Трое в Песках - Никитин Юрий Александрович - Страница 53

– Если кот ведьмачий, – предположил Таргитай, – то месяц, наверное, может не жрать. Хотя, наверное, исхудает. – Зябко передернул плечами. – Не хотел бы хоть неделю быть ведьмачьим котом. Хотя, с другой стороны, если кот лишь ест да спит…

Обжигаясь, торопливо стащил с вертела кус мяса, подул, перебрасывая из руки в руку. Мрак кривил губы: из дудошника не выйдет ведьмачьего кота, больно поесть любит. Сказал без охоты:

– Будет кот душить, кричи громче.

– Там еще летучие мыши, – сказала Лиска. Ее узкие плечики дернулись, она втянула голову, как испуганная ­белка.

Мрак вскинул густые брови:

– Взаправду?.. Вот уж чудо невиданное! Кот и мыши в одной хате. Пусть летучие, но мыши! А кот не летучий?

– Кто разберет, – ответил Олег. – Темно.

– Ленивый, видать, – предположил Таргитай.

– Нет, мыши размером с поросят. Как не съели кота, не пойму.

Таргитай предположил:

– Бабка их всех поубивает, если кота тронут. Кот мурлыкать умеет, а мыши?

– Мыши комаров ловят, – объяснил Олег.

Он хлопнул себя по плечу, оставил пятна крови. Воздух звенел от комаров. Лиска отмахивалась веткой, то и дело шлепала себя по голым ногам. Мрак сидел как камень – в его волчьей шерсти комары вязли, а то и вовсе не садились, пугались. Таргитай отмахивался лениво, пусть уж кусают лишний раз, чем будет скакать как испуганный хорь, визжать и хлопать ладонями по груди и коленям, будто в лихой пляске.

Не успели закончить трапезу, незаметно сгустились сумерки. Костер стал ярче, а тьма сгустилась, уплотнилась. Лесные птахи умолкли, даже белки перестали носиться над головами.

Олег встал, отряхнулся. Мрак долго смотрел, как волхв взбирается в избушку, пробормотал:

– Как это он рек: поворотись к лесу… гм… дупой, а ко мне передним местом…

Таргитай поправил:

– Не дупой, а задницей! А то не повернется. В заклинаниях надо быть точным.

– Не задницей, а задом, – сердито поправила Лиска. – Дерево уже поняло бы.

Таргитай ответил грустно:

– Мы ж не деревья.

Олег нарочно наелся не-спи-травы из бабкиных запасов, та жгла желудок и отгоняла сон. От усталости ныла спина, ногам не мог отыскать места, но глаза таращились в темноту, а сердце бухало сильно и часто.

Во тьме слышал, как тихонько спрыгнул кот, на миг в щели мелькнул черный силуэт. Кожаны, как спелые груши, падали с балки, исчезали, словно растворялись во тьме. Дважды чувствовал движение воздуха – летучие звери пролетали совсем близко, едва не царапая по лицу. Олег почти не дышал, даже зажмурился, чтобы не видеть мелькающих в темноте горящих, как угольки, багровых глаз.

К полночи кожаны перестали залетать в избушку, охотились вдали, кот не появлялся вовсе. Олега начало клонить в сон. Лесные птахи давно утихли, спали. Изредка вскрикивал лесной зверь, тревожно прошумел в вершинах случайно залетевший ветер.

Не скоро, едва ли не под рассвет, послышался далекий свист. Наверху треснуло, заскрежетало. Посыпалась труха, заскреблось. Зазвенела заслонка печи, гупнуло. Олег услышал тяжелый вздох, хлопок, шарканье подошв, сухие щелчки кремня по огниву.

Лучина долго не разгоралась. Затаившийся Олег слышал раздраженное бормотание, искры прыгали по всей избушке. Наконец возник и распространился трепетный оранжевый свет. От печи метнулась огромная костлявая тень, изломалась в углу.

Посреди комнаты возникла маленькая сгорбленная старушка, в протянутой руке сыпала искрами лучина. На ее плече выгнул спину горбом огромный кот. Оба выжидающе смотрели на Олега. Глаза кота нехорошо горели, он терся о щеку старухи, вкрадчиво намурлыкивал.

– Здравствуй, бабушка, – сказал Олег сдавленно. – Подобру ли странствовала?

Старушка молча и недобро рассматривала сидящего на лавке доброго молодца. Совсем не старческие глаза на сморщенном, как печеное яблоко, лице смотрели остро, цепко. Она измученно опиралась на клюку. Лучина в дряблой руке подрагивала, опускалась.

– Подобру? – повторила она дребезжащим голосом, словно хотела вслушаться в слово. – Откуда я знаю, что добром кличется на этот раз?

Безбоязненно повернулась спиной, ушла в угол. Там вспыхнул и залил комнату ровный свет масляного светильника. Старушка, не обращая на гостя внимания, возилась с печью, двигала горшками, заслонками. По избе пошел терпкий запах растертых трав, запахло едой. Олег сглотнул слюну, спросил тихо:

– А для чего протертая хват-трава пополам с пореем? Нет, порея там на треть…

Старушка даже не обернулась.

– Волхв-травник? Уже и мужики травами ведают?.. Быстро свет меняется. Узду скинули, а уж вскачь идут.

За окном скрипнуло. Олег насторожился: Мрак, если проснулся, подкрался бы неслышно. Таргитай спит как колода. Скорее всего, Лиска, эта могла не спать ночь, вслушиваться.

– Мохнатый, – сказала старушка. – Нарочно топает, дабы я знала, что спасет, защитит, сопельки вытрет. Дурень, я могла бы сверху вас всех… За семь верст почуяла, а за три видела как облупленных!

– Мы не желаем худа… – начал Олег.

Старушка повернулась, в руках горшок. Из-под крышки вырывались клубы пара. Аромат свежесваренной каши потек по избе. Олег невольно сглотнул слюну.

– К столу, – прервала старуха сварливо. – Не объясняй, что давно знаю. Все одинаковые, мните о себе, что неповторимые. Вас трое из Леса, вы невры, а девка… Чтит Старый Закон, это мне любо. Ко мне забрались, чтобы просить помощи. Не спрашивай, откуда ведаю! У меня все просят ­по­мощи.

На столе появилась миска из кремния. Такие Олег последний раз видел в родной деревне. Придвинул к себе обеими руками, дивясь и чувствуя неясную печаль – в родной деревне доныне не знают металла, даже простого олова не знают, меди и бронзы! А они трое: Мрак, Таргитай и он – какой путь прошли, сколько вызнали…

Острые старушечьи глаза зорко пробежали по его помрачневшему лицу.

– Что, враз постарел?

Олег вздрогнул:

– Бабушка, откель вы все знаете?

– Поживи с мое, – буркнула старушка.

Кашу ела жадно, беззубый рот дергался, крупные комья падали на стол. Кот наконец спрыгнул, прошелся по столу, задев хвостом Олега, соскочил на пол и пропал. Олег осторожно вытащил свою ложку, спросил:

– А много вам лет, бабушка?

Старуха отмахнулась, отчего каша с ложки полетела через стол.

– Не упомню. А в этих краях – со Льда.

– Со Льда? – не понял Олег.

– Его, родимого, – ответила старуха невнятно. – Не разумеешь? Ах да, откель тебе знать про Лед?.. Когда ледяные горы ушли дальше, тут сперва было Болото без конца и краю. Тогда и завелись упыри клятые… Затем Болото подсохло, наросли деревья. Тогда мы, Первые, и пришли. Нет, пришли, когда еще были болота. Не одно большое, что после Льда: когда подсохло, остались малые, меж ними уже росли деревца – мелкие, каргалистые, но почти настоящие… Тогда еще бродили здесь большие звери. Запамятовала, как их звали, – молодой была, когда последних пустили на мясо… У них еще кишка такая заместо носа, а из пасти два кабаньих клыка торчали в руку длиной!

Олег ошалело смотрел на старуху. Спросил робко:

– Бабушка, ты была здесь, когда эти деревья были… молодыми?

Старуха прошамкала с набитым ртом:

– Эти?.. Деревья – та же трава. Растут, старятся, умирают. Заместо них вырастают из желудев новые, тоже дряхлеют, рассыпаются в гниль, а сквозь них прорастает новая трава… то бишь деревья. Лучше скажи, пошто выбрались из Леса? Жили себе и жили по старому покону.

Олег ерзал, не смел поднять глаза. Острые глаза пронизали его насквозь, как яркие солнечные лучи молодой лист, когда становятся видны все жилки и каморки, даже самые мелкие.

– А ко мне пошто? – спросила она, когда деревянная ложка заскребла по стенкам горшка.

Олег тоже отодвинул пустую миску:

– Благодарствую! Нам бы добыть посох Великого Волхва. С ним, говорят, можно побить погань… Мир станет добрее, как и завещал… завещали боги. Он где-то на Мировом Дереве.

Старушка уловила заминку, голос стал резче: