Трое из Леса - Никитин Юрий Александрович - Страница 101

Таргитай замер. Девушка поднялась на локте, в страхе оглянулась на провожатого Таргитая. Тот сделал какой-то знак девушке, та отчаянно затрясла головой. Голос за дверью посуровел:

– Светлейшая Зебо, это я – Толиб Ворон, начальник дворцовой стражи. Мне донесли, что во дворец пробрался лазутчик. Боюсь, придется выломать дверь… Эй, стража!

Киммер в опущенном капюшоне придвинулся к двери, вдруг заговорил капризным детским голоском:

– Толиб?.. Какой ты громкий… Я уже заснула!

Голос за дверью быстро спросил:

– Светлейшая, у тебя все в порядке?

Киммер ответил тем же капризным голоском:

– Какой порядок? Дует, масло тухлое, чадит… На ужин потребовала розовых лепестков, но никто не принес…

– Я распну слуг на твоих дверях, – пообещал голос за дверью. – А пока продолжу обход. Вдруг лазутчик пробрался в самом деле?

Шаги за дверью удалились. Провожатый Таргитая сплюнул на мраморный пол, резко повернулся к роскошному ложу:

– Язык проглотила? Я все устраивай по твоим капризам, так еще и выпутывайся?

Девушка на ложе встала на колени, ее маленькие кулачки были прижаты к груди.

– Сестра, – сказала она тоненьким детским голосом, – я слабая, трусливая… А с тобой редкий мужчина сравнится!

Киммер сердито блеснул глазами, рывком стряхнул капюшон. Копна черных как смоль волос рухнула по спине. Это была рослая женщина в мужской одежде – широкая в плечах, с суровым и надменным лицом. На поясе из толстой кожи висел акинак и длинный нож, а ноги были в грубых сапогах. Подошвы были в навозе, его запах странно смешивался со сладким ароматом.

Таргитай смотрел ошалело. Она бросила резко:

– Захлопни пасть, дурак. Меня зовут Зейнаб. Я не люблю песен, презираю мужчин, которые поют. Мужчина должен быть мужчиной!

Она быстро пошла к двери. Шаги у нее были широкие, твердые. Девушка на ложе тревожно бросила вдогонку:

– Зейнаб, когда вернешься?

– Утром, – отрезала Зейнаб. – Мой конь хромает, надо осмотреть копыто. А гепарда я сама кормлю!

Она выскользнула, бросив на сестру и Таргитая взгляд, полный презрения. Служанка тут же задвинула дверь на два засова.

Таргитай чувствовал, что от его ушей можно зажигать факелы. Он подошел к ложу. Девушка была так прекрасна, словно сюда, на землю, попала случайно, ее место в вирии среди богов и героев!

Медленно он опустился на колени. Девушка приподнялась на локте, тонкая ткань соскользнула с плеча, обнажив белую как снег кожу. Над ухом Таргитая раздался нежный, как вздох утреннего ветерка, голос:

– Певец из дальней страны… Меня зовут Зебо, я дочь кагана. У меня беспокойные сны. Я хочу, чтобы ты спел мне.

– Все, что велишь, – ответил Таргитай прерывающимся голосом. – И даже больше.

Зебо улыбалась, у нее были нежные щеки и яркие пухлые губы.

– Не нужно ли тебе чего-либо от меня?

– Нет, – заверил ее Таргитай. – Моя свирель со мной!

В ее огромных глазах промелькнуло странное выражение. Таргитай запоздало подумал, что надо бы сказать про переполненный мочевой пузырь – в животе уже горячая тяжесть, но, возможно, дочь кагана имела в виду не его мочевой пузырь?

Он нерешительно вытащил свирель. Служанки сели на пол у стены. Взгляды Таргитая и Зебо встретились, его сердце затрепыхалось, как овечий хвост.

– О чем спеть? – спросил он внезапно охрипшим голосом.

Она ответила мягким удивленным голосом:

– Песни бывают только о любви… Остальное – разве песни?

Воздух плыл плотными осязаемыми струями, от светильников шел пряный жар. Перед глазами подрагивал воздух. Таргитай чуть раздвинул колени, чтобы не сдавливать мочевой пузырь, тихонько заиграл простую грустную мелодию.

Служанки шептались, толкались локтями, но, когда Таргитай закончил играть, все застыли, как вырубленные из дерева столбики. В прекрасных глазах Зебо блестели слезы.

– Я не знала, что прекрасными могут быть даже грустные песни… Мне играли только веселые! Играй еще… Я хочу ощутить себя одинокой и печальной.

Он переходил от одной песни к другой, от грустных к веселым, но те сразу иссякли. Он понял внезапно, что не сложил в изгнании веселых песен – ведь горят дома, падают убитые, страдают даже прекраснейшие в мире девушки, ибо даже мощь кагана не дает счастье – силой можно все отнять, но нельзя ничего дать…

Волчья шкура липла к спине, по хребту ползла, щекоча кожу, струйка пота. Все тело зудело. Когда мокрая струйка поползла по ногам, Таргитай поперхнулся от ужаса, мучаясь в догадках о происхождении горячей струи. Внизу живота отчаянно ныло. Стоять на коленях на твердом полу становилось все неудобней, а журчащий у изголовья ложа фонтанчик раздражал, мышцы живота защитно напряглись, чтобы не зажурчало вместе с фонтаном.

Зебо вздохнула:

– Ты поешь непривычно и странно… Иди ко мне, гиперборей. Завтра тебя убьют, а мне завтра уезжать в Большую Степь. Но сегодня у нас целая ночь…

Таргитай замер:

– Убьют? Почему?

– Ты не споешь так, чтобы понравилось отцу. Он слушает только жестокие песни! Тебе срубят голову. Это хорошо! Ведь если застанут здесь, то будут три дня сдирать шкуру. Потом натрут солью. Hо это будет завтра. А сейчас иди сюда!

Ее нежные белые пальцы пробежали по его спине, волчья шкура соскользнула на пол. Пальчики осторожно касались его лица, шеи, широких пластин груди.

– Ты нежный, северный варвар… Не спеши, я умащу тебя благовониями…

Таргитай закрыл глаза, благо вони было столько, хоть секиру вешай – глаза ест. Маленькие детские руки поливали грудь маслом, шлепали чем-то мягким. Охнул, когда ее маленькие кулачки придавили низ живота, – она засмеялась тихим музыкальным смехом:

– Не спеши… Не спеши, нежный варвар…

Он перевернулся на живот, кулачки помяли плечи, спину, постучали по хребту. Между лопаток снова полилась жидкость – Таргитай стиснул зубы и закрыл глаза. Маленькие, но твердые ладошки втерли масло в его разогретое тело. Нежный голосок шепнул над ухом:

– Что-нибудь еще?

Таргитай ответил хриплым от страстного желания голосом:

– Да!.. Нельзя ли остановить фонтан?

В ее голосе звучало удивление и едва сдерживаемый смех:

– Можно. А зачем?

– Журчит.

– А… Да, он не так музыкально журчит, как мой голос, но ты слишком строг к нему. Это простой фонтан, а я – Зебо, дочь несравненной Зули, внучка падишаха пери!.. Иди ко мне, варвар. Я хочу узнать, что такое нежность.

Факелы догорали, в комнате плавал сладкий дым, когда дверь неслышно отворилась. В помещении неслышно появилась Зейнаб. Задвинув засовы, она широким шагом пересекла комнату, оставляя на ковре жирные следы навоза, опустила на плечо Таргитая ладонь. Таргитай вздрогнул, рука Зейнаб была в боевой рукавице.

– Рассвет! Сейчас сюда придет отец.

В полумраке среди подушек белело прекрасное лицо Зебо. Ее глаза за ночь стали еще глубже, пухлые щеки побледнели и увяли, а губы, напротив, потемнели и распухли. Она со стоном разомкнула руки на шее Таргитая.

– Почему сейчас не зима? Говорят, у вас в Гиперборее ночи по полгода… Иди, варвар! Я заставлю служанок молить богов, чтобы отец зарезал тебя сразу.

Таргитай соскользнул с постели, прикрывая стыд обеими ладонями. Зейнаб пинком бросила ему разбросанную по полу одежду. Таргитай кое-как оделся, чувствуя насмешливый взгляд Зейнаб. Она стояла, широко расставив ноги, поигрывала рукоятью акинака. От нее пахло свежим сеном и конским потом.

– Быстрее, – сказала она раздраженно, – возишься, как червяк… Пойдем выведу.

– Спасибо, Мрак… – пробормотал он. – Прости, я хотел сказать, царская дочь.

Она прислушалась у двери, пережидая шаги, чуть приоткрыла, сделала ему знак следовать, быстро выскользнула в коридор. Там горели светильники, Таргитай увидел спины двух стражей – свернули в один из залов.

Зейнаб бежала впереди, Таргитай едва поспевал, затем его качнуло, он со стоном повалился на стену.

– Не могу больше…

Зейнаб оглянулась, крикнула свистящим шепотом: