Сеть для Миродержцев - Олди Генри Лайон - Страница 4

Священный возглас походил больше на нечто среднее между «обманом» и «обменом».

– А почему у тебя такие большие зубы? – будучи при исполнении, Гаруда решил покамест проглотить «индюка».

До поры.

– А чтоб топленое маслице котлами лопать! – образина оказалась бойкой на язык.

– А почему у тебя такие большие когти?

– А чтоб четки бойчей перебирались! – не сдавался наглец, демонстративно почесывая когтем лохматое брюхо.– Мы это… мы молились, мы молились, не мычали, не телились… эй, индюк, напомни – как дальше?!

Похабную песенку, которую затянула образина, Гаруда однажды имел удовольствие слышать – пролетая над ночным кладбищем, где пировала удалая компания пишачей.

И допустить подобное безобразие у себя в Вайкунтхе никак не мог.

В запале приняв свой истинный облик… Впрочем, птицебогу почти сразу пришлось уменьшиться вшестеро, иначе он вынужден был бы гоняться за нахалом, как слон за мышью. К счастью, образина напрочь обалдела от такого поворота событий и даже не попыталась сбежать. Разве что вякнула нечленораздельно, когда могучий клюв ухватил хама за шкирку, словно напроказившего котенка, и налитые кровью глазищи образины плотно зажмурились.

Высоты боялся, праведник.

«Я тебе покажу индюка! – злорадствовал Гаруда, взлетая так быстро, как только мог, и потряхивая для острастки скукоженного пленника.– Жевать он, видите ли, будет, скотина! Масло топленое лопать! Смолы тебе, пакостнику, а не масла!»

И лишь вылетая за пределы Вайкунтхи, птицебогу пришло в его клювастую голову: подобной мерзости просто по определению не могло быть в райской обители Вишну-Опекуна!

Даже на окраине.

Но увесистая ноша, что кулем болталась в мертвой хватке Лучшего из пернатых, мало походила на иллюзию.

И пахла скверно.

Гаруда вздохнул, едва не выронив образину, заложил крутой вираж и взял курс на дворец Вишну.

Когда золотые купола и остроконечные башенки Опекунской обители замаячили на горизонте, а внизу начались тенистые рощи с павильонами – Гаруде вдруг показалось, что он несет не праведника-самозванца, а по меньшей мере белого быка Шивы.

Через секунду бык Шивы превратился в слона-Земледержца, любого из четырех по выбору, слон – в благословенную гору Мандару, служившую мутовкой при пахтаньи океана; и клюв Лучшего из пернатых разжался сам собой.

Подхватить пленника на лету не удалось, и бедолага свалился прямиком в хитросплетение ветвей акации. Надо заметить, единственной акации на обозримом пространстве. Старой и на редкость колючей. Спикировав вниз, Гаруда вцепился когтями в густую шерсть на загривке и пояснице образины, поднатужился и принялся выдирать стенающую жертву из шипастых объятий.

Выдрал.

Набрал высоту.

И даже трижды успел ударить крыльями.

Насмерть перепуганный пленник вдруг сделался скорбен животом, словно некий доброхот прошелся на его счет «Пишачем-Весельчаком»; жуткая вонь заставила небеса вопиять – и Гаруду стошнило впервые за всю его долгую жизнь.

Лучший из пернатых даже представить себе не мог, что такое бывает – извергнуть съеденное.

Воображение отказывало.

На этот раз невезучий самозванец в туче нечистот и блевотины шлепнулся в открытый бассейн. Умудрившись при этом до основания снести выступающий над водой балкончик и изрядно ободраться о керамическую облицовку бортика.

Казалось, он задался целью явить собой пример: что означает «спустить семь шкур».

Гаруда извлек его, полузадохшегося и перхающего сизыми пузырями, разложил для просушки на злополучном бортике, и задумался.

Умереть в Вайкунтхе – это надо было обладать той еще удачей; но что-то подсказывало птицебогу – живьем он добычу до дворца не донесет.

Рядом с бассейном предавался благочестивым размышлениям плешивый старик с тощими ручками-ножками и округлым брюшком; по всему видать, великий мудрец и праведник. Явление с небес сперва мохнатого крикуна, а затем Лучшего из пернатых, отвлекло старца от бормотания мантр – и он сперва бочком подобрался ближе, а там и решил завести беседу.

Мудростью поделиться.

– И рад бы ракшас в рай, да грахи[4] не пускают! – приятно улыбаясь и слегка картавя, сообщил мудрец.– Нет, сынок, живым не дотянешь…

– Сам знаю,– буркнул Гаруда, ищась клювом под мышками; и язвительно добавил:

– Папаша…

Он очень не любил, когда кто-то угадывал его мысли.

Наверное, потому, что это случалось чаще, чем Гаруде хотелось бы.

Слова мудреца медленно проникали под своды птичьего черепа (видимо, из-за картавости старца), располагались поуютнее, становились своими, родными…

«Ракшас! – осенило птицебога.– Точно, ракшас! Как же я сам-то…»

И почти сразу, молотом вдогонку озарению:

– Ракшас в Вайкунтхе?!

– Нет, не донесешь,– разлагольствовал меж тем словоохотливый мудрец, игнорируя как шумные страдания ракшаса, так и разброд в душе Гаруды.– Жару не хватит…

– У меня? – возмутился птицебог.– Да я… всю Землю…

– На одном крыле,– меленько закивал мудрец, ибо прекрасно знал любимую присказку Лучшего из пернатых.– Ты вот что, сынок: не ерепенься, оставляй бедолажку тут, пущай подсохнет, оправится… Ишь, умаял ты его!

– Не сдохнет? – озабоченно поинтересовался Гаруда.

– Не должен, вроде… Я с ним малость поделюсь от доброты душевной, поддам Жарку-то (мудрец выражался замысловато, но Гаруде сейчас было не до умственных завитушек)! А ты, сынок, мотай по своим делам-делишкам, куда тебе надобно… Только вертайся быстрее, слышь?! – у меня тапас не казенный, тяжким трудом нажитый, надолго не хватит! Договорились?

По хитренькой физиономии мудреца ясно читалось, что дело тут отнюдь не в доброте душевной, а в суетном желании повыспрашивать свежую душу о последних сплетнях.

В своем умении разговорить кого угодно, пусть даже и ракшаса-мученика, старец не сомневался.

Гаруда поблагодарил плешивца и, оставив полумертвого пленника на попечение мудреца, вновь стал набирать высоту.

К счастью, в те годы у Вишну-Опекуна на Земле была всего одна серьезная аватара – Черный Островитянин, урод-гений – и поэтому, задав хозяину вопрос, Гаруда всерьез рассчитывал получить ответ.

– И ты представляешь, друг мой Индра, что мне ответил Вишну?

– Похвалил за бдительность? – предположил я.

Увлекшись рассказом, Гаруда перешел на спокойное планирование в восходящих потоках, и мы с нашим орлом парили сейчас как раз между Миром Покаяния и Миром Вечной Истины.

Что, согласитесь, символично.

– Ничего подобного! Сперва отругал, как голозадого птенца, что сую клюв не в свои дела! Потом строго-настрого запретил таскать незнакомые существа туда-сюда по Вайкунтхе! Потом принялся выспрашивать, как и почему я не сумел дотащить мохнатого обормота до Опекунского дворца… три раза заставил повторить, в подробностях! Ты думаешь, друг мой Индра, мне приятно было всю эту гадость вспоминать-рассказывать, да еще и трижды?!

Забывшись, Гаруда резко повел правым крылом, и мы сильно сместились к Миру Покаяния.

Что тоже было символично.

– И лишь после, друг мой Индра, хлебнув амриты и успокоившись, Опекун соизволил объясниться! Оказывается, Вишну взбрело в голову воздвигнуть на окраине своего имения какой-то совершенно особенный храм! С особенными брахманами! С особенными службами! Со всем особенным-разособенным! И что самое главное – с ОХРАНОЙ!!!

– Что?!

– Да-да, именно с охраной! И вот этот пакостный ракшас-грубиян, эта образина, говорившая со мной в непозволительном тоне – он, видите ли, и есть первая ласточка будущей охраны! Представляешь?!

Я честно попытался представить.

И – ничего.

В смысле, ничего не вышло.

Тогда я попытался представить по-другому, примерив услышанное на себя. Ну, допустим, стукнуло мне в голову основать на окраине Обители Тридцати Трех храм. Особенный храм. Особенней не бывает. Ну, собрал я туда праведников, добавил мудрецов по вкусу, щепотку младших брахманов, вскипятил на Жару… А охранять-то зачем? От кого?!