Ярость - Никитин Юрий Александрович - Страница 44

– Но почему? – не понял Краснохарев. – Почему?

– Сионистский заговор, – объяснил Кречет серьезно.

Я покосился на Когана, тот молчал, отводил глаза. Кречет тоже бросил быстрый взгляд на министра финансов, взял Краснохарева за плечи и вытолкал в двери:

– Казанов так Казанов, язычники так язычники… Пока ни моей головы, ни моей задницы не требуют – черт с ними. Лишь бы налоги платили.

Когда я вставлял ключ в замочную скважину, телефон подпрыгивал от истошных звонков. С той стороны в дверь знакомо бухнуло. Хрюка скреблась и верещала, когда я приоткрыл дверь, бросилась на грудь, как мелкая прыгучая болонка.

– Не понимаю, – сказал я, – чего к тебе цепляются? Толстая, мордастая… Во-первых, ты не толстая, а аппетитно полненькая. Во-вторых, Анна Каренина тоже была полной, как и Гамлет, но дураки постановщики обязательно выбирают на их роли тощих и заморенных манекенщиц и… э-э… манекенщиков. А ты – настоящая!

Она повиляла хвостиком, преданно глядя в глаза. Мол, ты тоже настоящий, дай фролик.

Телефон зазвонил снова. Снова выждал до третьего звонка:

– Алло?

Из трубки донеслось:

– Виктор Александрович?..

– Вы забыли назваться, – ответил я сухо. На табло пробежали прочерки вместо номера звонящего. Либо кто-то звонит из автомата, либо не желает, чтобы его номер высветился на моем определителе.

На том конце мужской голос сказал поспешно:

– О, простите великодушно!.. Наша, знаете ли, национальная черта. Особенно обидно для нас, кто стоит на возрождении нравственности, порядочности, что обязательно включает в себя правила поведения, этикета… Вас беспокоят из Высшего Дворянского Собрания. Меня зовут Аркадий Аркадьевич, я ответственный секретарь нашего общества, мы бдим и радеем о возрождении нравственности…

Хрюка подбежала к двери, поскреблась, снова прибежала, глядя в мои глаза очень настойчиво.

– Аркадий Аркадьевич, – сказал я, – не говорите так красиво.

На том конце провода дробно рассмеялись:

– О, слова Базарова! А нынешнее поколение уже и не знает Тургенева…

– Аркадий Аркадьевич, – сказал я уже суше, – чем могу быть полезен?

На том конце провода уловили мое нетерпеливое желание отделаться, голос заторопился:

– Понимаете, многие видные члены нашего общества высоко оценили ваш труд на благо Отчизны. В частности, князь Голицын, князь Вяземский, князь Тьмутараканов, ряд баронов… Группа видных членов выступила с предложением принять вас в Высшее Дворянское Собрание.

Хрюка снова настойчиво показала на дверь, напоминая, что раньше гуляли три, а то и четыре раза в сутки, а сегодня были на улице только раз, сейчас уже почти ночь…

Я удивился:

– Но я же, к счастью, не князь и не граф!

Голос сказал с мягкой укоризной хорошо воспитанного человека:

– Никто сразу князем не становится. Как и графом. Но вас хотят принять в дворяне в знак признания ваших заслуг перед Отечеством. Пока лишь пожалованное дворянство, но потом, если не сойдете с вашего благородного пути, то пожалованное может стать потомственным… для ваших детей. А вы сами можете быть удостоены графского звания или, скажем, баронского…

Хрюка взвизгнула, глаза были отчаянные. Не скрывая разочарования, она ушла на кухню, кокетливо виляя толстым задом. Я с облегчением вздохнул, плюхнулся на диван. От меня пахло, как от коня после суточной скачки. Наискось дразнила слегка приоткрытая дверь в ванную. Оттуда тянуло прохладой, я посоветовал благодушно, но с понятным нетерпением:

– Ребята, не смешите. В стране немало дураков, что и деньги заплатят, и в зад вас поцелуют, только бы их зачислили в бла-а-ага-родные! Новые русские, старые идиоты – мало ли? Я из другого теста. Прощайте.

Когда нес трубку от уха к рычажкам, оттуда неслось писклявое:

– Вы не понимаете! Лучшие люди…

Я скомандовал:

– Хрюка! На выход.

Никто не отзывался, в комнате было тихо. Удивленный и встревоженный, я сделал шаг в сторону кухни, в лицо пахнуло такой мерзкой вонью, что я сперва отшатнулся, а потом заторопился еще больше, пока смрадом не пропиталось все в комнате.

Хрюка сидела под столом. Сгорбилась, уши виновато прижала, вид был такой несчастный, что я только сказал:

– Ладно… Не страдай. Это я виноват.

Кучу убрал в три приема, кормлю чересчур, но с другой стороны, собака у меня для радости, не для дурацких выставок, пусть лопает, так жить проще.

Лужа подтекла под холодильник. Хрюка чувствовала себя такой виноватой, что я бросил в утешение пару фроликов, потом лишь запоздало подумал, что фролики – это поощрение, а что поощрил, по мнению Хрюки, сейчас?

– Не страдай, – сказал я еще раз. – Раз уж так получилось, то потерпи еще чуть. Потом гулять будем долго…

Воду пустил ледяную, заорал, раскаленная кожа едва не зашипела, но заставил себя стоять под жесткими, как прутья, струями. Хаотичные мысли начали упорядочиваться, словно их тоже промыло холодной струей. Что-то здесь не то… С какой стати вдруг предлагать мне дворянство? Или как-то связано со звонком Рыбаковского? Ладно, это всего лишь безобидные ущербные люди. С комплексом неполноценности, но с повышенными амбициями. Группа калек, что объявили себя лучше по тому же признаку, что и собак, звонок значит лишь, что информация о моем членстве в команде президента уже просочилась за двери кабинета и пугающе быстро пошла вширь…

Продрогнув, я выскочил, растерся докрасна, но и когда вышли с Хрюкой, внутри оставался неприятный холод.

Хрюка носилась по кустам, норовила подобрать какую-нибудь гадость и сожрать втихаря. Инстинкт охотницы берет верх: даже накорми жареной печенкой так, что пузо будет волочиться по полу, все равно подхватит заплесневелый сухарь и сожрет с такой жадностью, будто мрет с голоду. Собачница из дома напротив в подобном случае с краской стыда всякий раз начинает уверять всех, что собаку свою кормит хорошо…

Черт, все-таки у Кречета отношения с массмедиа паршивые. Конечно, вместо власти партии наступила власть хама с микрофоном, но массмедики – одна из самых массовых профессий, а где взять миллион умных людей? Но даже наберись столько в России, то надо же и в академики, музыканты, писатели и художники… для журнализма останутся лишь те, у кого вместо мозгов совсем другое.