Ярость - Никитин Юрий Александрович - Страница 105

Я краем глаза наблюдал из темноты. Терещенко с другим военным задержались, обсуждая количество боеприпасов, поглядывали в кузов, стараясь в полутьме сосчитать ящики, я стискивал зубы и стонал от бессилия, но затем они сдвинулись за кузов, я тут же подбежал к краю и, хотя мышцы стонали от натуги, бодренько ухватил ящик и бегом отнес к стопке, словно спеша наверстать упущенный темп. Мол, сам же его и задал…

Укладывать тщательно не было ни времени, ни сил, ближе к кабине образовалась дыра, я выбивался из сил, задыхался, соленый пот выедал глаза, а сердце билось так, что вот-вот вылезет изо рта.

Наконец у входа в сарай стопка ящиков закончилась, солдаты побежали вовнутрь. Я почти без сознания отковылял в глубь кузова, упал в щель между кабиной и ящиками, грудь вздымалась, как земля при землетрясении. Слышно было, как солдаты подтащили новые, кто-то стукнул днищем, один выругался, не обнаруживая меня:

– Ага, смылся!.. Такие они все, начальники…

– Наверное, из депутатов. Вчера тут трое суетились…

– Давай-давай, – согласился второй.

– Ладно, я полезу, у тебя зад тяжеловат.

Слышно было, как он легко взапрыгнул на край, быстро и ловко укладывал ящики, потом соскочил, звякнул борт, зашелестел брезент. Стало темно, как в лисьей норе.

Черт с вами, подумал я обессиленно. Больше не могу и пальцем шелохнуть. Я же не Пифагор, современные ученые спортом только в теннис… Да и то фотографируются с ракетками в руках, а не играют.

Мотор гудел, я чувствовал покачивание, потом меня прижало ящиками, ага, поворачивает, а вот сдает назад, пятится… Зад задирался, ящики заскрежетали и угрожающе задвигались, грозя обрушиться.

– Руки поотбивать тем, кто так складывает, – пробурчал я, торопливо уперся плечом, потом и спиной, ящики двигались и пытались защемить хотя бы клок рубашки, желательно – с мясом.

Затем пол выровнялся, машина некоторое время ползла словно ощупью, наконец остановилась. Сердце еще колотилось, я чувствовал желание выглянуть, где мы, но сил не было шевельнуть и пальцем.

Очень неспешно меня начало прижимать к ящикам, одновременно я словно бы слегка потяжелел. Будь мне восемнадцать, не заметил бы, но сейчас и штаны тяжелые, ломал голову, что бы это значило, машина явно стоит, мотор не гудит, кузов не потряхивает, колеса не стучат…

Дыхание никак не выравнивалось, я ощутил, что дышу даже словно бы чаще, чем в разгар погрузки. В глазах потемнело, пульс участился. И когда едва не потерял сознание, в мозгу промелькнула мысль: летим! Машину загнали в грузовой самолет!

Я лег, кровь равномернее пошла по телу. Я старался дышать ровно, только удивлялся, в самом ли деле самолет поднялся так высоко, не в кислородных же масках сидят летчики, это ж не истребитель… либо я сдаю совсем, скоро без палочки на ступеньку не взберусь.

Невольно вспомнил анекдот про мужика и ступеньки, но запекшиеся губы даже не дрогнули, зато тряхнуло всего, потом еще и еще. Наконец сообразил, что еще и продрог так, что не выговорю четырехсложное слово, разве что трех-, да и то вряд ли. Грудь вздымалась чаще, а глаза закатились, я задыхался, тело начало остывать так стремительно, что уже не продрог, а замерз, заколел, превращаюсь в сосульку, остываю так быстро, что сердце вот-вот остановится.

Сквозь грохот крови в ушах слышал надсадные хрипы. Во рту ощутил теплое и соленое, сглотнул, но кровь пошла еще больше, потекла по подбородку. Похоже, лопаются легочные пузырьки или что-то еще, меня раздувает, как глубоководную рыбу на мелководье, лопну, как пузырь, куда плеснули кружку крови…

Затем сквозь грохот в голове и треск в ушах ощутил, что чуть полегчало. Одновременно пол слегка накренился. Самую малость, но явно самолет неспешно идет на снижение.

Черт с вами, подумал озлобленно. Пусть снова в ваши руки, на миру и смерть красна, все же лучше, чем помирать от удушья, как крыса между ящиками.

Самолет тряхнуло, еще и еще, потом я ощутил ровное подрагивание, явно бежит по бетонной дорожке, а у меня нет сил даже шевельнуться, не то что встать…

– Вставай, – просипел я вслух. – Вставай, скотина… Никто не должен знать, что тебе что-то трудно.

Конечно, для доктора наук, мирового футуролога не так уж и важно, как он выглядит, но я знаю не одного профессора, который гордится стойкой на кистях… или ушах больше, чем своими открытиями. У одного сам присутствовал, когда поздравляли с присуждением премии имени Архимеда, отмахнулся и с гордостью рассказал, что вчера поддался на провокацию подруги его внучки, задрал ей все-таки подол…

Пол подо мной последний раз тряхнуло, затем наступила сравнительная тишина. Со стоном, цепляясь за мужское самолюбие, я поднялся, борт машины качался, как борт яхты, меня мутило, перед глазами из темноты постепенно выступали ящики, потом лязгнуло, сквозь щели неплотно закрытого брезента пробился лучик света. Послышались голоса, неожиданно громко рявкнул мотор. Меня прижало к стенке, грузовик съехал по пандусу резко, промчался, уже сам гремя тугими колесами по бетонному покрытию.

Я не поверил своим ушам: поблизости раздался голос Кречета! Спотыкаясь о ящики, протиснулся вперед, и когда с железным лязгом опустили задний борт, я лишь на миг прикрыл глаза ладонью от яркого света. В десятке шагов Кречет раздает указания группе военных!

Придерживаясь за борт, я тяжело соскочил на землю. От холода трясло, губы стали как оладьи, я не мог выговорить ни слова. Два сержанта, что опустили борт, вытаращили глаза. Я видел, как Кречет немедленно повернулся в нашу сторону. Я приветственно помахал ему рукой:

– Я… передумал… насчет маневров.

Слова давались с трудом. Трое подтянутых солдат в униформе десантников синхронно сдвинулись, закрывая президента со всех сторон. Их глаза пронизывали меня насквозь, а пальцы дергались к коротким тупорылым автоматам.

– Виктор Александрович! – выкрикнул Кречет в ужасе. – Что стряслось?!. Вы в таком виде!

На лбу я чувствовал здоровенную шишку, а пока выбирался из ящиков, задел ссадину, кровь поползла на бровь.

– Это все… ваши… реформы, – выдавил я, сотрясаясь всем телом.