Зубы настежь - Никитин Юрий Александрович - Страница 65

Он вертел головой, высматривая герцога, от него зависит решение, а Ушан толкнул, указывая в чащу. Там из-за кустов вышел герцог, на ходу подтягивая портки:

– Сделал дело, кобыле легче… Надо убедить этого… нетерпеливого.

– Убедим.

– Не говори «гоп», коли рожа крива, – предупредил Ушан. – Сытый конному не пеший, а эта свинья капризная!

– Капризная, – согласился воевода, – но на свою ногу топор не уронит.

Герцог вспылил, поорал, но, когда воевода отступил и развел руками: как скажете, ваша милость, тут же отступился сам, разрешил ехать так, как считают более удобным собаки и похожие на них варвары.

Кони охотно вломились в чащу, им что прямая, что обходная. Солнце, просвечивая сквозь ветви, бросало на землю ажурные тени, что двигались, наслаивались, от чего лес казался еще таинственнее и призрачнее.

Ушан заверил, что обедать будут уже у епископа. Повеселели даже кони, ибо за землями могущественного властителя уже земли почившего короля, а ныне принцессинные, впереди долгий отдых. Деревья бежали навстречу повеселевшие, блистающие свежей листвой.

Воевода начал рассказывать, как он разделался с горным великаном, герцог держался к принцессе настолько близко, что если смотреть издали, то они вовсе ехали на одной лошади. Остальные держались группками, весело переговариваясь, уже чувствуя, как заботы сваливаются с души, словно комья высохшей грязи с одежды.

Я успел ощутить нечто тревожное. Птицы не щебетали, лес странновато затих. Я развернулся в седле к воеводе, у того в глазах тоже мелькнула тревога, начал раскрывать рот, одновременно набирая в грудь воздуха для мощного воинского клича… как вдруг над головами зашелестели ветви, со всех сторон затрещали кусты.

Моя длань без участия рассудка ухватила рукоять меча, по плечу царапнуло словно жесткой корой, всюду с деревьев падали сети из толстых пеньковых волокон. Всадники, застигнутые врасплох, с проклятиями пытались выпутаться, барахтались, кто-то вовсе рухнул с коня, гремя железом.

Из кустов выскакивали люди, бросались на всадников. Другие прыгали прямо с деревьев. Крики испуга перемежались с воинским кличем. Я взмахнул мечом, но веревки сковывали движения, тут же страшный удар по затылку, в голове загрохотали падающие камнепады. Я удержался в седле, пальцы ухватили чье-то горло… надеюсь, это было горло, хрустнуло, будто давил яичную скорлупу, сзади кто-то прыгнул потный и тяжелый, я чувствовал его смрадное дыхание даже через переплетение веревок. Цепкие пальцы безуспешно давили мне шею, толстую, как колонна у Большого театра, но второй сотрясший всего удар слева в голову помутил сознание.

Я ощутил, что падаю через темную вечность, но, пока летел в пустоту, сознание чуть прояснилось, успел ощутить, как подо мной пикнуло, хрустнули кости, еще удар по голове будто молотом, в глазах наконец вспыхнуло, и наступила тьма, словно вспыхнула и перегорела лампочка.

Очнулся я почти тут же, меня тащили за ноги, спину больно царапали вылезшие на поверхность корни, в черепе стоял грохот, а когда я попытался повернуть голову, острая боль пронзила с такой силой, что я взвыл.

Двое, что с натугой волокли меня, переглянулись. Один сказал удовлетворенно:

– Крепкая у него голова! Я ж молотом со всего маха…

– Слабый у тебя мах.

– Да? Становись, попробуешь.

– Я ж не меднолобый, – возразил второй. – Герои – все меднолобые. Хотя есть просто с литыми головами… Как валуны.

– Так я вроде не в лоб…

– В лоб только быков бьют… Уф… тяжелый… Все, больше не могу.

Оба, оставив меня, подошли ближе. Один потыкал носком сапога в бок:

– Эй ты, бычара. Поднимайся! Ишь, князь, волоки его…

Я смотрел в нависающие надо мной бородатые лица с грязными всклокоченными волосами. У одного вместо зубов торчали желтые изъеденные пеньки, лицо в крупных оспинах, словно на нем черти горох молотили, второй растянул в улыбке толстые, как сытые пиявки, черные губы, изъеденные коростой. Оба двоились и расплывались перед глазами. В черепе стоял грохот.

Сквозь шум и боль чувствовал, как по ребрам били ногами, но предпочитал умереть, чем шевельнуться.

Второй раз очнулся, едва не задохнувшись от набившейся в рот земли и прелых листьев. Сильно пахло трухлявыми пнями и муравьиной кислотой. Я лежал, уткнувшись лицом в теплое, пахнущее древесной трухой. Шею больно давило. Скосив глаза вниз, с ужасом и отвращением увидел край толстой доски, что утонула в мягкой почве.

ГЛАВА 18

Все воины, а также обе служанки лежали крепко связанные посреди поляны, а принцессу, герцога и воеводу расположили под самым роскошным дубом. Воеводу связали по рукам и ногам, герцогу только руки, принцессу связывать нужным не посчитали. Правда, за нами неусыпно присматривали два оборванных мужика с угрюмыми кислыми ли­цами.

Принцесса сидела подле воеводы, ее нежные пальчики вытирали изящным кружевным платочком кровь на его кирпичной харе. Усы от засохшей крови слиплись, став похожими на покрашенные охрой рога тура. Удивительно, но и здесь ухитрялись торчать в стороны угрожающе и нахально.

– А, очнулся?.. Здоровый же лось…

От пинков лес и все люди раскачивались как на качелях. Наконец я сообразил, что пинают все-таки меня. Попробовал привстать, но завалился навзничь. Голову тряхнуло, в шейные позвонки впилась жесткая доска. Сверху довольно ржали, я повалился на бок. Голова соображала туго, кое-как и с запозданием понял, что помочь руками не могу потому, что их туго скрутили за спиной, даже лопаткам больно.

Когда наконец сумел воздеть себя на ноги, меня придерживали сбоку, снова пинали и били, гнали, ноги подкашивались. Я с трудом пересек поляну, колени подломились, рухнул под тяжестью доски и пудовых оков. Принцесса испуганно оглянулась. Ее глаза расширились в страхе и жалости. Воевода скривился, явно голова трещит, как и у меня, подмигнул заплывшим глазом.

В дальнем углу широкой поляны, под укрытием высокого орешника, виднелась наспех сооруженная хижина. Из свежесрубленных ветвей, но просторная, высокая. Из темного зева вышел, пригибаясь, крупный широкий человек. В зеленом, только загорелое лицо ярко контрастировало с защитным цветом, да темные от солнца руки под закатанными по локти рукавами выделялись ярко и пугающе.

За его спиной встали четверо лесных разбойников. Все с топорами, ухмыляющиеся, наглые. Глаза шарили как по принцессе, так и по остальным пленникам.

– Ну что, – сказал вожак хрипловатым властным голосом, – давайте знакомиться. Меня зовут Черный Филин, но еще чаще – Черный Епископ! Это мой лес, что бы там ни говорили всякие епископишки или королишки… А в своих владениях я волен над жизнью, смертью и… всем прочим.

Герцог молчал, глаза испуганно бегали. Он все старался напустить на себя надменный вид, но спина горбилась, а голова втягивалась в плечи при каждом громком звуке. Принцесса выглядела откровенно испуганной, только воевода нашел в себе силы процедить сквозь зубы:

– Хозяина оценивают… как гостей привечает…

Черный Филин улыбнулся, зубы у него хоть и желтые, но ровные и крупные, как у коня.

– Вы вторглись сами, я вас не звал. А раз вторглись, то вы враги. К счастью, вас не зарубили сразу, а захватили в плен. С пленниками же… гм… у нас разговор короток.

Он оглядел оценивающим взглядом принцессу, герцога, снова вернулся к принцессе и рассматривал ее долго и с удовольствием. В глазах появился похотливый блеск, я чувствовал, как гнусная кровь мерзавца начинает разогреваться и скапливаться довольно далеко от сердечной мышцы.

– На сук? – поинтересовался воевода с полнейшим равнодушием.

Черный Филин с неохотой оторвался от созерцания прекрасного испуганного личика:

– Что?.. Ах да… А ты что предпочел бы?

– Топором по шее, – отрубил воевода. – Еще лучше – мечом. Остальных можно и повесить, рылом не вышли, а я все-таки воевода!