Донос мертвеца - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 24

Худощавый человек не торопясь ходил из комнаты в комнату, хозяйственно оглядываясь. Один из воинов его свиты присел на корточки перед маленькой девчушкой и, тихонько цыкая, тыкал ей в живот пальцем. Двое других, не стесняясь хозяина, подступили к его жене. Один тискал обеими руками груди, другой во всю лез под юбки.

– Касьян! – испуганно закричала Лада, но рука мужа, метнувшаяся к топору, снова онемела до полной недвижимости.

– Для серва ты слишком богато живешь, – гость говорил с сильным акцентом, а не ливонским говорком, на котором перекидывалась между собой фразами его свита. – Ступай к скотине.

– А ты погоди, – перехватил молодую женщину третий воин, присоединившийся к двум другим. Ладе задрали нижнюю юбку чуть не на голову и поволокли ее к скамье.

– Касьян!!!

Рука мужика задрожала, он едва не зарычал от бессилия, но непослушные ноги развернули горящее от ненависти тело, вывели его во двор и прошли еще несколько шагов до сеновала. Громко хлопнула дверь, отрезая женские крики, и он упал на доски пола в бессильной ярости колотя по ним кулаками.

Перестав баловаться с неожиданно расплакавшейся девчушкой, воин выпрямился, несколько минут созерцал, как его товарищи развлекаются с распятой у скамьи сервкой, потом повернул голову к господину:

– Я заведу коней во двор, господин епископ?

– Да, ступай, – кивнул священник. – И распорядись на счет завтрака. Я не спал больше суток. Хочу поесть и лечь в постель.

У воина чуть дернулись уголки губ – можно подумать, охрана спала! Но он лишь подобострастно поклонился.

– С вашего позволения, господин епископ, я заведу коней во двор. А на стол пусть баба накроет, после того, как брюхатить перестанут. У нее в печи наверняка что-то есть.

Священник вышел в соседнюю комнату и громко хлопнул в ладоши:

– Прекратить! А ты, – тощий палец указал на женщину, – приготовь еды. И быстро!

Сервка, всхлипывая, встала, оправила юбки, полезла на печь и сняла сверху узкую длинную доску с расстегаями, потом, отодвинув заслонку, ухватом извлекла из горнила очага низкий горшок, узкий снизу и широкий в верхней части. Тоже выставила на стол. Из угла кухни принесла большой кувшин с кисловатой брусничной ухой.

Первым в гордом одиночестве поел священник. Истребив больше половины пирога и не притронувшись к горшку, он ушел в спальню, скинул плащ, сапоги, забрался под шерстяное одеяло и мгновенно провалился в сон. Потом к столу присели его телохранители, доев пирог и вычистив горшок с кашей. Пятеро тут же разошлись по углам, а двое оставшихся на страже подождали, пока баба уберет со стола, а потом опять позвали ее в горницу.

– Смотри, чтобы не звука, – предупредил один, втыкая в сосновую столешницу нож. – Спят все.

Второй подпихнул к столу. Ее ткнули лицом в пахнущие смолой доски, снова задрали юбки. Женщина тихонько постанывала, скребла ногтями дерево, но издать хоть один громкий звук так и не решилась. Заскучавши по женскому телу, ливонцы сменились по три раза, прежде чем насытились и отпустили бабу.

– Давай, обед готовь, – напомнил один. – Чем кормить-то станешь?

– Кашей, – подавилась слезами сервка.

– Не, так не пойдет, – закрутил головой другой. – А мясо?

– Нету…

– Как нет? А хрюкает кто? – хмыкнул второй. – Сейчас, будет…

Он подтянул штаны и направился к дверям.

Свинью разделали быстро и умело, основную тушу велев закинуть на ледник, а окорок запечь на ужин. Женщина пару часов провозилась у печи, выполняя приказ захватчиков, но вскоре ее опять вызвали в горницу и поставили к столу. Удовлетворив похоть, один воин пошел будить смену, а второй предупредил:

– Ты баланду для скотины запарить не забудь, орет уже бедная.

Но залить кипятком крупу она толком не успела: первое, что сделали проснувшиеся ливонцы – так это полезли под юбки.

Сготовить к полудню обед она толком не успела, но никто все равно не проснулся, так что ничего страшного не произошло. Правда, вскоре расплакался ребенок. Лада, повернув спиной к скучающим ливонцам, достала мальчонку из колыбели, поднесла к груди. Тот сперва почавкал, потом снова начал орать. Мамка попыталась дать другую грудь, но ор не прекращался. От постоянного крика начали ворочаться воины.

– Уберите этот вой! – сквозь сон выкрикнул священник.

Женщина, всхлипнув, прижала к себе младенца покрепче и пошла к дверям в избу. Дежурные воины переглянулись, и один тронулся следом.

Лада вышла на улицу и, нежно убаюкивая сыночка, покачивая и негромко ему напевая, открыла крышку колодца.

– Эй, ты чего задумала? – крикнул с крыльца ливонец.

– Так, – всхлипнула мама, – смертный приказал вой убрать…

– Дура, воду испортишь! Хочешь избавиться – в лес неси!

Но гнать смертную в лес демону показалось скучно. Тем более, что ее придется возвращать: должен же кто-то кормить его будущее тело! Он поступил иначе: дохнул на крохотную искорку еще только нарождающейся жизни, вдувая в нее чувство тепла и сытости, и младенец почти сразу блаженно заснул.

Расплакался снова он уже только в следущую смену охранников. Лада, помня недавнее помутнение рассудка, тут же подхватила малютку и метнулась во двор:

– Касьян!

– Лада! – вывалился с сеновала мужик.

– Касьян, у меня молоко пропало!

– Как?

– Да так, на совсем, – расплакалась женщина и передала сына мужу в руки. – Возьми… А то убьют его… Чтобы не шумел…

Она утерла подолом нос и пошла назад – на свою женскую муку. Следящий за порядком ливонец пропустил ее мимо, прикрыл дверь, спросил:

– Корова-то у вас есть?

– Да чтобы ты сдох!

– Я не сдохну, дитятка умрет. Есть молоко?

Касьян промолчал, прижимая к себе сыночка. Ливонец, вздохнув, осмотрел двор:

– Жеребенок! Тоже малой… Ты кобылу когда-нибудь доил?

Не дождавшись ответа, он спустился вниз, пошарил по двору, нашел какой-то ковшик, присев у ворот, отер его снегом и вошел в стойло. Оттуда послышалось тревожное ржание. Спустя несколько минут вышел, неся немного плещущегося в емкости парящего молока:

– Вот, возьми.

Русский промолчал. Ливонец покачал головой, поставил ковшик на пол. Прикинул расстояние: мужик ногой может пнуть, и отодвинул чуток подальше. Положил на край белую тряпицу:

– Вот чистая. С собой брал рану, если зацепят, прикрыть. Ты ее смочи, и в рот пососать давай.

Русский опять промолчал. Воин дошел до двери, остановился:

– Ты от меня ничего не бери, не надо. Пусть твой ребенок от твоей лошади возьмет.

Он вошел внутрь, прихватил кувшин с брусничной водицей, немного попил. Из горницы доносились стоны: его напарник, уложив сервку на спину и удерживая за ноги, старательно пытался пробить ее своим удом насквозь. Поначалу воин отвернулся, рассматривая убранство кухни, но тяжелые равномерные выдохи и жалобные женские стоны никуда не исчезли и потихоньку просачивались в сознание, растекаясь по телу и концентрируясь внизу живота еще совсем не старого мужчины. Плоть его, словно проявляя любопытство к интересному представлению, напряглась и оттопырила штаны, норовя вырваться наружу. Горшки и чугунки занимали внимание все меньше.

– У-у… – простонал сквозь зубы более молодой ливонец, немного постоял у края стола, потихоньку расслабляясь, отступил. – Ты будешь?

– Да, – чуть ли не вопреки своей воли кивнул напарник и перехватил русскую бабу за ноги.

Нет, пожалуй, все-таки – ничуть не вопреки.

Промчавшись через озера, конница втянулась на реку, через несколько часов перешла в намет, пару верст двигалась так, потом вовсе остановилась. Несколько ратников отошли к лесистому островку, обрубая лапник и разводя огонь, над которым тут же повесили котлы с плотно утрамбованным снегом. Остальные тем временем расседлали коней, перекинули упряжь на заводных, поменяли местами чересседельные сумки и котомки. Примерно через полчаса, когда снег растаял, коней напоили, насыпали им в торбы ячменя, дали еще немного времени поесть. Потом бояре затянули подпруги и снова взметнулись в седла. Рать помчалась дальше и остановилась на ночлег только достигнув Лядов.