Донос мертвеца - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 23

– Твое тело должно жить, смертный, – с предельной откровенностью ответил дух. – Через три месяца оно будет принадлежать мне. Ты не должен умирать…

– Ты обманщик! – выкрикнул дерптский епископ. – Ты плохо мне служишь!

– А я и не должен тебе служить, смертный, – прошелестел в самое ухо демон. – Я обещал лишь выполнять твои приказы.

– Ты обманщик! – епископ в сердцах поддал попавшийся под ногу обломок меча. – Обманщик!

Однако то, что демон Тьмы не стремился служить ему со всей преданностью, а лишь исполнял прямые приказы вовсе не означало, что дерптскому епископу стоило умирать. В конце концов, пока он жив еще оставался шанс добыть реликвию. Хотя, такой возможности, как сейчас: одновременные мор в обоих важных для миссии русских городах, болезнь царя, предательство новгородских бояр, само пришедшее в его руки мощное войско – такого сочетания благоприятных условий больше не случиться никогда.

– Но почему? Почему? – почему пошли насмарку десятилетия, если не столетия кропотливой подготовки, целенаправленных стараний многих очень толковых и хитрых людей, воинов, правителей? Хотя, чего теперь гадать? Поздно…

– Значит, возвращаться ко Гдову мне нельзя, – вслух произнес он. – Бродить по реке, рискуя нарваться на погнавшийся за отрядом фон Регенбоха разъезд тоже опасно. Так как ты собираешься спасать мое драгоценное тело, демон?

С первыми лучами солнца Западные ворота Бора отворились и из них по свежему снегу, покрывающему ведущую к озерам накатанную дорогу широким метом вылетела кованая конница. Сверкающие латы, поднятые к небу рогатины, расстегнутые на груди налатники, суровые лица, отдохнувшие заводные кони. Единственное, что отличало эту рать от той, каковая неделю назад пересекала малоизвестную лесную речушку Замежье, так это мчащаяся позади колонны четверка лошадей, впряженная в сани: положенную поперек оглоблю крепила к передку единственной повозки обоза короткая цепь. Только благодаря такой хитрой упряжи везущим две крупнокалиберные пищали лошадям удавалось выдерживать стремительный темп движения идущий в помощь Гдовскому гарнизону рати.

За ночь по просьбе боярина Росина местные плотники уложили поперек санного задка бревно с двумя пазами под пищали, и теперь артиллерийские стволы смотрели назад и чуть вверх, параллельно земле. Разумеется, при таком креплении их невозможно наводить орудия по вертикали, но Костя и Игорь Картышев и не собирались этого делать. Тем паче, что на санях нашлось место только для шести зарядов – и все они были картечные.

Примерно через час распахнулись и ворота, смотрящие на восток. Из них потянулись одни за другими сани: на Лугу, собирать разбросанные тела, оружие, доспехи, припасы разгромленного войска и накопленную им добычу. Искали, отойдя за ночь от жестокосердия, и раненых. Но если ввечеру их оставалось, видимо, никак не меньше, нежели у русской рати, то за ночь мороз казнил всех до единого.

Только спустя два дня выяснилось, что привезенный вместе с прочими ранеными в деревню бездоспешный, укрытых простым мужицким тулупом, мечущийся в беспамятстве мужчина плохо разумеет русский язык, более охотно изъясняясь на немецком и французском. Он и стал тем единственным ливонцем, что вернулся спустя три года из злосчастного похода домой.

Первую пашню в этом тихом глухом уголке выжег прапрадед Касьяна Тронникова, да упокоит Господь его грешную душу. Место под хутор он выбрал на удивление удачное, одновременно и близкое к торным рекам – Луге и Оредежу, с хорошим подъездом при знании пути – и тайное, недоступное злому человеку. Сама рубленая из толстых сосновых бревен изба возвышалась над довольно широкой рекой Черной, вытекающей из огромного и широкого озера Стреч-на-Вялье. Однако богатое и рыбное это место окружали такие глухие и непролазные топи, что испокон веков не селились на его берегах ни рыбаки, ни охотники, ни бортники. Даже зимой, когда все вокруг сковывала прочная корка льда, добытчики драгоценной пушнины предпочитали обходить эти вязи стороной, предпочитая ставить свои лабазы в более спокойных чащах. Потому и не плавал никто по этой реке, не видел стоящего над излучиной одинокого дома.

Зато сами обитатели хутора: что летом на лодке за пару часов скатывались вниз по течению на шесть верст до Оредежа, а то и прямо до Луги, что зимой приезжали по льду на санях, привозя на продажу большей частью моченую клюкву, бруснику, иногда рыбу али несколько пышных шкурок непуганого лесного зверя. Еще хуторяне запасали мох для конопачивания срубов, благо жили на небольшом сухом островке среди нескончаемых топей. За то и прозвали их соседи замошниками, а деревеньку – Замошье.

Вообще-то, на острове хватало места, чтобы расчистить пашню на три, а то и на четыре семьи – но как-то так складывалось, что каждый раз в роду Тронниковых в семье вырастало по одному сыну, да двум-трем дочерям. Молодухи, подрастая, уходили в чужие деревни, мужчина приводил себе жену, и все возвращалось на круги своя, бесконечным неизменным циклом.

Вот и сейчас у Касьяна, схоронившего в прошлом году отца, подрастала пятилетняя дочь, да раскачивался в колыбельке четырехмесячный, еще не крещеный мальчонка. Другой сын, народившийся три года назад, первого года не пережил – старуха Лихоманка извела.

Утро начиналось как всегда. Поднявшаяся спозаранку Лада затопила печь и, пока прогревалась массивная духовка, взялась за дежу, в которой квасилось оставленное с вечера тесто. Это означало, что сегодня к середине дня в доме будет свежий хлеб, взамен доеденного накануне позавчерашнего. Касьян, поднявшись и опоясавшись, перекрестился на темнеющий в углу образок, потом подался во двор, относя нетерпеливо хрюкающим свиньям настоявшуюся баланду с распаренным с вечера овсом. Задал сена трем своим лошадям, отдельно дал жеребчику немного утаенного от хрюшек овса. Сеном же подкормил трех овец и одну козу – на севере большей отары и не заведешь. В крытом дворе было прохладно, но заметаемый из-под воротины снег потихоньку таял.

Вроде все – курями в подполе занималась жена. Тронников налил скотине по корытам воды, прихватил немного сена и отправился в нужник. Облегчился, присыпал за собой пряной травой от неприятного запаха, еще охапку оставил у стенки для бабы и малой. Выглянул в узкое окошко наружу. По эту сторону от избы, чуть в сторонке, стояли два овина и, на берегу реки, еще не законченная банька: руки все не доходили пару чурбаков на дранку распустить и крышу покрыть. Пожалуй, сегодня этим и стоит заняться.

Он пошел в избу, зачерпнул плавающим в бадье корцом чистой колодезной воды – в реке вода текла бурая, торфяная, потому дед колодец и отрыл. А он два овина поставил. Семь лет назад по осени их овин сгорел, и они всю зиму сидели без хлеба – на одной репе, грибах, моркови, мясе и яйцах. Тот год надолго запал ему в душу, и овинов он поставил два, и регулярно оставлял в подношение овиннику немножко молока, когда коза доилась и краюшку хлеба.

И баню решил поставить тоже он сам. Точнее – Лада уговорила. Они в семье обычно мылись и парились в печи, благо в топке вдвоем поместиться можно, а вот сосватанная ему деваха привыкла к более просторному помещению. Ему лишний сруб ставить и печь класть лениво все было – ну да «ночная кукушка» коли захочет, своего всегда добьется.

Касьян почувствовал, что нужно открыть входную дверь. Без какой-то особой цели, а просто – нужно. Некоторое время смерд непонимающе смотрел на сколоченную из толстых досок створку, а потом ему стало любопытно. Мужик прошел по сеням и отодвинул затвор.

На крыльце стоял высокий худощавый человек с узким, вытянутым книзу скуластым лицом, впавшими щеками и холодным, как осенняя сосулька взглядом. На голове его свисал большими бархаными краями присыпанный снегом берет, натянутый ниже ушей, на груди, под распахнутым плащом, тонул в черном песцовом мехе большой золотой крест. Ноги были упрятаны в коричневые сапоги из толстой кожи.

Касьян попятился. Гость вошел в дом, а следом за ним внутрь побежали одетые в богатые, но однообразные синие кафтаны воины. Почуяв неладное, мужик потянулся к стоящим в углу вилам, но рука внезапно онемела и по ней пополз неестественный холодок. Все, чего теперь мог сделать Касьян – это шагнуть в жилые помещения следом за незваными гостями.