Трехручный меч - Никитин Юрий Александрович - Страница 34

Сразу стало еще прохладнее, воздух повлажнел. В деревьях чувствуется движение подземных вод, что поднимаются до самой вершинки, охлаждают листочки, а какой листик не удается напоить, тот скрючивается, как червяк на солнце, засыхает. Земля тоже чуть ли не влажная, копыта не стучат, как было на опушке, а оставляют глубокие следы.

Волк и ворон унеслись на разведку, как объяснили, мне сразу стало неуютно. Деревья слишком огромные, кора в трещинах и наростах, ветки покручены ревматизмом, в узлах и наплывах, опускаются чересчур низко, могут голову сорвать, если вдруг вздумаю полихачить. Но, с другой стороны, на душе отлегло: значит, здесь не ходят слоны или носороги, иначе бы обломали.

Конь начал уставать, оглядывался. Я сказал с досадой:

– Привал!.. Вон ручей.

Он кивнул, мол, волк отыщет по запаху, а ворон увидит сверху, если, конечно, расположимся на полянке, а мы расположимся на полянке обязательно, там светит солнышко, можно лечь в тени и смотреть, как прыгают и блестят в солнечных лучах кузнечики.

Волка все не было, я расседлал коня, сбросил на землю мешок. Рядом под зелеными листиками блестели округлыми боками ягоды. За годы и годы я привык, что все вещества в том мире, через который я постигал мир, имеют свои четко определенные цвета, например, кислота или яд – зеленые, а лекарство – голубое. Так что это, которое розовое, явно полезно, надо жрать, чтоб цинги не стряслось.

Я сорвал горсточку, начал жевать, ощущая приятный кисло-сладкий вкус. Над головой захлопали крылья, ворон приземлился неподалеку, отяжелевший, наеденный. Каркнул испуганно:

– Мой лорд, это же волчьи ягоды!

– Да пошел он, – ответил я. – Другие себе найдет… Что вы там искали?

Он посматривал одним глазом, как я пожираю ягоды, их тут видимо-невидимо, а другого способа овитаминиться нет, прокаркал:

– Дорогу попрямее.

– Нашли?

– Нет, но зато видели впереди избушку Бабы-Яги.

– Объедем, – сказал я поспешно.

– …пещеру лесного тролля…

– Тоже объедем, – сказал я. – У нас дела поважнее.

– Чуть левее будет яма с трехголовым драконом.

– А он может вылезти?

– Вряд ли, – ответил ворон с сомнением в голосе, – но, правда, хватает, как муравьиный лев, всех, кто едет по тропке. Когти у него как у спрута Спиридона. Кто знает, что такое спрут?

– Объедем всех, – сообщил я диспозицию. – Незачем растрачивать молодость в непотребных драках с непотребными… Хочешь ягод?

Ворон взлетел и пересел на ветку повыше.

– Ни за что! Перья лучше, чем шерсть.

– Как знаешь, – сказал я. – Мне больше останется. Вообще-то сперва была чешуя, потом из нее получились перья, а из перьев – шерсть. Так что…

Договорить я не успел, в кустах затрещало, на полянку выметнулся волк. В глазах плясало красное пламя.

– Вот вы где!.. А я вас обыскался! Там впереди широкая река, придется искать брод. Мой лорд, что вы жрете, как травоядная коза? Это же яд.

– Все есть яд, и все есть лекарство, – изрек я. – Тем или иным его делает доза и наше отношение. Я вот считаю, что ты просто пожадничал. Значит, это витамины.

Ворон спросил волка:

– А ты знаешь, что такое спрут?

– Заткнись, пернатое, – буркнул волк. – Тоже мне, грамотный, а не линяешь, урод.

На обед у нас был молодой гусь, укатанный в мокрую глину и в таком виде помещенный на угли костра. Глина высохла, спеклась, превратилась в красные пластинки черепицы. Когда я выкатил горячий ком и разбил рукоятью, горячие комья осыпались с сухим треском, аромат ударил с такой силой, что волк захлебнулся слюной и закашлялся, а ворон едва не упал с ветки.

– Запах! – вскричал он восторженно. – Вот это рецепт! Ни капли аромата не пропало! Мой лорд, где вы такое узнали?

– Сам придумал, – пояснил я гордо. – И пока еще никто не сумел повторить по моему рецепту.

Ехали спокойно, до замка Генриха Синезубого еще двое суток, волк рыскал по окрестностям, иногда выскакивал на дорогу, проверяя, здесь ли мы, снова вламывался в кусты. Ворон показывался ненадолго, сообщал о разбойниках, о странствующих орках, о заброшенных склепах, скифских курганах, где могут находиться клады, ябедничал насчет отбившихся от стада коров, волк тут же бросался проверять, но в целом путешествие идет прекрасно, мы уже выехали на берег огромной реки, противоположный берег едва виден, волны катятся медленно, величаво.

Закат великолепен, солнце опускается в воду красиво, полнеба полыхает в пурпуре, расплавленном золоте и раскаленной киновари. Я начал оглядываться по сторонам, пора подумать о ночлеге, неплохо бы под густым деревом поблизости от воды, чтобы хорошенько искупаться на ночь…

Взгляд упал на высокую, почти днепровскую кручу, там черный обелиск в человеческий рост и, почудилось или в самом деле, возле камня стоит в задумчиво-поэтической позе женщина. Голая. Нет, раз в поэтической позе, то не голая, а обнаженная. Как натурщица, которые голыми не бывают в принципе.

Волк потянул ноздрями воздух, сказал одобрительно:

– Спелую выбрали!

– Для чего? – поинтересовался я.

– Для жертвы, как для чего? – удивился волк.

А ворон торопливо каркнул, спеша положить и свою копеечку:

– Богу речных волн!

Я засмеялся:

– Кому вы брешете? Я сам таких наколок могу придумать тысячу. Девица, как Сафо, вышла набраться вдохновения.

– Голая? – спросил волк саркастически.

– Обнаженная, – поправил я. – Чтобы всей кожей чувствовать поэзию, разлитую в сферах… Чтобы в унисон с Мировой Гармонией, воссоединиться с высшей Поэзией, ощутить, прочувствовать, впитать, переконвертировать в буквы алфавита… или иероглифы, что там у них? Пусть даже руны или черты и резы!

Волк смолчал, в глазах глумливый огонек, ворон спрятал голову под крыло. Я рассердился, сказал надменно:

– Сейчас я схожу к ней, побеседуем о высокой поэзии. Возможно, подкину тему. А вы ждите здесь!

Волк сел на задницу, ворон взлетел, а когда я соскочил на землю, сел на мое нагретое место, тут же задремал. Я покарабкался на кручу к камню, волк крикнул насмешливо:

– Только тему подкидывай, мой лорд, не слишком высоко!

– Не поймаешь, – добавил ворон.

Женщина испуганно вскрикнула. Ее золотые волосы блестели в лучах заходящего солнца, чисто вымытые и распущенные пышными локонами по спине. На лбу их придерживает узкий золотой обруч. Это, собственно, вся ее одежда, не считая нитку ожерелья и дорогие серьги. Руки ее оказались прикованы к камню толстыми цепями, могучие болты всажены в каменную глыбу, словно в теплое масло.

– Ни фига себе, – пробормотал я, – поэзия… Мазохистка, что ли?

Река, конечно, вовсе не ручеек, однако такие широкие не бывают глубокими, а на мелководье какие крупные рыбы? А у мелких рыб и боги не морские слоны. В природе все гармонично, даже боги.

Цепь загремела в моих руках, женщина завизжала.

– Заткнись, – сказал я зло. Сейчас, когда оказалось, что это вовсе не поэтесса, я ощутил себя обманутым, а девка в самом деле не обнаженная, а попросту голая. – Не ори, дура.

– Господин, пощади…

– Дура, – повторил я, – разве я похож на чудовище?

– Похож, – ответила она сквозь рыдания.

– Дура!

– Зато красивая…

Вода захлюпала, на середине реки показался острый гребень, как у плывущей в нашу сторону касатки. Исчез, снова приподнялся, уже у самого берега. Я задержал дыхание. Зверь поднялся из воды, вода стекает с его спины водопадами по обе стороны. Посредине в самом деле гребень, от головы и до кончика хвоста, а сам зверь походит на большого крокодила, но с сильно укороченной мордой.

Зверь увидел нас, пополз торопливо по камням. Короткие лапы скользили, срывались, он рычал, приближался все ближе и ближе. Я отступил на шаг, выбирая позицию. Зверь устремил взгляд, на диво осмысленный, на женщину, пасть распахнулась, блеснули два ряда острых мелких зубов. Глотка показалась мне широкой, как туннель.