. – Отпустите меня!

– А я не хочу, раб, – отступил в сторону рыцарь, и небрежно приказал: – переверните его.

Кнехты рванули воющего русича за руки, перевернули и кинули его на угли пахом. Пленник выпучил глаза и захрипел. Дворянин с явным сожалением кивнул – развлечение закончилось – и направился к крепости. Кнехты, напоследок еще немного попинав раненого, побежали следом за ним. Степан, из последних сил загребая снег руками, наполовину выполз из огня и с облегчением ткнулся лицом в холодный лед. Он не видел, что ступни его по-прежнему лежат на углях – и все равно этого не чувствовал.

Войдя в распахнутые ворота крепости, де Тельвин остановился, оценивая обстановку. Слева и справа от него из стены во двор выводили несколько широких ворот. Поневоле напрашивался вывод, что там не жили ни люди, ни сервы, а значит, скорее всего, это были амбары. Амбары, занимающие две трети от всего пространства крепости! До такого могли додуматься только язычники…

Впереди слышалось тихое беспокойное ржание, тяжелое перетоптывание; рядом с воротами лежала высокая груда сена. Рыцарь, жестом позвав за собой латников, направился туда, протиснулся в приоткрытую створку. В нос ударило парным теплом, прелым сеном. Повернув налево, дворянин прошел мимо ряда жердяных стойл, остановился в конце. Справа от него, у наружной бревенчатой стены, валялось старое разбитое корыто и несколько толстых палок.

Де Тельвин обнажил меч, несколько раз тыкнул им под корыто, потом подозвал кнехтов:

– Ройте!

Те откинули ясли, принялись торопливо раскидывать клинками утоптанную землю. Вскоре меч одного уткнулся в препятствие. Воины заработали оружием еще быстрее, расчистили смолистую сосновую доску, подковырнули. Под ней обнаружилось углубление, в котором лежало несколько кожаных кошелей.

– Дайте их сюда! – повысил голос рыцарь.

Кнехты подчинились. Де Тельвин попытался развязать один, выругался, протянул правую руку латнику:

– Сними!

Тот быстро отстегнул латную рукавицу, и дворянин получил возможность более-менее спокойно действовать пальцами. Он торопливо развязал найденные кошельки, вытряхнул содержимое на ладонь. В трех оказались золотые монеты: здесь были франки и экю с кривоносым Людовиком, базенские гульдены с Богоматерью и Младенцем, лиондоры Филиппа Доброго со злобным львом, оскалившим огромную пасть, дукаты, несущие на себе изображение епископа с посохом и в митре, неровные, словно покусанные, испанские дублоны и даже огромные флорентийские цехины по двадцать дукатов в каждом. В двух оставшихся – новгородское серебро.