Откровение - Никитин Юрий Александрович - Страница 52

Из щели веяло холодом и сыростью, словно вела не в ад с его кострами и огненными озерами, а в болота родной Британии. Плечи Томаса опустились. Во всей фигуре было столько печали, что голос калики потеплел, потом Томас ощутил, как на плечо упала широкая ладонь, легкая, как перышко, и теплая, как нагретое перед камином одеяло.

– Что скажешь?

Томас глубоко и прерывисто вздохнул, как ребенок после долгого плача:

– Не для пиров создал Господь человека, не для пиров. Как думаешь?

– Ну почему же… – ответил Олег уклончиво. – Разве не дал свободу выбора?

– Дал ли?

– Можешь вернуться.

Рыцарь по-волчьи улыбнулся. Железо противно скрипело, когда полез в щель, а Олег, оглядевшись, покачал головой. Меднолобого друга понятно что заставляет лезть в саму преисподнюю. Любовь, одухотворенная часть животного совокупления, еще долго будет вертеть людьми, как водоворот щепками. Но что заставляет идти с ним его, мудрого, повидавшего, разочарованного?

Томас протискивался с усилием, скрипел, звякал, а в голосе тоже прозвучало железо:

– Ты хочешь сказать, что наш противник… следит за нами и сейчас?

Голос за спиной был полон ядовитой горечи:

– Я этого не сказал. Это ты сказал.

Воздух был прохладный, Томас выпал из узкой щели в сумрак, пораженно оглянулся. Калика шел следом, за его спиной блеснули яркие лучи жгучего полуденного солнца. От одежды калики пахло зноем, горячей пылью, на лбу блестели капельки пота. Он перевел потрясенный взор на странную долину.

Солнце, опускаясь за горы, поранилось об острые клыки вершин и залило темно-красной кровью горы. Томас видел, как кровь стекает в долины, но распухший от боли шар багрово исчезал за частоколом гор, и кровь темнела, ее поглощала зловещая чернота, что победно поднималась снизу. Он чувствовал, как сердце сжалось от тревоги, грудь стеснилась страхом и смятением.

В трех полетах стрелы грозно шумел лес. Ветви уходили прямо в темное небо, сливались. Томас угадывал движение, что-то проносилось, нагибая ветви: то ли плотные тучи, то ли неведомые ночные звери, складывая крылья, садились на верхушки.

Стволы все в три-четыре обхвата, чудовищные, с огромными наростами, наплывами, черными впадинами, откуда злобно сверкают желтые глаза неведомых тварей.

Калика отряхнулся, по сторонам не смотрел. Томас спросил шепотом:

– Это уже… не наш мир?

– Ты вроде бы сюда и хотел, – отозвался Олег. – Пошли.

– Хотеть одно, – пробормотал Томас.

– Пойдем?

– Олег, скажи еще… ты уже чувствуешь, что наш противник… который следит за нами… не человек? Ну, не маг из Семи Тайных? Или какой-нибудь могучий маг, которого не знают Тайные? И ты не знаешь?

Олег поколебался, но мужчину не следует оскорблять ложными утешениями, и он, покачав головой, молча пошел вдоль леса по крутому косогору. Томас почти сразу услышал злобное мяуканье, огляделся в недоумении и страхе, никого не узрел. Когда же прошли еще с сотню шагов, навстречу вышла рысь – огромная, пятнистая, с торчащими волосами на ушах.

Томас свернул левее, но и там прогремел грозный рев. Раздвигая ветви, вышел массивный лев, тяжелый и грозный. Он зевнул, распахнул чудовищную пасть, до Томаса докатилось смрадное дыхание. Глаза льва горели желтым огнем. Томас сделал движение обойти справа, но из кустов вышла худая и с оскаленной пастью волчица. Шерсть висела клочьями, ребра торчали, натягивая кожу, живот присох к спине.

– Придется сражаться, – пробормотал Томас. Он потащил меч из ножен. – Сэр калика…

Калика очнулся от дум, дико огляделся:

– А?.. Что?.. Где…

– Звери, – объяснил Томас, он изо всех сил сдерживал дрожь. – Трое! А нас только двое.

Калика посмотрел на зверей, отмахнулся:

– Да ладно тебе. Они что-то означают, из-за чего наверх не пройти. Во всяком случае, тебе. Лев означает гордость, а это смертный грех.

Томас сказал с досадой:

– Тогда рысь означает пороки! Думаешь, я забыл тех половецких дев?

Ночь была темна, да еще и странные волны черного тумана исходили из недр земли, но Томас все же рассмотрел на фоне звездного неба высокую фигуру. Человек медленно перемещался, почти не касаясь ногами земли, а кое-где по рассеянности и не касался вовсе. Одежда Томасу показалась странной, не по-мужски свободная, похожая на халат, только снежно-белая и с красной полоской внизу. Ноги до колен голые, волосатые, в деревянных сандалиях, а на голове вместо шлема шевелит острыми листиками лавровый венок.

– Эй, – крикнул калика, – где вход-то?

Человек повернул голову, мгновение всматривался. Осанка его, и без того величавая, стала царственной. Он красиво закинул одну руку за спину, чуть запрокинул голову и сказал нараспев:

– Ты должен выбрать новую дорогу…

– Это я знаю, – сказал Олег нетерпеливо, – где вход?

– Цепь горных высей, возбраняя вход, – сказал человек красивым певучим голосом, – в свой город мне, врагу его устава…

– Ты не умничай, – посоветовал Олег, – ты пальцем покажи!

Томасу показалось, что благородный певец обиделся, но плебс есть везде, обижаться на него – что плевать против ветра, и человек, надменно ткнув пальцем влево, величаво воспарил, медленно помовая дланями, красиво и загадочно растаял в клубах тумана.

– Ага, – сказал калика довольно, – так я и думал. Но за спрос не бьют в нос. Так надежнее. Теперь не отставай.

– Грубый ты, сэр калика, – посетовал Томас ему в спину. – Как я с тобой общаюсь, ума не приложу. Меня наверняка возьмут на небеса вместе с конем. Как великомучеников.

Калика сбежал по косогору. Каменная стена надвинулась, закрывала половину мира. Томас едва поспевал, вполуха слушал, как Олег пробурчал:

– Он сам напросился. Тут спешим, а ему стихи приспичило. Вдохновение называется! Тебе что, а я их уже слышал. Ну, когда он живой был.

– Что ж тебя не узнал? – спросил Томас саркастически. – Ты в своей зверячьей шкуре мужик заметный.

– Зазнался, – буркнул Олег. – Да и давно было… Тогда умничающие дурни за ним толпами, как овцы за козлом. А сейчас, сам понимаешь, без слушателей, что дурню без дудки, а рыцарю без железок.