Зачеловек - Никитин Юрий Александрович - Страница 34

– Да, – сказал он медленно, – я заметил, когда говорят о духовности, то лишь как о наследии, а к слову «культура» обязательно прилагается эпитет «традиционная», дабы не спутать с настоящей: масс, техно, панк и прочими… Но в той культуре, что теперь уже уходящая, воплощались духовно-ценностные способы регулирования социальных отношений. Я просто еще не знаю, чем будет регулироваться в эпоху информации и технологий. Но чем-то должно же регулироваться?

– Должно, – согласилась она автоматически, потому что он смотрел с вопросом, спохватилась, добавила: – Видимо, должно. Честно говоря, как-то не задумывалась. Просто радовалась, что новые технологии мне доступны раньше, чем многим знакомым.

Она остановилась, в глазах вопрос, пальцы автоматически почесывают щенка за ушами. Олег понял, кивнул.

– Да, мне доступны еще раньше. Потому и вопросы эти возникли тоже… раньше.

– Полагаете, что не сегодня завтра возникли бы и у меня?

Он помолчал, ответил медленно:

– А вот этого и не знаю.

От его тона по ее спине пробежали мурашки. Олег сидит тоже так же расслабленно, как и она, солнце уже наполовину погрузилось в море, там вода горит, как нефтяная скважина, море уже не расплавленное масло, а тяжелый расплавленный металл багрового цвета, красноватые отблески трепещут на его обнаженной груди, вроде бы отдыхает, а разговор просто болтовня мужчины с женщиной, которую скоро потащит в постель, однако же, и он, чувствуется, не только знает радости слаже, чем бездумное сопение и потение, но и предпочитает их, по возможности, этим удовольствиям простейших организмов.

Ее сердце забилось чаще, и в то же время рос страх, что не оправдает его ожиданий, не пройдет какого-то экзамена, не сумеет понравиться в чем-то большом, главном, более важном, чем искусство визжать и дергаться в постели.

– Я как-то об этом не задумывалась, – повторила она осторожно, – но инстинкт, возможно, все еще женский, подсказывает, что я иду не по ложной дороге. Ведь в сферу духовного входит и рациональное, верно? Наука и знания – это часть культуры, все более значимая! Хотя да, в целом культура становится чем-то иным.

– Я говорю о технологии культуры, – сказал он мягко, но у нее осталось ощущение, что он именно прервал жестко и в нужном месте. – Когда из культуры уходят чувства, дух, душа, когда она опирается только на разум, рассудок, интеллект, это уже не культура, а тектура. Помните, «Бог есть любовь» уже подменили «Бог есть разум», а самого Бога сейчас модно представлять в виде Суперкомпьютера. Эдакий шик интеллектуалов, знаете ли…

– Это плохо?

– Не знаю, – ответил он задумчиво. – Попробуйте виноград, чистое солнце в каждой ягоде… Слишком много неясностей впереди. Если честно, то ясностей намного меньше. Сплошной туман, а идти придется быстро… даже бежать, все ускоряясь и ускоряясь. Заметим ли пропасти вовремя? Успеем ли перепрыгнуть с разбега? Конечно, перерастание культуры в тектуру означает и стирание этнического своеобразия народов, национального колорита, но это хрен с ним, мне даже не жаль, если культуру запишут в Красную книгу… лишь бы на ее смену пришло что-то лучшее. Увы, пока не вижу.

Она прошептала почти испуганно:

– Простите, Олег, но я как-то об этом не задумывалась. Я просто жила и радовалась, что могу первой хватать эти новинки.

Он кивнул, она успела заметить в зеленых глазах на миг вспыхнувшие и погасшие искорки.

– В сложных системах, – сказал он, – приходится ставить защиту от дурака, но дураком может стать любой человек, верно? Если помните, эргономика была занята приспособлением техники к человеку, теперь же человека стараются приспособить к технике. А так как это делать все труднее и труднее, пошли разговоры о генетическом конструировании человека. Сейчас такой человек-компьютер, гомутер, становится роботом нулевого поколения. Нулевого, потому что биологически еще человек, но под давлением среды убираются все человеческие чувства. Остается только интеллект и рационализм, они со временем смогут быть усилены, а затем постепенно можно будет отказаться от биологической основы…

Она вздохнула:

– Скорее бы.

Он покачал головой:

– Неужели вам в самом деле так хочется?

– Хочется, – ответила она с вызовом. – Ну, давайте, скажите, что у меня хорошая фигура и красивые длинные ноги! Как можно, мол, с такими данными отказываться от человеческого тела? А вот так, могу и отказываюсь. Я не сомневаюсь, что и в синтетическом или железном теле останусь сама собой.

Он смотрел, слушал, вслушивался, она говорит хорошо, убедительно, ярко, даже эмоционально, что в ее пользу, но все равно это только слова, а как поведут себя люди, вырвавшиеся из биологических тел? Ведь все многочисленные заповеди, как религиозные, нравственные, этические, – относятся только к прошлому виду хомо сапиенс. А ему на смену пришел… да-да, уже пришел, вот он сидит перед ним, хомо футурус, постчеловек, зачеловек, для которого все это не обязательно, даже смешно, это видно по критическому осмыслению Викторией истории и культуры, а если не переосмыслению, то еще хуже – пренебрежению, забвению, ведь история и культура не могут дать мгновенного подключения к Интернету, а вот крошечный чип в оправе очков дает…

Краешек солнца исчез в море, волны стали темно-лиловыми, оставаясь все тем же густым маслом. В небе заполыхали ярко красным облака. Виктория взглянула на Олега с осторожностью.

– Я не думаю, что мы, новые, должны так уж обязательно стереть с лица земли тех, кто… не дорос. Ведь когда на земле появились млекопитающие, они не вытеснили рыб, птиц и гадов. Когда появился человек, он хоть и потеснил остальных, но не истребляет, прежние живут с ним бок-о-бок. Некоторых человек даже берет в дом…

Она погладила щенка по лобастой голове.

– Но не столько для них, сколько для себя, верно?

Она улыбнулась.

– Да, от них столько радости. Это же просто комочек счастья!

На веранде зажегся мягкий свет, Виктория вскинула глаза, любуясь маленькими изящными фонариками, Олег же проговорил сумрачно:

– А другие как раз вымерли благодаря деятельности человека.

– Верно, – согласилась она. – Но от нас самих зависит оказаться в лагере вымерших или в стане живущих с зачеловеками. Вернее, не нас, а тех, говоря фигурально, кто не захочет из пресмыкающихся переходить в человека. Я уж точно захочу! Уже хочу.

Олег смотрел в ее лицо с жадным вниманием. Она наконец решилась поинтересоваться с предельной осторожностью:

– А к чему такой интерес?

– Он не случаен, – заверил Олег.

Ее глаза сузились в настороженности, но одновременно заблестели, словно у ребенка, которому пообещали сладкую конфету.

– У вас в самом деле настолько широкие полномочия?

– Шире не бывает, – заверил Олег серьезно. – Мы с Мраком еще раз посоветовались, он тоже поддержал ваше страстное желание иметь в мозгу чип-коммутатор. Если не передумаете, завтра можем приступить.

Она подпрыгнула, воскликнула:

– Передумать? С чего бы я передумала?

– Большинство людей, – объяснил он мягко, – приняли бы эту идею с омерзением, с ужасом, с отвращением. Мы столько бы выслушали гневных проповедей о недопустимости вмешательства в человеческое тело, сколько не выслушивал и Сервет от инквизиции… Потому и спрашиваю.

– Не передумаю, – заверила она. – Иметь возможность усилить себя и – отказаться? Что за чушь?

– Этой чушью живут девятьсот девяносто девять человек из тысячи, – заверил он. – Если не больше. Нет, думаю, намного больше. Так что, хотя мы могли бы приступить прямо сейчас, но лучше, если у вас будет двадцать четыре часа в запасе, чтобы вы могли передумать… если что.

Она взмолилась:

– Я не передумаю! Ни за что!

– До завтра, – сказал он.

Она смотрела беспомощно, как он поднялся, раскланялся, могучий, атлетически сложенный, как математик из школы Пифагора, что считал для себя долгом участвовать в Олимпийских играх, выступая в кулачных боях или в борьбе. Зеленые глаза после захода солнца потемнели, приобрели загадочную глубину.