Сеть для Миродержцев - Олди Генри Лайон - Страница 3

«Простят…» – посмеивался воитель Уголек, оправляя одежды цвета смерти.

Сома-Месяц не вмешивался.

Он умирал, чтобы родиться вновь.

Два тезки сидели у костра: Рама-Здоровяк по прозвищу Сохач, брат Черного Баламута, и Рама-с-Топором, сын Пламенного Джамада.

На благородном языке: Баларама Халаюдха и Парашурама Джамадагнья.

Двое трусов, уклонившихся от Великой Битвы.

И вокруг них беззвучно завершался двадцать седьмой день зимнего месяца Магха. День гибели мира, день начала Эры Мрака; день, который ох как не скоро назовут восемнадцатым февраля.

Самоуверенно добавив: восемнадцатое февраля три тысячи сто второго года до нашей эры – как будто Эра Мрака может делиться на нашу и чужую.

Двое мужчин сидели с закрытыми глазами и видели одно и то же. Поле Куру, тишина, и в ночной прохладе меж трупами людей, слонов и лошадей бродит чернокожий красавец, улыбаясь невинной улыбкой ребенка.

Вот он поднимает голову, вот гигантская крылатая тень перечеркивает небо над полем брани…

И звезды тускнеют в испуге.

Книга первая

ИНДРА-ГРОМОВЕРЖЕЦ

ПО ПРОЗВИЩУ

ВЛАДЫКА ТРИДЦАТИ ТРЕХ

Зимний месяц Магха, 28-й день

БЕСПУТСТВО НАРОДА

В течение длительного времени, вставая неизменно по утрам, мы создавали это превосходное сказание с целью сделать благодеяние миру…

Глава первая

РАЙСКИЕ ДЕМОНЫ

Крылатая тень наискось перечеркнула небо над Полем Куру, на миг размазалась туманной свастикой и устремилась ввысь, почти сразу исчезнув из виду.

Воздушные пути сиддхов покорней запуганного пса стелились навстречу Гаруде-Проглоту, Лучшему из пернатых, виляя белопенными хвостами; и летучие колесницы полубогов расторопно спешили убраться с дороги, не дожидаясь, пока их сметет яростный ураган. А потом возничие еще долго смотрели через плечо вослед орлу-исполину и изумленно хмыкали: Гаруда сегодня летел гораздо медленней обычного. Да и наездник его меньше всего походил на Вишну-Опекуна, коему полагалось восседать на Проглоте.

Меня абсолютно не занимали косые взгляды и дурацкое хмыканье с обочины.

Пусть их.

Дрема текла по векам расплавленным свинцом. Тело само собой зарывалось все глубже в теплый пух, сон-нянька обкладывал меня подушками, взбитыми ласковой рукой; и легконогие виденья хороводом бродили вокруг расслабленного Громовержца, словно апсары в ожидании выбора.

Ушедший в небытие день, со всеми его заботами и злоключениями, казался марой, туманной дымкой над озером, жить которой – до рассветного ветерка.

Чужак во мне ворочался, отказываясь соглашаться с радужными надеждами, но и он не мог сейчас меня всерьез потревожить.

Я чувствовал себя легко и спокойно, как зародыш в яйце, в Золотом Яйце на заре творения мира, и мне не нужно было видеть, чтобы знать и чувствовать. Вон она, сверкает под звездами, обвитая спиралью нашего полета – славная гора Меру, незыблемая ось Трехмирья, похожая на цветок лотоса или скорее на сложной формы вертел, которым проткнули насквозь три куска оленины и поместили в печь… Хороша печурка! – внешняя оболочка окружена водой, чья толща десятикратно превосходит диаметр Второго мира, вода в свою очередь окружена огнем, огонь – воздухом, воздух – разумом, разум – источником всего сущего, а источник всего сущего – Высшим принципом.

Запомнили?

А теперь повторите без запинки.

Как там говаривал Словоблуд, когда излагал Индре-недорослю всю эту дребедень? А-а, вспомнил… «Умножить, мальчик мой, можно все на все! Вечность на вечность? Сколько угодно! Получится вечность вечностей! Свихнуться можно от счастья…»

И я искренне полагал тогда, что Словоблуд действительно умножил все на все, после чего свихнулся.

От счастья.

Странное, полузабытое, наивно-детское ощущение всплыло в глубине души. Словно я вновь стал ребенком, которого еще никто и никогда не величал Громовержцем и уж тем паче Владыкой; я маленький, я усталый, и мама Адити-Безграничность сидит у изголовья, тихо мурлыча колыбельную без слов и смысла, насквозь пронизанную материнским теплом… теплом, в котором нет ни капли от Жара-тапаса аскезы или от безудержного полыханья перуна…

Или от огненной пасти, явившейся в Безначалье трем Миродержцам из восьми; пасти, видение которой превращало Витязя-Арджуну, моего сына, в дрожащего ублюдка.

Мама, спой мне колыбельную.

Мама, я устал быть Индрой.

Мама…

– Мама моя родная! Совсем забыл!

Клекот Гаруды вышвырнул меня из уютной дремы, и я завертел головой, спросонья ища… врага? хор гандхарвов? Брихаса с утренним докладом?!

Тьфу ты пропасть!

– Что случилось, друг мой? Твои драгоценные перья намокли от ночной сырости? Твой желудок, да не опустеет он вовеки, настоятельно потребовал насыщения? В чем дело?!

Никаких других причин, способных серьезно взволновать Лучшего из пернатых, я придумать не мог.

Гаруда повернул ко мне голову, дыбом встопорщив шейные перья, и сверкнул черной бусиной глаза. В глазе отражался я, и отражение мне не понравилось. Беспокойное какое-то отражение, встрепанное… или это просто глаз птички слезится от ветра?

– Увы, друг мой Индра, есть в Трехмирье вещи и поважнее моего пустого желудка! Гораздо важнее!

Я чуть не свалился вниз. Огненные пасти в Безначалье или потеря силы Громовержцем – что они в сравнении с подобным заявлением?! Дхик[3]! Хвост от дохлого осла! А я-то думал, что после вчерашней свистопляски разучился удивляться…

– Смею ли я надеяться, о крылатый друг мой,– от волнения я и сам не заметил, как заговорил в Словоблудовой манере,– что мне доведется услыхать рассказ о твоих заботах?

И уже после первых слов птицебога, чей клекот с легкостью перекрывал свист ветра в ушах, стало ясным: «сегодня» грозит быть достойным преемником «вчера».

…это началось лет семьдесят-восемьдесят тому назад – точнее Гаруда не помнил.

Забредя под вечер на южную окраину Вайкунтхи, личного имения Вишну-Опекуна, где Гаруда чувствовал себя полноправным хозяином, Лучший из пернатых был остановлен хриплым рыком:

– Стой, жевать буду!

Восприняв выкрик как личное оскорбление – жевать без Гаруды?! – гордый птицебог и не подумал остановиться. Даже обыденный малый облик не потрудился сменить. Мало ли, всякие твари глотку драть станут, а мы всех слушайся? Мы и сами горазды… стой, клевать буду!

И глотать.

Обогнув решетчатую ограду, которой он раньше здесь вроде бы не замечал, Гаруда клюв к носу столкнулся с такой гнусной образиной, что на миг забыл, где находится. А когда вспомнил – взъерошил перья и еле удержался, чтобы не начать властным крылом наводить порядок.

Вайкунтха изобиловала смиренными праведниками и царственными мудрецами, девицами из свиты Лакшми, богини счастья, и свитскими полубогами самого хозяина Вишну – но…

Вот именно что «но»!

– Ты кто такой? – строго поинтересовался птицебог у гогочущей образины.

– Праведники мы,– гнусаво хрюкнули в ответ и после некоторой паузы добавили.– Смиренные. Чего вылупился, индюк? Ом мани!